— Чего ты меня обнимаешь, как бабу? — Ворон попытался отодвинуться, но Гангрена не отпускал — рука орангутанга крепко обнимала его за плечи и не давала двинуться с места. — Руку убери, не понял?! Двумя руками, с усилием, он освободился от непонятно какого объятия — дружеского или смертельного. Гангрена причмокнул и немного помолчал, внимательным взглядом изучая Ворона. — А речь сейчас о тебе, — продолжил он после многозначительной паузы. — Кто ты по жизни? Чем живешь? Чем дышишь? — Такие вопросы в ментовке задают! — Ворон отодвинулся на полметра и уперся в диванную спинку. — В ментовке тоже иногда дело спрашивают! Только им мы отзываться не обязаны, а среди своих ни у кого тайн нет… — Точно нет? — Правильным пацанам скрывать нечего, а кривых, да путаных я распознаю и выправляю, — назидательно сказал Гангрена. — Говорят, хорошо выходит! — Выходит хорошо, а заходит хреново, как в том анекдоте! — презрительно бросил Ворон. — Ты что? — нахмурился Гангрена. — Обоснуй! — Баба лавэ занесла в СИЗО, ей муженька вывели в оперский кабинет, будто на допрос, покувыркались, она накормила его досыта, вернулся в хату, а там ты его в оборот взял: обнюхал, под ногтями поковырялся, только в жопу не залез… И объявил, что он наседка, вот его мусора и подкармливают! И честного фраера с твоей подачи задавили шнурком… Это правильно, по-твоему? — Откуда узнал?! — Гангрена ощерился, мгновенно превратившись из доброго дядюшки в хищного зверя из камерных джунглей, которому не досталась положенная пайка мяса. — Значит, попал в точку! — усмехнулся Ворон. — Ничего я не узнавал! Просто представил, что так могло быть! И угадал! А сколько у тебя таких косяков было — кто знает? Ты и сам не знаешь! — Какой-то ты борзый, — огорченно сказал Гангрена. — Я к тебе с уважением, по-хорошему, а ты мои портянки нюхаешь… Сидишь на разборе, а у самого волына за ремешком сзади… Думаешь, ворона сильней кота? — Бывает! — кивнул Ворон. — Я сам видел, как вороны заклевали двух кошек. Одну — на глушняк! Гангрена засмеялся неприятным, булькающим смехом. — Никогда не слышал, чтобы вороны ели кошек! — Никто не говорит, что их съели. Просто завалили! — И ты это к чему?! — К тому, что хвостом не бей особо! — Я не бью, хотя и волыну не ношу. — Гангрена криво и противно улыбнулся, выпустив на миг из рукава блестящее жало заточки, и тут же спрятал. Понимай: показал для ума-разума… — Это ты решил, что всех вокруг пальца обвел. А кто ты такой есть? Блатной? Тогда похвастай своими делами рисковыми и славными! Да скажи, кому ты в общак отстегиваешь? А если никому, то ты барыга, тогда почему за «крышу» не платишь? Почему под блатного косишь? Почему четких пацанов калечишь, да на всех углах волынами размахиваешь? — Ты меньше меня щупай, а то не только пушку нащупаешь! Дела мои далеко отсюда, время придет — узнаешь… А кому я отстегиваю, спроси у Пита Лисицы… Гангрена улыбнулся еще противней. — Слышал я, что ты про Пита песни поёшь. Вроде, как в цвет выходит: с отцом твоим они кореша, да и сам Пит — вор по высшему уровню… Только где он? Сам-то знает, что ты им прикрываешься? — Время придет — сам и скажет. — Ну, ладно, подождем… Я слышал, в твоей хате завалили кого-то? — Соседа. Я его пожить пустил. — Пустил пожить, а получилось — умереть, — скорбно покивал головой Гангрена. — Всяко бывает. Бывает, нарочно подставляют, бывает, по дурости, бывает, по случайности. А у тебя как вышло? — Не знаю. Не подставлял я его — это точно. — Верю, верю, — заулыбался Гангрена доброй улыбкой. Во всяком случае, он сам считал, что она добрая. — На тебя никто и не думает. — А о чем тогда вообще этот базар? Ты же не за мою жизнь побазарить пришёл? Гангрена засопел обиженно. — Ну, почему бы и не поговорить за жизнь с сыном старого друга? Хотя… Прав ты, не пустой базар гонять я заявился. Есть, друг мой ситный, одна непонятка: кто-то продал ментам пацана нашего — Пашку Бузу. Ну, и брательника его заодно. Брательника мусора шлепнули, а Пашку в богатяновскую