— Так и быть, прощаю, — изрек он. — Ради вас и ради населения Тырнова, благословившего день моего прибытия. — Слава тебе, милостивый государь! — Я не желаю, чтоб в Тырнове осталась обо мне плохая память. Пускай райя помянет меня добром. Эту сказочку «глаза и уши» распространяли с таким усердием, что она дошла до самой Коньи. — Помолись султану, Георгий. Видишь, как он милостив! — Стану я ему молиться, этому подлецу и шарлатану! Разве не он спровадил меня в эту дыру, чтоб я оплакивал тут свои дни? — Сделай это ради меня и ребенка, Георгий, — умоляла его жена. — Что тебе стоит написать письмо? Георгий молчал. Он проводил целые дни в полном одиночестве, не обмениваясь ни с кем ни единым словом. Столько боролся против турецкой империи, чтобы теперь кланяться султану? Не так-то просто сломить гордость орла! Капитан Мамарчев твердо решил не подавать верховному турецкому правителю никаких прошений. Он все еще не терял надежды, что русский император, вспомнив о храбром своем офицере, освободит его. Однако Рада придерживалась иного мнения, полагая, что добиться освобождения мужа будет легче, если обратиться непосредственно к турецкому правительству. И, решив действовать на свой страх и риск, она сама поехала в Стамбул. В СТАМБУЛЕ Столица Османской империи собрала в своих жалких трущобах бедняков со всего света. Кроме турок, которые считали себя хозяевами древнего византийского города, тут жили и греки, и болгары, и армяне, и евреи, и другой разноплеменный люд. Рада лишь однажды побывала здесь проездом в Конью. Она не знала ни расположения улиц, ни языка здешних людей, ни того, где что можно купить. Все ей было чуждо в этом турецком Вавилоне. Поэтому о своем приезде в Стамбул она заблаговременно предупредила Георгиева племянника, Сыби, который совсем недавно покинул стены греческого пансиона в Куручешме, где получил среднее образование. Ради любимого дяди Георгия Раковский готов был броситься в огонь. Он отлично владел турецким и греческим языками; был близко знаком с влиятельным болгарским князем Стефанаки Богороди, видным турецким сановником в Стамбуле; еще в пансионе установил дружеские связи с Гаврилом Крыстевичем, служившим у князя. Стефанаки Богороди владел землями близ Котела, и в случае какой беды котленцы обращались за помощью к нему или к Крыстевичу, который был родом из Котела. Рада разыскала молодого Раковского в Куручешме. Раковский очень обрадовался ей и выразил готовность сделать для нее все, что в его силах. Раковский, высокий худощавый юноша, одетый по последней моде — на нем были крашеные холщовые штаны и шерифе на голове, то есть намотанный на феску пояс в виде чалмы, — отлично знал Стамбул и имел определенное представление, в какую дверь надо постучать и как себя вести, чтобы выручить из неволи своего дядю. Внимательно выслушав Раду, он сказал: — Мы сходим куда надо, поговорим с кем следует, но я об одном прошу тебя — не заставляй меня обращаться с просьбой к султанским холуям. С ними надо говорить на другом языке — на языке витязей. Никаких прошений, никаких поклонов! Они обязаны освободить дядю Георгия. Смущенная женщина была в недоумении — этот запальчивый юноша рассуждал совсем как ее муж. Она чувствовала, что ее миссия окажется безуспешной. — Послушай, Сыби, в таком деле силой ничего не добьешься, тут надо действовать добром. Пойдем попросим, авось услышат нас. — Полагайся на меня, тетя. Я знаю, с кем и как надо разговаривать, я тебя не подведу. Правда на моей стороне. И Раковский повел напуганную женщину к важным сановникам. Кроме трущоб, кривых улиц и шумных базарных площадей, по которым бродили нищие да бездомные собаки, в столице Османской империи были богатые дворцы, тонущие в тенистых садах и рощах. В этих хоромах, украшающих берега Босфора и Золотого Рога, жили приближенные султана: всякого рода сановники, визири, беи, паши — словом, люди, для которых давным-давно наступил рай на земле. Сыби и его тетка Рада начали с посещения Стефанаки Богороди. Дом князя находился в Фанаре, знаменитом греческом квартале Стамбула. Раковский прежде не раз бывал в доме Богороди, поэтому он не нуждался в специальном пропуске. Во дворе шумел фонтан, а вдоль тенистой аллеи расхаживали два павлина. Богороди был человек средних лет, с уже посеребренной окладистой бородой. Подобно знатным туркам, он одевался в шелка и носил красную феску с массивной черной кистью. Когда ему доложили о том, что пришел Георгий Раковский с женой Мамарчева, он заметно нахмурился, но уклониться от этой встречи было уже невозможно. Он не любил встречаться и разговаривать с молодым Раковским — этот дерзкий юноша никогда не соблюдал подобающей дистанции в общении с высокими чинами, не считался с общественным положением Стефанаки Богороди. Но Раковский и в этот раз, по своему обыкновению, запросто проник в дом-крепость и распоряжался в нем как у себя дома. К тому же старая мать Богороди благоволила к котленскому юноше и всегда считала своим долгом заступиться за него перед своим строгим сыном. — Буюрусум, эфенди! — сказал Богороди, когда Раковский вошел к нему в кабинет. — Говори скорее, зачем пожаловал, потому что я очень занят. — Во-первых, затем, ваше сиятельство, чтоб вам представить супругу моего дяди, капитана Георгия Мамарчева, — начал Раковский. — И