Монастырский двор снова потрясли ружейные выстрелы. Отец Сергий и капитан Мамарчев в оцепенении стояли перед дверью, через которую они должны были выскользнуть во двор и скрыться, но за дверью их уже ждали вооруженные башибузуки. — Поп! Эй, поп! — хрипло горланили турки, стуча в дверь. — Отворяй быстрее! Отец Сергий вскинул ружье, но капитан удержал его: — Не имеет смысла, отче. — Перед тем, как умереть, хоть одного басурмана уложу. — Не имеет смысла. — Но почему, капитан? Так и подохнуть покорной овцой? — Давай лучше попытаемся обмануть их. Пойдем-ка обратно в келью. Отец Сергий колебался. — Пойдем, пойдем. Как будто мы ничего знать не знаем. Я — русский офицер. Ты — человек божий. Кто посмеет нас тронуть? Махнув рукой, отец Сергий с недовольным видом последовал за капитаном. Действительно, пускать в ход оружие в этой обстановке было совершенно бессмысленно. Со всех сторон уже напирали, стреляли, горланили турки: — Эй, поп, отвори! Околел ты там, что ли? Наконец дверь затрещала, и несколько заптиев ворвались в коридор. В келье капитан Мамарчев встретил их стоя, за ним, спрятав под рогожкой ружье, сидел на деревянном топчане отец Сергий. Распахнув дверь и увидев русского офицера, главарь заптиев невольно попятился и отвесил поклон: — Виноват, эфенди!.. Однако он тут же пришел в себя и грубо закричал: — Это ты и есть московский офицер? Позади главаря кто-то поднял зажженный факел, осветив весь коридор. — Что вам тут нужно, в святой обители? — спокойно спросил капитан Мамарчев. — И зачем вы подняли такую стрельбу? Московский капитан отлично говорил по-турецки, что весьма озадачило главаря заптиев. — Нам приказано ворваться в монастырь и схватить заговорщиков, — пояснил он. — Каких заговорщиков? — Велчо Стекольщика, капитана Мамарчева и других. — Тут таких нет, — ответил капитан Мамарчев. — Я русский офицер, личность неприкосновенная, и вы не имеете права меня арестовывать. Главарь заптиев явно колебался. Мамарчев продолжал: — Я тут проездом, зашел в монастырь переночевать. Отец Сергий пустил меня на ночь к себе. Больше никого здесь нет. Уберите свое оружие и ступайте себе с миром. В противном случае я предприму дипломатический демарш. Это может вызвать серьезные осложнения между Россией и Турцией. Главарь отошел в сторону. Но тут кто-то закричал: — Чего ты медлишь, бей-эфенди? Нам велено арестовать всех, кто окажется в монастыре. Там, в Тырнове, разберутся. А то как бы не полетели наши головы. Ежели его милость не виноват, его тут же отпустят. — Верно! — подхватили остальные турки, и стоящие сзади стали напирать на передних. Капитан Мамарчев пробовал было защищаться, но двое заптиев скрутили ему руки и вытащили его наружу. Таким же образом они поступили и с отцом Сергием. Заптии рассыпались по другим кельям, некоторые из них полезли на чердак, другие спустились в монастырский подвал. — Вы не имеете права меня арестовывать! — возмущался капитан Мамарчев. — Я — русский офицер! — Вот пригоним тебя в тюрьму, а там разберемся, кто ты такой, — отвечали турки. — А пока заткнись! На улице еще было темно, однако с восточной стороны небо уже заметно посерело. Полночь давно миновала. Монастырский двор заполнился турками. — Капитана связать и посадить на коня! — распорядился главарь. — А попа привяжите за руки и за шею, и пускай топает впереди! Пускай бежит перед лошадьми, как собака. — Бей-эфенди, — подал голос кто-то из турок, — наших трое убиты. Что с ними делать? — Заройте их в лесу. — Бей-эфенди, — обратился к главарю другой, — а как быть с тем, который в них стрелял? Все притихли. Со стороны леса двое турок с криком волокли за ноги чей-то труп. — Вот он, тот самый гяур, что стрелял по нашим! — Он жив? — Нет. Мы его прикончили. Капитан Мамарчев и отец Сергий взглянули на окровавленную