— Ничего-то ты, Рашко, не знаешь! Вот мне доводилось быть в самом Стамбуле! Сено косил султану на его лугах. И белый хлеб пек — такие караваи вынимал из печи, что пар от них поднимался, как в поле туман. А до чего запах приятный! До сих пор эти караваи мне снятся. Эх, Рашко, что ты понимаешь, лентяй! Сказав это, старик вдруг остановился, поглядел по сторонам, радостно улыбнулся и закричал: — О, щавель уже появился! Ну, теперь не пропадем!.. И тотчас, привязав к орешнику медведя, пролез сквозь кустарник, вскарабкался, словно мальчишка, на крутой склон, прогреваемый солнцем, и принялся щипать и есть молодой щавель. Медведь стоял смирно и глядел на сгорбившегося над травой тощего старика с явным недоумением. Кое-как утолив голод, дедушка Станчо наполнил щавелем свою торбу и вернулся к медведю. Рашко понюхал торбу. Дедушка Станчо достал из нее несколько стебельков и протянул их изголодавшемуся зверю: — Съешь, родненький, съешь! Рашко слизал языком листик, но, поняв, что его обманули, тотчас же выплюнул его. — Что, кислый? Не нравится, значит? — смеялся над ним старик. Медведь зарычал и сердито дохнул на него. — Эх, я знаю, тебе больше по вкусу ягненок! Только где его взять? — со вздохом сказал старик и, отвязав медведя и закинув за спину суму, поплелся по тропке дальше. Терпеливо выслушивая шутки хозяина, медведь, бесшумно ступая, обнюхивал камни и песок под ногами. — Как доберемся до Котела, я велю твоему дедушке Стойко зарезать теленка. А? Хочешь? Или замешаем тебе мучицы в корыте… А? Старик, бормоча что-то, спускался все ниже и ниже к речушке, где среди орешника и грабов ютилась старая водяная мельница Стойко Мамареца. НА СТАРОЙ МЕЛЬНИЦЕ Дедушка Станчо и медведь подошли к самой речке, остановились и поглядели на противоположный берег. Вода была холодная, да и место оказалось довольно глубоким. — Купаться еще не время, мой мальчик, — сказал старик, глядя то вверх по реке, то вниз в поисках брода. — У тебя-то шерсть во какая густая, а у меня ее кот наплакал… Мельница тонула в зелени. Крыша ее едва проглядывала сквозь плакучие ивы. Дедушка Станчо взобрался на холм и крикнул, как делают горцы: — Э-ге-гей, Стойко-о! Ты здесь, эй?! Сквозь рокот бурной речки голос старика с трудом достигал противоположного берега. Дедушка Станчо повел медведя вниз по течению. — Хочешь не хочешь, а придется переходить вброд. Так что будем искать, где помельче, — бормотал старик, волоча за собой усталого зверя. Не успел дедушка Станчо ступить в воду, как со стороны мельницы послышался голос Стойко: — Эй, приятель, погоди! Куда тебя несет? Если тебе жизнь надоела, то хоть медведя пощади… Дедушка Станчо замер на месте и попятился назад. — Спускайся еще ниже, — посоветовал Стойко. — Там я перебросил бревно, вот вы по нему и перейдете… Только смотрите не бултыхнитесь в воду, а то потом со смеху помрешь, глядя на вас! Весело насвистывая, дедушка Станчо потащил медведя дальше. Да и как ему было не радоваться и не веселиться — сейчас он обнимет своего старого друга, которого всю зиму не видел! Да какую зиму! Дедушка Станчо едва дотянул до весны: старуха его умерла, кирджалии[23] сожгли его лачугу, дороги завалило снегом, спуститься с гор нечего было и думать — хоть подыхай с голоду. Сейчас совсем другое дело. Дедушка Станчо с большим трудом переправился с медведем по бревну на другой берег. Стойко встретил их с приветливой улыбкой: — Ну, милости просим, проходите! Старики поздоровались и обняли друг друга, у них от радости даже слезы выступили на глазах — дождались и этой весны живы-здоровы. — Возле жернова хлопочешь? — спросил дедушка Станчо, смахивая слезу. — Надо починить его к пасхе. — Что ж, и то дело. Старики пошли на мельницу. Привязав медведя к дереву возле воды, дедушка Станчо собрал обметки внутри мельницы в