Глава 16 Парус забился и сник, потеряв ветер. Найвир умело его зарифил, а Домах перешел на нос, чтобы выскочить и вытянуть лодку на берег. В этом месте отлив обнажил узкий фрагмент пляжа, а значит, у них был шанс провести ночь на твердой земле, а не как прежде, на неустойчивой скорлупке в миле от берега. Амонерия была исключительно негостеприимна для кораблей. Лишь устья рек и окрестности Каманы оставались благосклонны к морякам, остальная прибрежная линия выглядела как здесь: отвесная скала и узкий пояс каменистого грунта, регулярно заливаемый и обнажающийся в ритме приливов и отливов океана. Это была одна из причин изоляции острова. С другой стороны, если у кого-то нашлась бы толика отчаянности и крепкая веревка, на клиф удалось бы взобраться, а потому использовать морские пути вокруг острова оставалось выгодно. Они втянули лодку на берег и после безрезультатных поисков куска сухой земли решили спать на ней. Лучше уж так, чем очередная ночь плавания в темноте, да и Альтсин не настолько доверял своим умениям, чтобы рисковать встречей с подводными скалами. Лодка двадцати четырех футов длины и почти восьми ширины была типичной для этих вод рыбацкой шаландой: солидной, тяжелой, снабженной треугольным парусом и серьезным рулем. Наверняка нанять ее стоило немалых денег, но если приор таким-то образом мог быстро и без лишних слухов избавиться от своей «проблемы», то цена наверняка не играла никакой роли. Кроме того, вор не удивился бы, если бы счет за все это старик выставил Совету Каманы. Хорошо еще, что «проблема», от которой избавлялся город, не доставляла хлопот им. Правда, миновало десять дней со времени разговора с Энрохом, прежде чем девушка окрепла настолько, чтобы справиться с тяготами путешествия, но благодаря этому от нее была польза и на борту. Вместе с Найвиром она натягивала парус, помогала прибирать палубу и даже могла стоять у руля и держать лодку по курсу, правя по положению солнца. Но все еще продолжала сохранять дистанцию. А это значило, что реквизировала для себя весь нос лодки, обозначив границу ножом, воткнутым в лавку, от их разговоров отделывалась короткими фразами, причем лишь когда ее спрашивали, и проводила бóльшую часть времени, устремив взгляд в двигающийся с левого борта берег. Удивительно, но свободней всего она вела себя рядом с Домахом, словно великан был ее добрым дядюшкой. Раз-другой она даже заговорила с ним первой, хотя то, что он не знал ее языка, как и она меекханского, ограничивало их беседы до бурчаний и улыбок сильнее, чем обет молчания, который все еще запечатывал монаху рот. Что ж, обычно хватает и того, что люди не пытаются друг друга поубивать. Если говорить о мореплавании, то оба монаха оказались сообразительными и внимательными учениками. Потому Альтсин не предвидел серьезных проблем с тем, чтобы добраться до Конхтийского полуострова. Завтра, самое большее послезавтра, они минуют устье Малуарины, и двумя днями позже доберутся до земель уверунков. Там они высадят девушку и вернутся, а поскольку на обратном пути их станет подгонять морское течение, дорога должна занять на день меньше, чем они потратили, плывя на юг. Тому поспоспешествует и теплая погода: в Камане некоторые утверждали, что нынче самая ранняя весна за много лет. Аура была почти летней, без дождей, а океан не лупил в остров привычными штормами. То есть ждало их милое путешествие. Прежде чем они легли спать, Альтсин оглядел клиф. Стена высотой в сто футов не имела никакой тропы наверх, могущей привести к ним непрошеных гостей, но все же он решил, что будут по очереди дежурить. Длинная веревка вполне способна заменить крылья, а местные могли перерезать им глотки раньше, чем поняли бы, что имеют дело с монахами. А пойми они, что один из «братьев» – девушка из-за реки, сделают это непременно. Потому что истина выглядела так, что, принимая во внимание сложные племенные отношения между сеехийцами, Йнао будет в безопасности лишь на собственной стороне острова. Альтсин дежурил первым, понимая, что пока он все равно не уснет. На море то, что мучило его со времен злосчастной вылазки в Храм Меча, утихало и замолкало, как всегда. Возможно, причиной была тяжелая работа, необходимость следить за ветром, парусом, рулем, идущими волнами, непрерывная концентрация и сосредоточенность, из-за которых он оставался слишком измучен, чтобы думать о собственных страхах. А может, контакт с бескрайним пространством океана ввергал в удивление даже полубожественную сущность. Будь Альтсин уверен, что так продолжалось бы всегда, нанялся