— Про то, почему менты всех подряд шмонают. — Да ничего, — пожал плечами Джузеппе. — Ругал ментов, да и всё. — Подумай лучше, — подозрительно вежливо сказал Гангрена, и это не сулило ничего хорошего. — Что конкретно Оскаленный сказал Ворону: из-за чего такой кипеж по городу? — Из-за чего, я не понял. Они тихо говорили, мне сзади не слышно было. Вот как вас сейчас. Да и неинтересно. Шмонают и шмонают! Мы же пустые приехали, нам-то чё?! Гангрена ещё с минуту молча смотрел на Джузеппе, потом, не говоря ни слова, развернулся и пошел назад. — Эй, а мне куда? — спросил сбитый с толку Джузеппе. — Куда, куда! — выматерился Гангрена. — Садись в машину! Гангрена записал что-то в своем блокнотике, и они вернулись в город. Заходить в офис третий раз за день Гангрена не стал. Джузеппе высадили на трамвайной линии, у подворотни, и «Волга» уехала. Тяжело переставляя ноги, он вошел во двор. Десяток новичков по-прежнему сидел у кирпичной стены в глубине двора, но уже не на корточках, а на скамейках, очевидно, притащенных из ближайшего сквера. На такой же скамейке сидели старушки у подъезда. Если обновка их и обрадовала, то внешне это никак не проявлялось. — Сколько можно сюда ходить! Прямо, как цыганский табор! — прокомментировали они появление Джузеппе. Зато коллеги встретили его радостно, Ворон сразу объявил отбой и отпустил всех лишних. Они остались втроем: Ворон, Оскаленный и Джузеппе. — Ну, что? — спросил Ворон. — Ничего. Вывез меня на левбердон и расспрашивал, что тебе рассказал Оскаленный, когда вез из аэропорта, — буркнул Джузеппе. — А ты что? — вмешался Оскаленный. — А что я? Я ничего не слышал, так и сказал. — Вот, — повернулся Ворон к Оскаленному. — Не слышал — и точка! А ты все подробности расписал! Оскаленный встал, со скрипом отодвинув стул, прошелся по комнате взад-вперед и остановился напротив Ворона. — Знаешь, Ворон, не в падлу будь тебе сказано, но с Гангреной шутки плохи! Если заврешься, или запутаешься, или ошибешься — даже в мелочи, так сразу на ноже окажешься! Или в петле, как Короткий. Правда, теперь Гангрена слухи распускает, что тот сам повесился… Только я вешаться и топиться не хочу. Потому, извиняй — все рассказал, как было! — Да там ничего и не было! — зло рявкнул Ворон. — Так и рассказал, что ничего не было! Короче, всю правду рассказал! Потому что не забывай: я второй после Короткого на подозрении. Где сейчас Короткий — все знают! А Гангрена просто так ничего не оставляет… — Хватит каркать! — раздражённо бросил Ворон. — Мы в чём-то виноваты? Нет! Ну и всё! Но уверенности в его голосе совсем не чувствовалось. — А я и не каркаю, — ответил Оскаленный. — Может, пойдем выпьем? Нервы расслабим? — Пойдем, — подумав, сказал Ворон. — Но ненадолго. Чтобы мозги не пропивать! Расслаблять нервы он собирался позже, при помощи Марины. Но сообщать об этом всем было не обязательно. Глава 7 Государственный обвинитель Июль 1991 г., Тиходонск В этот день Тиходонск изнывал от зноя. Было не просто жарко, а душно, как будто перед грозовым дождём. Ворон, Джузеппе и Оскаленный встретились в пивном баре на Богатяновке за час до начала суда. Судить должны были Серого, подрезавшего в драке цыган — Губана и Коня, которые ходили под Цыгой — крупнейшим наркоторговцем в городе. — Они его два квартала гнали, до самого дома, он во двор заскочил, они следом! — с возмущением рассказывал Оскаленный. — Серый дверь не успевал отпереть, они и налетели! У них тоже ножи были, они бы его и заколбасили на глушняк, только он резко дал оборотку — Губана дважды в живот, а Коня в грудь… Правда, ножей у них потом вроде как не оказалось, вот Серому и пришили покушение на убийство двоих, а по этой статье вплоть до расстрела корячится… — К дождю парит, — сказал Джузеппе и жадно пригубил холодное пиво. Он не слишком зацикливался на предстоящем процессе. И вообще никогда не задумывался о будущем. — Что с терпилами? — спросил Ворон. — Всё нормально, как на собаках зажило. Уже через пару недель водку пили… — Вопросы все порешали? — Лаве я занёс обоим, да и Цыге перепало. Все довольны, претензий ни у кого нет. Лепила[9] говорит, что чавелы тоже виноваты, так что статью дадут другую и срок небольшой. — А за что вообще срок? Серый оборонялся и за это больше двух месяцев уже на нарах парится… Его вообще должны выпустить! Что за лепила? Ему нормально занесли? — Забелин. Один из самых крутых в городе и тариф такой, что не подходи! Ну, и его не обидели… — Лишь бы толк был от его крутости! — Да всё нормально будет! — Ладно, допиваем и поехали! — Может, повторим? — предложил Джузеппе. — Время еще есть. — Время всегда вначале есть, а потом его нет! Так мы весь процесс проссым. Выпустят Серого, мы это и отметим, как положено! — Правильно! — поддержал Оскаленный. — Вначале дело, а пьянка потом! Дом правосудия располагался на Индустриальной, в нескольких кварталах от коммуналки Ворона. Через несколько минут они подъехали к месту, Оскаленный запарковал «Ниву» на служебной стоянке, как будто всю жизнь работал судьей областного суда. В старинном здании с затейливым фронтоном и балкончиком над входом располагались и суд, и прокуратура, и коллегия