– Он совершенно не смущает меня, – я даже не удивилась, с какой скоростью человек, которого, вероятно, следовало звать дядей, навел справки. – Ты нездорова, тебе необходимо сперва вылечиться, а иначе и работу не сможешь делать хорошо. Наверное, он бил наугад, совершенно случайно угодив в ту самую точку. Я всегда была чересчур ответственна, чтобы напортачить с собственными обязанностями. – Доктор сказал, ты не в порядке. – Ммм, – я положила в рот побольше еды и принялась усиленно жевать. – Не хочешь, мы не настаиваем. Но поправиться стоит. А чем платить за лечение? С твоим заработком у этого проныры наскребешь разве что на порошок для больного горла. А здесь ситуация гораздо серьезнее. – Случается, – очень хотелось, чтобы они оставили меня в покое. Есть же отличные родственники, которым нет дела до кровных близких. Ведь бросила меня та старуха в приюте, взяв деньги и не отважившись признаться, что о сироте она позаботилась именно таким образом. Иначе бы и обещанных денег лишилась. Хотя кто знает, может, это был лучший вариант заботы с ее стороны. – Жизнь не дорога? – не вытерпел глава семейства. Его дочь сидела очень тихо и даже не пыталась продолжать есть. Наверное, в этом доме было не принято спорить с отцом. – Не очень, – я подняла глаза над тарелкой. Я видела, что ему было непросто совладать с эмоциями. Вероятно, хотелось просто крикнуть и стукнуть кулаком по столу, чтобы все приборы тоненько задребезжали. Да и кому бывало легко со мной? – Вылечим тебя, и ступай на все четыре стороны, – в сердцах высказался мужчина. – А пока останешься здесь, и дело с концом! Этот твой работодатель сюда будет приносить чертежи. Идти обратно в таком состоянии – значит наплевать на память брата и дяди. Коли осталась жива, так живи! – Это просто смешно, – в отличие от него, я голос не повышала. – Что смешно? О, у меня всегда так хорошо выходило шокировать людей! – Лечить меня. Говорят, я умом тронулась уже давно, и это не поддается излечению. Было бы очень правильно, закричи он снова. Но только не так. Не эта острая жалость в глазах, побледневшие губы и его тихое: «Прости». Словно то давнее: «Прости, милая». – Не нужно! – теперь закричала я и подскочила, и ударила ладонями по столу, так что разом зазвенела вся посуда. – Зачем вы заставили меня вспомнить все это? Зачем? Я так давно позабыла. Я не хотела помнить! Осталась жива, так живи? Правда? Правда?! Зачем? Почему я не сгорела в его огне? Почему? Я даже не знаю, живы ли они! Я даже не верю, что они живы! – Лекарство, – его бледные губы снова шевельнулись, – лекарство! Несите сюда, быстро! Сколько можно встречаться с этим доктором? Я его попросту ненавидела. Ненавязчивое внимание, забота до зубовного скрежета. – Странная болезнь, – говорил он. – Непонятная. Я не вижу физических повреждений. – Вы отличный доктор, – отвечал тот, кто назвался моей семьей. – Ваши советы всегда были верными. Все, что говорили, оказывалось правдой. В свое время вы спасли мою маленькую дочку, когда не было возможности сохранить жизнь ее матери. Просто скажите, что еще мы можем сделать? А потом этот противный доктор кивнул на дверь, и они вышли, оставив меня лежать в кровати и смотреть в окно. * * * – Сложный случай, конечно, – доктор почесал кончик носа, – обычно мне удается найти общий язык с пациентами, они рассказывают о том, что их гложет, им становится намного легче. С девушкой сложно. Она не хочет открываться. Излей она собственную боль, это было бы подобно вскрытию нарыва и помогло заживить рану. Зофья не желает излечиться. Ее тоска в душе ведет и к физическим недугам, хотя в целом организм очень молод и вполне здоров. – А что вы посоветуете? – Зависит от того, насколько вы готовы потратить силы, время и средства, чтобы позаботиться о ней. – Знаете, доктор, – человек, которого Зоя называла исключительно по имени – Малхадж, но никогда дядей, повернулся к окну. Взгляд