голову, подпрыгивающую на булыжной мостовой и вздрогнули от ужаса. Оказалось, это был труп Петра, монастырского служки. Бедный Петр! Лоб юноши пробила пуля, из раны струилась кровь. Капитан Мамарчев опустил голову и низко поклонился. Отец Сергий тоже склонил голову и связанными руками благословил бесстрашного юнака, который до последнего мгновения сражался с врагом. — Выбросьте труп на свалку! — приказал главарь, махнув рукой. — Пускай его съедят псы и шакалы. — Давайте отрежем ему голову, бей-эфенди, и насадим на шест! — предложил кто-то. — Отрезайте. Да поживей, а то в Тырнове нас ждет Хаким-эфенди… Живо, живо! Турки один за другим вскочили на коней. В отдалении над отрядом карателей, словно призрак, маячила на длинной палке голова Петра. Обезглавленный труп остался посреди двора. Отряд пересек монастырские луга, поднялся на холм и взял направление на Тырново. Капитан Мамарчев со скорбным видом ехал на своем коне, а отец Сергий, привязанный за руки и за шею длинной веревкой, едва успевал идти впереди орды. Когда отряд заптиев достиг вершины холма, капитан Мамарчев обернулся и в последний раз поглядел на монастырь. Ветер донес до его слуха скорбный звон клепала. — Кто бы это мог звонить? — спросил отец Сергий, тоже обернувшийся на мгновение в ту сторону. — Есть еще, отче, живые болгары, — сказал ему в ответ капитан Мамарчев. — Болгария живет! От монастыря по-прежнему доносился протяжный и скорбный звон. СТРАШНЫЙ СУД Гляжу, из другой камеры выводят Велчо, он весь пожелтел и едва передвигает ноги. Я обмер при виде его. Велчо прошел мимо, не заметив меня. Это была наша последняя встреча. Из воспоминаний современника Приказ Хакима-эфенди был выполнен молниеносно. Еще до того как наступил рассвет, турки арестовали Велчо Стекольщика и Колю Гайтанджию — обоих забрали из дому; учителя Андона схватили в греческой школе, а Митю Софиянца — в Преображенском монастыре. В течение одной ночи были пойманы почти все заговорщики. Один лишь Йордан Борода, поняв, что заговор раскрыт, бежал из дому и скрылся в окрестностях Елены, в виноградниках, но вскоре и его нашли, связали и доставили в Тырново. Тырновская тюрьма была полна. По всему городу разнеслась молва, что пойманы опасные преступники, помышлявшие свергнуть власть. И как всегда бывает в подобных случаях, одни радовались, другие плакали. Турки радовались, а убитые горем болгары, запершись в своих домах, не смели выглянуть в окно. Велчо Стекольщик и капитан Мамарчев были брошены в одиночные камеры и содержались отдельно от других заговорщиков. Они были объявлены главными врагами, поэтому Хаким-эфенди приказал держать их под строжайшим надзором — пичужка не должна была пролететь над зданием тюрьмы. Аянин с участием каймакама[51] и заптиев приступил к допросу арестованных. Его бесило, приводило в ярость то, что прежде он оказывал этим людям особое доверие. — Вот и полагайся на них! — пыхтел возмущенный турок. Весь день и всю ночь палачи Хакима-эфенди трудились не покладая рук. Велчо несколько раз уволакивали в подвал, но, как его ни мучили, он категорически отрицал, что готовил бунт против империи и что он — глава заговорщиков. Палачи надевали ему на руки и на ноги раскаленные запястья, вырывали волосы, ногти, взгромождали на него тяжести, подвешивали на крюке… Но так и не добились признания. Велчо никого не выдал. Таким же пыткам подвергли отца Сергия и всех прочих заговорщиков. Одного капитана Мамарчева не посмели мучить, поскольку он был русский офицер. В пятницу утром Хаким-эфенди созвал чрезвычайный суд для рассмотрения дела об антигосударственном заговоре. Аянин торопился скорее вынести приговор — он боялся, как бы не вспыхнул бунт. Чтобы произвести на райю ошеломляющее впечатление, приговор должен быть неожиданным и страшным.