Историк снова на нее посмотрел, но взгляд тут же уплыл куда-то в сторону. — Домовых клинков Аномандера будет недостаточно. — Лорд Сильхас Руин, действуя от имени брата, уже собирает союзников. — Да, союз скованных. Она вздрогнула и вздохнула. — Райз Херат, улучшите мое настроение. Умоляю. Тут он повернулся, присел на парапет и оперся руками. — Семь ваших юных жриц пленили Кедорпула в комнате. Кажется, они скучают и просто сравнивать впечатления от инициаций уже недостаточно. — Ох. Чем же он так привлекает их? — Мягкий, можно предположить, словно подушка. — Хмм, возможно. А подушка как бы приглашает занять определенную расслабляющую позу. Историк засмеялся. — Как скажете. Но он пытался сбежать, а когда понял, что путь к двери закрыт, признался в слабости к красоткам. — Ах, комплименты. — Но когда ты один меж семерых женщин, комплименты только усугубляют положение. — Он еще жив? — Смерть была близка, верховная жрица. Особенно когда он предложил продолжить диалог налегке, то есть без одежд. Она улыбалась, подходя к собеседнику. — Благословенный Кедорпул. Крепко держится за юность. Веселье покинуло историка. — А вот Эндест Силанн, похоже, стареет с каждой ночью. Я уж гадаю, не повредился ли он в рассудке. — Иногда, — заметила она, — душа жадно собирает годы, но не знает, как распорядиться богатствами. — Поток крови на руках Эндеста Силанна — еще одно благословление, — сказал Райз, поворачиваясь, чтобы вместе с ней созерцать город. — Наконец это окончилось, но я гадаю, не покинула ли его через раны некая жизненная сила. Она вспомнила о зеркале в личных покоях, так ее тревожащем, и слова историка вдруг породили смутный страх. «Оно крадет у меня? Похитило молодость? Или меня преследует лишь время? Зеркало, ты не показываешь мне ничего приятного, ты караешь меня, словно в старой сказке». Она пошевелила плечами, отгоняя наваждение. — Освящение пролитой кровью — я боюсь такого прецедента, Райз. До глубины души. Он кивнул: — Значит, она уже не отрицает. — Посредством крови, — кивнула Эмрал Ланир, — Мать Тьма могла видеть через глаза Эндеста, и это давало силу — и будет давать, пока его руки не коснутся ее. Так она призналась мне, прежде чем закрыть Палату Ночи от всех, кроме консорта. — Драгоценное признание, — сказал Райз. — Замечаю вашу нарастающую привилегированность в глазах Матери Тьмы. Что вы будете делать? Она отвела глаза. Наконец они дошли до причины, по которой она явилась к историку. Неприятной причины. — Вижу лишь один путь к миру. — Готов вас выслушать. — Консорта следует оттеснить. Нужен брак. — Оттеснить? Это возможно? Она кивнула. — Создавая Терондай на полу Цитадели, он проявил Врата Тьмы. Если он владеет некими тайными силами, то отдал их ради дара. — И тут же она покачала головой. — Много загадок в лорде Драконусе. Азатенаи именуют его Сюзереном Ночи. Подобает ли консорту столь звучный титул? Даже знатный Тисте его не удостоился бы, и давно ли Азатенаи относятся к нашей аристократии иначе, чем с насмешливым равнодушием? Нет, следует счесть этот титул мерой уважения к его близости с Матерью. — Однако вы не убеждены. Она пожала плечами. — Мать должна дать ему отставку. Ну, пусть будет тайная комната, в которой они станут встречаться… — Верховная жрица, вы серьезно? Воображаете, Урусандер склонится перед такими вольностями? А сама Мать Тьма? Должна будет делить верность? Выбирать и отвергать в соответствии с прихотями? Ни тот, ни другой не согласятся! Эмрал вздохнула. — Простите. Вы правы. Чтобы мир вернулся в королевство, кто-то должен проиграть. Пусть это будет лорд Драконус. — Итак, этот мужчина должен принести в жертву все, не получив ничего. — Неверно. Он выиграет мир. Разве это не ценно для мужчины, любящего делать подарки? Райз Херат покачал головой: — Его подарки должны разделяться с ним самим. А так он будет смотреть, словно оказавшись за решеткой. Мир? Какое ему дело? Это не дар его сердца. Его души. Жертва? Кто добровольно уничтожит себя ради ЛЮБОЙ цели? — Если она попросит. — Сделки в любви, верховная жрица? Едва ли Драконус склонен к столь жалкой участи. Она сама все понимала. Вела войну с этими мыслями дни и ночи, пока мысли не вырыли глубокие колеи. Жестокое противопоставление утомляло: Мать Тьма и ее любовь — и судьбы государства. Одно дело заявить, что видишь единственный путь через гражданскую войну, требуя ублажить знать трупом — фигуральным или буквальным — консорта, расширить привилегии офицеров Легиона Урусандера; но Мать Тьма еще не выразила свою волю. Богиня молчит. «Она