деревянную миску и поднес ее изголодавшемуся зверю. — Поешь, мой родной, подкрепись малость, а то голодный медведь плясать не станет! Тем временем Стойко развел огонь на мельнице и поставил котелок, чтобы сварить мамалыгу для гостя. Сидя у очага, старики закурили трубки, и завязалась долгая беседа. Многое случилось за эту зиму, о чем стоило вспомнить. Стойко похвалился тем, что неделю назад дочь его Руса родила ему внука, которого назвали Сыби. Затем он с неменьшей радостью сообщил, что пришла весточка от сына Георгия из Валахии. — Подался в Грецию биться против турка, а там что бог даст… В капитаны его произвели! — В капитаны? — От удивления дедушка Станчо вскинул свои косматые брови. — Военная служба! — продолжал дедушка Стойко. — Кое-кто из ребят Кара Танаса тоже ушел туда. И котленцы там, и жеравенцы, да и еркечские, пожалуй, не отстали… Дедушка Станчо был крайне изумлен — такое творится на белом свете, а он ничего не знает! Совсем одичал с медведем в этих горах! — Вроде бы началась заваруха. Посмотрим, как все это обернется, — продолжал Стойко. — В Стамбуле повесили греческого патриарха Григория на воротах патриархии. Три дня и три ночи висел. Не велели снимать: пускай, мол, народ смотрит. — Неужто правда? — В заговорщиках состоял… — Ой-ой-ой! — Ходят слухи, будто из Анатолии идут сюда банды делибашей, манафов, зейбеков… и режут все живое, что попадет на глаза. Расстегнув ворот холщовой рубахи, дедушка Станчо, разинув рот, с изумленным видом слушал эти невеселые новости. — А тут месяц назад к нам в село ворвались два пьяных мерзавца. И теперь ни в одном дворе не осталось ни курицы, ни цыпленка. Весь день они носятся со своими гончими по полям, а вечером людям от них спасения нет. Одного зовут Мустафа-бей, а другого Челеби-бей, будь они прокляты! Скоро нечего будет ни пить, ни есть! Мало того, на девчонок стали посягать и даже на молодух. Третьего дня Цанка Петрова пропала. Разыскивали, звали… Словно сквозь землю провалилась. Думали, гадали, что с нею, бедняжкой, могло случиться? Не иначе, эти негодяи и сгубили. — Что же они могли с нею сделать? — Разве я знаю?.. Либо убили, либо продали… — Уф, пропади они пропадом! — Раньше, бывало, отдашь на султана сто золотых в год — и вся недолга, А теперь и десятину давай, и овцу заколешь — давай, и трудовая повинность… А потом еще харач[24] плати. — А конак, нузула, таина, джаала, чубрикпарас… Ой, да разве перечесть все придуманные турками поборы! Вода в котелке закипела. Дедушка Стойко поднялся, принес миску с кукурузной мукой и начал замешивать мамалыгу. А дедушка Станчо пошел тем временем проведать медведя и, подсыпав ему еще обметок, вернулся обратно. Старики не могли нарадоваться, что наконец-то они свиделись после столь долгой разлуки. По этому случаю Стойко, сварив мамалыгу и выложив ее в миску, принес плоскую бутылочку ракии, и стали они угощаться. — На здоровье, Станчо! — На здоровье, Стойко! — говорили они, и бутылочка переходила из рук в руки. Но в самый разгар веселья снаружи послышался собачий лай. Старики вздрогнули. И не успели они оглянуться, как вошли два вооруженных турка. Дедушка Стойко поднялся на ноги, и кровь застыла у него в жилах. Перед ним стояли Мустафа-бей и Челеби-бей. — Так ты тут, чорбаджи? — Тут, эфенди. Буюрусум, буюрусум.[25] — Едите, да? — Сели вот перекусить… с моим приятелем из Еркечского хутора. Турки молча окинули взглядом дедушку Станчо. Они возвращались с охоты, были голодны и думали только о еде. Снимая с плеч сумки, они послали Стойко на улицу, чтобы он внес остальные их вещи. — Пойди погляди, какая у нас добыча — просто чудо!.. Поднимайся и ты, старый пес! Чего расселся? — обратились они к дедушке Станчо. Убедившись, что эти «любезные» слова относятся к нему, старик тотчас вскочил на ноги и пошел помогать.