– Иду я, иду, – отвечаю я, смотря на своё татуированное тело в зеркале, надеваю рубашку и воротник.– Не строй из себя босса. – Чего? – усмехается она. Я открываю дверь и вижу, как она стоит, сложив руки. – Ничего, – говорю я. – Пошли. – Я не пойду туда с тобой, – неодобрительно сказала она. – Будто я тебя туда звал, – возразил я. – Мы не перевозной цирк. Это церковь. Она опустила свои брови. – Знаешь, в половине случаев я действительно не знаю, что ты говоришь. Пока мы идём по коридору, я улыбаюсь и похлопываю её по спине. –Поверь мне – это хорошо. – Хорошо, я же увижу тебя, когда ты закончишь, да? – она подняла брови, как будто следить за мной для неё что–то новое. – Да, да, – бормочу я. – Я пошёл. Каждый из нас идёт своим путём. Я поправил свой воротник и осмотрелся, только после этого появился перед людьми. Несколько человек в церкви молились или молча сидели, размышляя о своих грехах. Тем, кто посмотрел в мою сторону, я фальшиво улыбаюсь, пока прохожу мимо и захожу в исповедальню. На деревянной скамье моя задница чувствует себя чертовски неудобно, что мне трудно сидеть, но все мы чем–то жертвуем ради общего блага. Кроме того, я должен продолжать изображать, хотя бы наполовину хорошего священника. Но, чёрт возьми… я ненавижу как ограничено это пространство и, как оно заставляет чувствовать себя старым, я смотрю на решётку, которая разделяет меня с другой стороной. Особенно, когда пожилая женщина садится и закрывает занавес, а потом смотрит на меня так, как будто она смотрит прямо в мою душу. Страшное дерьмо. Она крестится и начинает говорить. – Я сделала ужасную несправедливость по отношению к одному из моих мальчиков, – бормочет она. – Я должна была наказать его сильнее, но я просто не смогла. Не потому, что я этого не хотела, но мне было так отвратительно; я даже не хотела противостоять ему, хотя он и заслужил это. – Что же парнишка сделал? – спрашиваю я. – Он был… ну, как вам сказать… – она сжала губы и посмотрела вниз на свои ноги. Я наклонился ближе. – Сделал что? – Он делал… неуместные вещи. – Например, что? – спросил я, подняв голову, потому что я не могу догадаться, что она сейчас скажет. – Когда он принимает душ или сидит на своей кровати, я слышала, как он издаёт звуки, – она с отвращением отводит взгляд, это явно отчаяние. Честно говоря, я не знаю, что ей сказать. – Такие грязные звуки. Он же ещё мальчишка. Он не должен заниматься этим. Я фыркнул, пытаясь сдержать смех, но это выше моих сил. – Вы… вы смеётесь? – спросила она, услышав мои всхлипы. – Вы раскаиваетесь в том, что не наказали мальчишку достаточно строго за то, что он дрочил? Её глаза расширились, а лицо напряглось. – Извините? – Из–за этого вы пришли сюда? – спросил я, поднимая на неё свои брови. – Вы же понимаете, что дрочить в его возрасте – это вполне нормально? Её челюсть отвисает, но она молчит, за что я ей благодарен. – Мэм, вам не нужна исповедь, это банально. – Банально? Банально? – она повторяет это, как будто она не услышала, что я сказал. Либо она совсем потеряла рассудок. На самом деле она кажется сумасшедшей. – Это отвратительно, – прошипела она. – Я не могу поверить, что слышу это от вас, Отец. – Ну, это вы пришли ко мне, а не наоборот. – Ох, – она издаёт этот мерзкий звук, который заставляет меня зайти в её комнатку и выбить из неё всё дерьмо, только за то, что пришла сюда из–за этой нелепой хуйни. Тратит попросту моё время. – Вы серьёзно? – пробормотала она. – Посерьёзнее вас буду, – съязвил я. Она скривила гримасу. – Вы должны делать свою работу. – Я должен слушать настоящие исповеди. Те, что имеют смысл. – Вы говорите, что мерзкие вещи, которые делает мой мальчик – не имеют значения? Я что, должна просто его оставить? – Да, это именно то, что я сказал. Она громко вздохнула. – Но вы же проповедник, вы должны исполнять Божью волю. – И? – я пожал плечами, стараясь не позволить ей достать меня, хотя у меня есть хуёвый комментарий насчёт «Божьей воли». Ёбаный ад. – Если вы хотите знать, я тоже послал войска сегодня утром. – Войска? – она окончательно запуталась.