не станет делать выбор. Ублажает любовника с его неуклюжими выражениями любви. Она словно отвернулась от всех нас, пока Куральд Галайн катится в пропасть. Требуется стук латного кулака Урусандера в дверь спальни, чтобы ее пробудить?» — Вам придется его убить, — заявил Райз Херат. Она не стала спорить. — Баланс удачи и неудачи, — продолжал историк, — зависит от того, чья рука возьмет нож. Убийца, верховная жрица, неизбежно заслужит вечное проклятие Матери Тьмы. — Значит, дитя новорожденного Света, — отозвалась она. — Для них ее осуждение мало что значит. — Урусандер подойдет к брачному ложу весь в крови зарезанного любовника новой жены? Нет, это не может быть дитя Лиоса. — Он внимательно поглядел на нее. — Уверьте меня, что вы поняли. — Кто же среди ее приверженцев выберет такую участь? — Думаю, на этой сцене у выбора роли нет. Она вздохнула. — Чью же руку мы направим? — Мы? Верховная жрица, я не… — Нет, — рявкнула она. — Вы просто играетесь словами. Жуете идеи, слишком боясь проглотить и подавиться костями. Не маловато ли сока для питания? Или привычка жевать для таких как вы — достаточная награда? Он отвел глаза, она видела — он дрожит. — Мои мысли кружат и приводят к одному и тому же месту, и там находится некто. Он сам себе крепость, этот муж пред моими глазами. Но за стенами он шагает в ярости. Гнев — изъян в укреплениях. Гнев даст нам путь к нему. — И каково вам? — Я словно камень проглотил. — Ученый ступает в мир, и пусть ваши мысли давно занимали солдаты, лишь теперь вы понимаете цену их жизни, их долга. Полчище лиц — вы одели их на себя, историк. Он промолчал, отвернувшись, чтобы смотреть на далекий северный горизонт. — Один мужчина, — сказала она. — Весьма достойный мужчина, коего я люблю как сына. — Она вздохнула, слезы жгли глаза. — Он уже отвернулся, как и она от него. Бедный Аномандер. — Сын убивает любовника ради того, кто назовется ему отцом. Нужда порождает безумие, верховная жрица. — Нас ждут трудности. Аномандер уважает Драконуса, и это чувство взаимно. В нем великое доверие и более того: в нем искренне влечение. Как мы разрушим всё это? — Долг, — ответил он. — То есть? — Мужчины превыше всего ценят долг. Это доказательство их цельности, они решили жизнью доказывать свою честь. — Он смотрел ей в лицо. — Битва близится. Против Урусандера Аномандер будет командовать дом-клинками Великих и Малых Домов. Возможно, и возрожденным Легионом Хастов. Вообразите поле битвы, силы встали лицом в лицо. Но где вы видите место лорда Драконуса? Во главе его превосходных клинков, столь умело истребивших погран-мечей? Он тоже встанет ради чести? — Аномандер его не отвергнет, — шепнула она. — И тогда? — спросил Райз. — Когда знать увидит, кто готовится биться на их стороне? Не отступят ли они в сторону, придя в ярость — нет, в бешенство? — Погодите, историк. Аномандер наверняка устыдит высокородных союзников за оставление поля боя. — Возможно, вначале. Аномандер увидит неизбежность поражения. И постыдной капитуляции перед Урусандером; он наверняка усмотрит в этом вину Драконуса с его широким жестом. Сдаться в плен из-за гордыни Драконуса? Но консорт останется непреклонным — по-иному не может быть, ведь он примет требование уйти как измену. Более того, решит, будто его приговорили к смерти… тогда, Ланир, они набросятся друг на друга. — Знать разнесет весть о разрыве дружбы, — кивнула она. — Драконус будет изолирован. У него не будет надежды победить такую коалицию. Эта битва, историк, станет концом гражданской войны. — Я слишком люблю нашу цивилизацию, — сказал Райз, словно пробуя слово на вкус, — чтобы увидеть ее распад. Матери Тьме ничего не нужно знать. — Она никогда не простит Первенца. — Да. — Честь, — сказала она, — ужасная штука. — И тем ужаснее наше преступление, верховная жрица: мы будем ковать оружие в пламени единства, будем питать пламя, пока оно не выгорит. Для вас он словно сын. Не завидую вам, Ланир. Голос звенел в уме, поднимаясь из раненой души. Породившая крики боль была невыносима. Любовь и измена на острие одного клинка. Он ощущала, как ворочается лезвие. «Но я не вижу иного пути! Неужели Харкенасу суждено умереть в огне? Солдаты Урусандера станут наглыми разбойниками, разбойники возьмут власть полную и бесконтрольную? Мы обречены сделать правителями любовников войны? Скоро ли Мать Тьма узрит глаза хищника, когти, вцепившиеся в подлокотники трона? Ох, Аномандер, мне так жаль». — Я заключу преступление в зеркало, — сказала она сломанным голоском, — чтобы выло, никем не слышимое.