— Я говорю чистую правду, святой отец! — Повтори трижды! — Я говорю чистую правду! — трижды повторил бледный, обезумевший от страха чорбаджия. — Йордан, — перевел дыхание владыка, — отныне нам не знать ни сна, ни покоя до тех пор, пока мы не побываем у аянина и не сообщим ему обо всем, что ты рассказал мне. Приготовься повторить при нем все, что я от тебя слышал. Исчадия адовы должны быть пойманы и преданы суду еще до рассвета! Йордан молчал. — Ежели мы сейчас же не сообщим об этом, — продолжал владыка, — то вместо заговорщиков нас с тобой вздернут на виселице. Запомни это, Йордан! Илларион стукнул своим жезлом, и в покои вошел высокий смирный монах, встречавший Йордана. — Иероним, — обратился к нему митрополит, — приготовь коляску и зажги фонари! Монах поклонился и бесшумно вышел. Владыка встал со своего кресла и удалился в соседнюю комнату, где двое служек стали одевать его в дорогу. Йордан терпеливо ждал в прихожей. В это время над палатами аянина царил мир и покой. Стоявший у ворот заптия еще издали заметил коляску владыки с зажженными фонарями. Что случилось? Подъехав к воротам, коляска остановилась. — Стражник, — крикнул кучер, — ступай сообщи аянину, своему господарю, что к нему пожаловал его высокопреосвященство митрополит Илларион Критский по неотложному делу государственной важности! Заптия поклонился и пошел по притихшему двору докладывать главному ночному стражу. Хаким-эфенди давным-давно спал под роскошным шелковым балдахином. — Паша-эфенди! — воскликнул главный страж. — Проснись, паша-эфенди! Аянин засопел и раскрыл глаза. — Что случилось? — Митрополит приехал, паша-эфенди. Хочет поговорить с вашей светлостью по очень важному государственному делу. Главный ночной сторож, низко поклонившись, отступил назад. Хаким-эфенди тотчас же встал. Под ногами этого рослого, тучного турка прогнулись половицы. Несколько минут спустя митрополит Илларион и Йордан Кисьов вошли в покои аянина. Йордан Кисьов дословно повторил перед Хакимом-эфенди все то, что рассказал владыке. — Заговор против султана, Хаким-эфенди! — верноподданнически закончил чорбаджия. — Главарями у них Велчо Стекольщик и капитан Мамарчев. — А помощники? — Колю Гайтанджия, мастер Димитр Софиянец, мой крестный Йордан Борода и Иванаки Йонков из Врацы. Есть и другие, но я их не знаю. — Ай, ай, ай! — сжал кулаки аянин. — Каких змей мы пригрели у себя на груди! Самые почитаемые и самые смирные люди в городе! Немедленно схватить всех и повесить на городской площади!.. Где они сейчас? Тебе известно? — В Плаковском монастыре, паша-эфенди! — Ты уверен? — Уверен, паша-эфенди, — еле выговорил Йордан. — С вечера я зашел к крестному; гляжу, его нет. Спросил крестную, а она говорит, что он уехал в Тырново. Я — сюда, а мне говорят: он в Плаковском монастыре. Видать, там они все. Я слышал, будто и тот, капитан Мамарчев, из самой Силистры приехал. Тут я догадался… — Довольно! — хлопнул в ладоши Хаким-эфенди и повернулся к раскрытой двери — Юсуф, ей, Юсуф! В комнату тотчас же вошел с поклоном главный страж. — Слушаю, паша-эфенди! — Юсуф, сейчас же передай в конак, чтоб вооруженный отряд заптиев немедленно отправился в Плаковский монастырь. Или постой, постой! Я сам пойду и сделаю все, как надо. Тут нужно действовать быстро и беспощадно!.. И возбужденный Хаким-эфенди ушел. Митрополит Илларион и раб божий Йордан уехали обратно. Владыка отправился в свои покои спать, а Йордан заперся в какой-то келье и провел ночь как отшельник. Растерянный, мучимый нечистой совестью, трепещущий от страха, он приник к зарешеченному окошку и до утра глаз не сомкнул. Тем временем заптии в бешеной скачке уже приближались к Плаковскому монастырю. Йордан, не переставая дрожать, вслушивался в ночной мрак. Сердце его, притаившись в груди, глухо стучало. Потом еще долгие годы это подлое сердце продолжало вкрадчиво биться, хотя народу открылась вся правда о его гнусном предательском деле. В своем «Вечном календаре» нечистая совесть Йордана Кисьова писала: «Да простит мне бог грех, касающийся монастырского заговора!..» Но в эту ночь, трепеща в келье митрополичьего дома, он еще и понятия не имел, какие будут последствия совершенного им тяжкого преступления. НАБАТ Капитан Мамарчев сквозь сон услышал звуки монастырского клепала. Сперва он подумал, что это созывают монахов на всенощное бдение, как обычно бывает в страстную неделю перед пасхой. Но удары клепала не утихали, а становились все чаще и сильней. Приподнявшись на деревянном топчане, капитан Мамарчев приник к зарешеченному окошку и затаил дыхание. В монастырском дворе не было ни души. «Что случилось? — спрашивал он себя. — Может, в монастыре пожар?» Встревоженный капитан быстро оделся, взял саблю и кинулся к соседней келье, где спал отец Сергий. — Отец игумен! — воскликнул Мамарчев, стуча в дверь. — Ты спишь? — Нет, не сплю, капитан. — Почему бьют в клепало? — Не знаю, капитан. Открыв дверь, отец Сергий вышел в коридор. — Дело дрянь, капитан! Возьми-ка свое оружие. — Я взял. — Ступай за мной к потайному выходу. А между тем тревожные звуки клепала становились все громче, затем оно вдруг стихло, словно тому, кто в него бил, отрубили руку. Игумен крепко схватил Мамарчева за руку. Тишину разорвал ружейный выстрел. — Нас предали, капитан! Мамарчев поглядел на него с удивлением. — Нас предали! — повторил игумен. Раздалось еще несколько выстрелов. А чуть позже вблизи келий кто-то закричал по-турецки: — Оцепляй, оцепляй! Живо! Вот он, вот! Стреляй! И снова громыхнуло несколько ружей. Опять донеслись голоса. — Попал, нет? — Не смог. — Эх, балда!.. Из-под носа упустил, болван! Поднялся галдеж, и в этот момент из-за густого кустарника кто-то закричал по-турецки: — Ох, убили меня, эфенди!.. — Спаси тебя аллах! — Откуда стреляли? — Из лесу. Гяуры его убили. Бегите к лесу!