потом, у нас к вам большая просьба. Богороди перевел взгляд на Раду. — Из Котела приехали? — Нет, ваше сиятельство, я приехала из Коньи, где находится в ссылке мой муж. — Капитан Мамарчев… Знаю его, как не знать! — тряхнул головой Богороди. — Свихнулся человек… Связался с этими московцами и погубил свою жизнь. Не следовало ему этого делать! Теперь он и у турок бельмо на глазу, и у фанариотов. — Ваше сиятельство, — не утерпел Раковский, — капитан Мамарчев поступил как истинный патриот. Его вина только в том, что отечество для него дороже собственной жизни. Князь Богороди нахмурился: — Ты еще молод, Сыби, и об этих делах тебе пока рано судить! Если мы желаем видеть наше отечество благоденствующим и преуспевающим, нам надлежит поступать благоразумно и осмотрительно. — Без свободы благоденствия быть не может, ваше сиятельство! — А какой свободы тебе не хватает, позволительно спросить? О свободе без конца толкуют одни только бездельники да злодеи, что скрываются в горах. Для таких действительно нет свободы. А ведь ты человек образованный, и тебе приличествует мыслить и рассуждать иначе. — Я мыслю так же, как мой народ, потому что я живу среди этого парода и знаю его. Мне понятны его нужды, его страдания. — С этими взглядами ты плохо кончишь, — прервал его Богороди и посмотрел на дверь, в которой появился телохранитель. Это означало, что посетители должны покинуть кабинет князя. Но Раковский пока не собирался уходить. — Ваше сиятельство, — продолжал он, — если мы не поможем капитану Мамарчеву, этому прославленному витязю, который погибает в Малой Азии ни за что ни про что, история нас не простит. Заступитесь за него, похлопочите, чтоб его освободили из этого страшного заточения. — Ступай себе с богом, юноша, и дай мне подумать. — Наше сиятельство, мы до тех пор не уйдем отсюда, пока вы нам не пообещаете. Вся Болгария будет вам благодарна, когда узнает о вашем благодеянии. — Тебе не подобает говорить от имени Болгарии, молодой человек, — упрекнул его Богороди, снова бросив взгляд на дверь. Телохранитель приблизился к Раковскому и коснулся его плеча. Молчавшая все это время Рада поклонилась князю и, не сказав ни слова, пошла к выходу. — Капитан Мамарчев должен быть освобожден, — продолжал Раковский. — Грех, чтоб такие болгары погибали, забытые всеми, вдали от родины… За жизнь капитана Мамарчева нам придется держать ответ перед историей. Князь Богороди хлопнул в ладоши. Телохранитель почти силком вывел дерзкого юношу. Рада совсем приуныла: — Разве можно так разговаривать с ним, Сыби? Надо было попросить его, заплакать!.. Глядя с мрачным видом перед собой, молодой человек почти не слышал слов несчастной женщины. Рада осталась в Стамбуле еще на несколько дней. Ходила она и в другие места просить о муже, но нигде не встретила сочувствия. Наконец она решила обратиться в русское посольство. Там ей ответили, что капитан Мамарчев уже давно не числится в русской армии, поэтому ничего нельзя для него сделать. В свое время император сказал свое слово, и обращаться к нему с новыми прошениями излишне! Отчаявшаяся женщина пошла к фанариотам. Те ей прямо сказали, что Мамарчева давным-давно следовало повесить, что враги турецкого государства и греческого духовенства вроде него иной участи не заслуживают! — Зачем ты унижаешься, тетя? — упрекнул ее Раковский. — Какой смысл их просить? Что хорошего можно ждать от этих мракобесов, душителей болгар. Да они были бы рады стереть нас с лица земли! — Сыби, я не уеду отсюда до тех пор, пока не добьюсь обещания, что его освободят. — Твое упорство достойно похвалы, но плакаться перед этими людьми, умолять их… Нет, на это я не пойду! Ежедневные встречи и разговоры с различными влиятельными болгарами еще больше разожгли желание пылкого юноши до конца отстаивать правое дело своего дяди. С утра до вечера Раковский бродил по улицам большого города в поисках сочувствия и поддержки. Он говорил, убеждал, добивался правды. Благодаря его усилиям судьба Мамарчева стала волновать многих проживавших в Стамбуле болгар. Раковский вел переговоры с большим почитателем Мамарчева, его земляком Неофитом Возвели; был связан с молодым Илларионом Стояновым, выходцем из Елены, который с большим радушием встречал всякое патриотическое начинание. Даже те, кто раньше и слышать не хотели о Мамарчеве, сейчас стали проявлять понимание и прислушивались к словам Раковского. И все преисполнялись желанием помочь патриоту-изгнаннику. То, что капитан Мамарчев должен быть освобожден из Коньи, больше споров не вызывало. Теперь речь шла о том, куда его девать после этого. Раковский предлагал, чтобы Мамарчева отправили туда, куда сам он пожелает. Другие настаивали на возвращении его в Болгарию. А третьи придерживались мнения, что его следует выслать за границу. Переговоры, касающиеся освобождения Мамарчева, длились довольно долго, почти год. Рада еще несколько раз ездила в Стамбул, стучалась в двери влиятельных болгар в надежде, что они посодействуют освобождению ее мужа. В конце концов князь Богороди после многократных совещаний со своими приближенными выхлопотал у султана разрешение на перевод капитана Мамарчева из Коньи на остров Самос. Губернатором этого острова был сам князь Богороди, а его помощником — сановник и приближенный князя Гаврил Крыстевич.