его рассредоточился. – Пускай он был двоюродным братом, но дружили мы крепче, чем порой родные. И во время войны, когда всем тяжко пришлось, он рискнул, уехал сюда, на границу, обзавелся жильем, но не забыл ни про меня, ни про мою семью. Денег прислал, наверное бо́льшую часть собственных сбережений, позвал приехать к ним. Мы рванули, но немного опоздали. Зато его деньги помогли нам выжить, хоть жена и подорвала здоровье в ту пору. Потом вот приехали сюда, а дом уже был пуст. Еще помню, как дядя мучился, искал сына. Найди он эту девочку, был бы счастлив. Внучка, родная кровь. Кто еще у нее есть? Доктор положил руку ему на плечо. – Чувствуете себя обязанным? – Да что там! – Малхадж махнул рукой. – Видели, дикарка какая? Ничего ей не нужно! Никто ей не нужен! Она ведь ненамного старше моей дочки. Жаль ее, натерпелась. Помочь хочу и брату долг возвратить. – Есть ли места, что она любит, где ей радостно и спокойно? – Да какие у нее здесь места? Пустыню ненавидит, это точно знаю. Может, в Кенигхэме у нее что есть. Дочь говорит, Зофья там в школе при гимназии училась, вроде как о тех временах спокойно вспоминала. – Если есть возможность, свозите ее туда. – В Кенигхэм? – Пускай вернется домой, затем посмотрим. Может, захочет остаться, вернуться к учебе? Мало ли как сложится. Излечим ее душевные раны, тогда и начнет поправляться. Нет ли дел у вас в той стране? – Партнеры есть, но ехать сам и не думал, конечно. С другой стороны, взять Нейю, Зофью, показать дочке столицу, племяннице – ее родные места, с партнерами встретиться… – Зоя, мы полетим в Кенигхэм! – Куда? – я оторвалась от листа, на который переносила очередное здание. Быть занятой каждый день, делать нечто полезное для других отвлекало от ненужных мыслей. – В вашу столицу! В Сенаториум. Здорово? – Зачем? – У папы там дела с партнерами, а нам – развлечение. Не хочешь ехать? – Не знаю. – Да ладно, – в голосе Нейи прозвучало дикое разочарование, – как так? Как? Просто ужас охватил. Стало действительно страшно. Сидя тут, прикрываясь бесполезным лечением, я могла оттягивать момент, когда точно узнаю, что случилось после моего исчезновения. Опустив голову, вновь принялась чертить на бумаге. – Не поедем, да? – тихо и грустно спросила Нейя, словно именно я решала, состоится ли столь желанное ею путешествие. – Разве от меня зависит? Прочерченная линия пошла криво и совсем-совсем неправильно. – А знаешь, почему у нас крыша синяя? – Что? Девушка присела на край стола, за которым я работала. – Мы раньше жили в других местах, а там дома были все белые, но крыши разных цветов. И черепица была такая яркая, веселая, а еще цветы на подоконниках и у дверей, и в маленьких садах. – Ты разве помнишь? Ты еще не родилась тогда. – Папа рассказывал. Повсюду пахло цветами. И на каждой крыше раскачивались забавные флюгеры. Тот дом с синей черепицей построил дедушка, а флюгер – это какой-то покровитель рода. Как раньше верили в духов, знаешь? – Не знаю. – Я могу много рассказать. У нашей семьи много интересных историй, а на чердаке есть сундук, набитый всякой всячиной. Куча памятных вещей. Я знаю историю каждой. Там даже есть деревянная игрушка, которой в детстве играл твой отец. Интересно? Я пожала плечами. – Должно ведь быть интересно! Она искренне так считала и постоянно порывалась поведать мне ту или иную историю из прошлого, которым гордилась. – Я не росла в этой семье, она мне чужая. Наверное, я сильно ее разозлила. Девушка резко соскочила со стола и встала надо мной, уперев кулаки в бока. – Чужая? Я устало подняла голову. Вот ей неймется. И почему, если тебе нет дела до других, эти другие никак не оставят в покое? – Чужая, да? Кого пытаешься обмануть? Родителей ведь ты не забыла! Я потерла виски и вздохнула. Нейя настырная, а Малхадж упорный, у меня же закончились моральные силы, чтобы бороться с ними и их активным желанием сделать меня частью семьи.