адвокатов и, вдобавок, судебная экспертиза. Словом, еще то, осиное гнездо… Они прошли сквозь вымощенный кафелем большой гулкий вестибюль с громоздкими квадратными колонами и прошли во второй зал, возле которого переминалась с ноги на ногу группа цыган, окружившая потерпевших по делу. Их было человек восемь — в черных рубашках, черных брюках, нечищеных черных туфлях, небритые, — они выглядели весьма мрачно. — Здорово, джавелла! — доброжелательно обратился к ним Ворон. Губан и Конь ответили, остальные смотрели настороженно и без особой расположенности. — Ну, и хрен с вами, — негромко сказал Ворон. — А мы пойдем места займем! В недавно отремонтированном зале кондиционера не было. Открытые форточки на зарешеченных окнах от духоты не спасали никак, казалось, воздух в помещении просто исчез. У окна, расстегнув рубашки почти до пояса, томились три свидетеля маргинального вида. Серый был уже на скамье подсудимых. Рядом с клеткой, как и положено, стояли два вэвэшника[10]. Увидев вошедшую братву, Серый попытался улыбнуться, но вышло неестественно — чувствовалось, что он волнуется. Седовласый худощавый мужчина в светлом костюме и галстуке, с кожаным портфелем в левой руке, бочком приблизился к вошедшей троице и церемонно поздоровался. — Это адвокат, — представил Оскаленный. — А это наш старший, Константин Егорович. — Очень приятно, Константин Егорович, — кивнул мужчина. — Забелин! — Какие перспективы? — внушительно спросил Ворон. — Я тщательно проработал вопрос, — тихо сказал адвокат. — Наша позиция отрицает покушение на убийство, признавая наличие превышения пределов необходимой обороны. Это легкая статья, так что, скорей всего, будет вынесен условный приговор. — Скорей всего, или наверняка? — Наверняка никогда нельзя сказать заранее. Наша позиция, гм… Находит понимание. Но если обвинение будет поддерживать прокурор Головко — а это настоящий зверь, с которым нельзя договориться, — то приговор может быть любым. Все-таки опасные для жизни ранения двум потерпевшим, да еще в пьяном виде… Ворон хотел было спросить, что это за «зверь» такой, к которому нельзя найти подход, но в это время в зал вошли цыгане, число которых заметно увеличилось, и разговор пришлось свернуть. В помещении сразу стало шумно, они ходили по залу, выбирая места, так же тщательно, как выигрышные лотерейные билеты или козырные карты в хорошо знакомой колоде. Наконец, Губан и Конь прошли на первый ряд, остальные небритые мужчины, переговариваясь на своем языке и переглядываясь, заняли места в конце зала. Ворон с товарищами сели во втором ряду, рядом с пожилой женщиной — матерью Серого. Секретарь суда — невзрачная девушка с жидкими волосами, собранными в короткий хвостик, — заняла своё место за небольшим столиком рядом с массивным судейским столом. Больше в зале заседаний никого не было — для прессы и обывателей такие процессы малоинтересны. «На лавках нет надписей, — осмотревшись, с удивлением отметил про себя Ворон. — Наверное, тем, кто здесь бывает, не до выцарапывания нецензурщины в такие моменты. А может, просто мебель новая…» — Встать, суд идёт! — объявила секретарь. В зал вошёл судья с нетолстой папкой уголовного дела под мышкой — круглолицый лысеющий мужчина средних лет в белой шведке, обнажающей волосатые руки. Следом семенили народные заседатели — полная женщина в цветастом платье, и молодой мужчина в светлом костюме и не подходящей к нему розовой рубашке с расстегнутым воротом. Вид у состава суда был совершенно обыденный и простецкий, особенно в сравнении с идущим следом представителем прокуратуры. В летнем бежевом двубортном пиджаке из льна, с блестящими золотом пуговицами и четырьмя звёздочками в петлицах, модельной походкой не шла, а плыла молодая красивая дама. Длинная шея, горделиво поднятый подбородок, уложенные в пучок блестящие волосы цвета воронова крыла… Строгий мундир и удлиненная на два пальца ниже колена юбка не могли скрыть стройность фигуры и красоту ног в черных форменных туфлях, даже наоборот — по контрасту подчёркивали женские достоинства прокурора. Главные участники процесса заняли свои места, председательствующий, привычно оглядев зал, заученной скороговоркой произнес: — Прошу садиться… Слушается дело по обвинению… Суд в составе… Ворон слышал только обрывки фраз. Он чувствовал себя, как на ринге, после пропущенного удара в голову. Нокдаун. Нет, нокаут! — Садись! — потянул его за рукав Джузеппе. — Чего окаменел? Но Ворон продолжал стоять, как памятник обведенному вокруг пальца простофиле. — …государственное обвинение поддерживает помощник прокурора области… — выловило из потока слов затуманенное сознание. — Юрист первого класса, Головко Марина Андреевна… Ноги подогнулись, и Ворон то ли сел, то ли упал на безупречно чистую, без выцарапанных скабрезностей и слов, которые теснились у него в голове, лакированную скамью. Как загипнотизированный, он продолжал безотрывно смотреть на прокурора. Судья что-то говорил, Серый, прокурор и адвокат поочерёдно коротко отвечали… Но смысла сказанного Ворон не понимал. До пацанов постепенно доходило. — Гля. — Джузеппе толкнул его локтем в бок. — На ту телку похожа, из Карны. Помнишь?