тюрьму запихнули, ему тоже стенка светит… И вот вопрос встал, простой, до невозможности: какой же гад это сделал? Теперь мутные глазки заблестели каким-то дъявольским огнем, и свет от этого страшного огня проник в самую душу Ворона. — Про Пашку знали только двое — Короткий и Оскаленный, — продолжал Гангрена. — Короткий вздернулся, видно совесть замучила, а Оскаленный ничего не знает… Если ему, конечно, поверить. Но я-то никому не верю! Гангрена по-свойски подмигнул. — Кроме тебя, конечно. Вот и решил с тобой по душам побазарить… — А чего со мной базарить? Меня в это время в Тиходонске вообще не было! — Не было, — кивнул Гангрена, не отводя прожигающего взгляда. — Но когда появился, Оскаленный тебе все и обсказал! — Да что он обсказал?! Мы прилетели, по дороге из аэропорта менты остановили, проверили документы, все шмотки перетрясли… Я спросил: «А что ж такое?» Оскаленный пояснил: «Мол, было нападение на магазин». Вот и все! — Ну, а ещё Оскаленный тебе что говорил? — настороженно спросил Гангрена. Он весь подобрался, стал чутким и внимательным. — Да, ничего! — Вре-е-е-шь, братское сердце! А про то, что Пашка к нему заходил, маслята спрашивал? Говорил?! — Ни про какого Пашку базара не было! Имен он вообще никаких не называл. Сказал: приходил один черт, просил маслят для «ТТ», он не дал и тот ушел. Всё! Гангрена кивнул и заглянул в свой блокнотик. — Да, так он и мне сказал. Значит, не брешешь. А кто это слышал? Ворон пожал плечами. — Джузеппе сзади сидел… Слышал, или не слышал — не знаю, мотор шумел, да и Оскаленный говорил тихо, мне в самое ухо… — А этот твой Джузеппе, он из местных? Что-то не припомню такого. — Ну, вообще-то не наш, лет пять назад приехал, да и по большей части со мной на выезде работает. А только вернулись, нас Оскаленный и встретил. — Надо мне с ним поговорить. Он где сейчас? — Во дворе ждёт. Гангрена встал с дивана, подошёл к двери, открыл, оглянулся напоследок. — Ну, бывай! Пока… Через минуту со двора раздался его глуховатый голос. — Заходите все! Кроме Джузеппе. Кто Джузеппе? — Ну, я… — Не нукай, не запряг. Идешь со мной! — Гангрена, не оборачиваясь, направился к подворотне. Джузеппе, осмотревшись, поплелся за ним. Колхозник и Мясник двинулись следом. Они вышли на улицу с гремящими трамваями, где их ждала неновая серая «Волга ГАЗ — 24». Колхозник сел за руль, Джузеппе посадили рядом, а Гангрена и Мясник забрались на заднее сиденье, чтобы полностью контролировать ситуацию. «Вот суки, — подумал Джузеппе. — Сзади можно и петлю накинуть, и шило сквозь спинку сиденья в сердце вогнать… А что я им своей пикой сделаю?» Всю дорогу Гангрена и Мясник о чем-то тихо разговаривали, иногда переходя на шепот. Джузеппе не смог разобрать ни одного слова. «Волга» проехалась по Старопочтовой, свернула на Южный проспект, выскочила на мост и через несколько минут уже мчалась по левому берегу. Довольно скоро Колхозник по проселку свернул в лесополосу и остановил машину на небольшой полянке. — Выходи! — скомандовал Гангрена, хлопая дверцей и, продираясь сквозь кусты, направился неизвестно куда. Джузеппе, нехотя выполнил команду. Гангрена, не оборачиваясь, шёл по пыльной траве, подтягивая одну ногу и нелепо болтая свободно висящими вдоль туловища руками. Со спины он был совсем не страшен, особенно для тех, кто его не знал. Джузеппе же был о нём наслышан, поэтому плёлся за Гангреной с щемящим чувством тревоги внутри. Они отошли недалеко, метров на сорок, но кусты и деревья отгородили их от машины многими километрами. Казалось, они одни на всем свете. Гангрена остановился, неожиданно резко развернулся и посмотрел в глаза Джузеппе. — Ты слышал наш разговор с Мясником? — Нет, вы же шептались. — По-моему, он перегнул палку, когда говорил о твоей матери, — испытующе заглядывая в глаза, сказал Гангрена. — На самом деле он так не думает… — Не знаю. Я же ничего не слышал. — А, ну да, я забыл… А что рассказывал Оскаленный Ворону, когда вас встретил? — Про что? — не понял Джузеппе.