бы на корабль и годами не сходил бы с него. Но последняя такая попытка закончилась плохо, да, кроме того, это оказалось бы трусостью, задвиганием проблемы в угол. А тот сукин сын не имел никакого права сидеть в голове Альтсина. И лучше бы ему понять это как можно скорее. Но сейчас дело было в чем-то другом. С того мига, как они оказались в лодке, вор ощущал сильное – и все увеличивающееся – чувство утраты вместе с растущим подспудным страхом. Правда, внезапные эмоции и желания уже не атаковали его неожиданно, но вместо этого он чувствовал себя словно человек, одетый в много слоев мокрой одежды, которая с каждым движением высасывала из него энергию. Но он все еще не мог установить причину этого страха, кроме того, что каким-то неясным образом тот связан с островом. И что это не мифическая долина Оума, хотя страх перед каким-то племенным, но несомненно сильным божком был бы понятен для увечного авендери. Но нет. Речь шла об острове как о целом. По сути, он впервые отдалился от Каманы, а та была слишком… континентальной, чтобы увидеть в ней истинное лицо Амонерии. Теперь же он его лицезрел, а скорее, ощущал скрытую в ней сущность и… боялся? Боялся… людей? Сеехийцев? Альтсин отыскал ее, лежащую на носу. Девушка не вызывала в Реагвире страха, и все же… Стоп. Стоп… Он вдохнул и медленно выдохнул. Это ни к чему не приведет, такое решение, поиски объяснений, попытка интерпретации теней, полос страха и осколков эмоций существа столь мощного, как Кулак Сражений Владыки Битв. Это как если бы на основании вони пущенного кем-то ветра пытаться догадаться, о чем думал во время ужина тот, кто этот ветер произвел. Альтсин улыбнулся. Да. Шутка всегда помогает. Пока его не покинуло чувство юмора, до тех пор есть шанс. Люди, не способные шутить, падут на колени перед любой встреченной ими силой и станут в тревоге ждать, что принесет им судьба. Альтсину было десять, когда он взял судьбу в собственные руки, и до сих пор он не отпускал ее, а если Эйфре это не нравится, то она может отпечатать свой божественный поцелуй на его заднице. Он проверил время по звездам. Еще немного – и можно будить Домаха, а самому попытаться вздремнуть. Им нужно было сняться до рассвета, прежде чем океан покроет пляж. * * * Следующую ночь они провели в лодке в какой-то полумиле от берега, где пылали костры, а дикие фигуры танцевали вокруг них под ритм музыки, которая даже с такого расстояния лезла в уши какофонией пищащих неприятных звуков. Похоже, на клифе встала ка’хоона – группа молодых воинов: холостых и имеющих ограниченные права на наследование имущества после родителей. Обычно входили в нее четвертые, пятые и более поздние сыновья, а порой и изгои из кланов, потомки тех, кто по какой-то причине оказался из него удален. Такие отряды, насчитывающие от нескольких до пары десятков воинов, ходили по всему острову и были основой легковооруженной пехоты любого племени: метатели дротиков, лучники и разведчики. И именно они непрестанно раздували тлеющие угли войны. Для тех юношей, что не наследовали ничего, кроме оружия и одежд, единственным шансом выйти в люди служили трофеи и военная слава. Рейды на территории соседей, похищение животных, женщин и детей, поимка пленных, которые позже умирали во славу своих победителей, были единственным смыслом их существования. Это Найвир посоветовал провести ночь в море. «Даже стая бешеных собак менее опасна, чем группа юношей в подпитии, подзуживающих друг дружку к выражению отваги и мужественности», – говорил он, поглядывая на берег. Альтсин с ним согласился. В Понкее-Лаа тоже встречались такие группы, главным образом среди молодых хулиганов. Порой было достаточно неосторожного слова или взгляда, чтобы ради развлечения они забили кого-нибудь насмерть, а схватки между бандами таких подростков были кровавей и безжалостней, чем войны между воровскими гильдиями, где, по крайней мере, существовали хотя бы какие-то правила. Как видно, законы, управляющие людьми, везде одинаковы – без разницы, из какой страны те происходят. Альтсин поделился этими соображениями с молодым монахом, в ответ его удостоили рассказом о бандах сельских парней, что бьются друг с другом во славу своих селений, о конкуренции между подмастерьями разных цехов, что часто кончалась переломанными руками и ногами – а то и смертью, – и о бандах болельщиков в разных городах Империи, что делились на фракции и могли вызвать беспорядки, опустошавшие целые районы. Эти последние несколько поутихли после войны с кочевниками, когда император приказал рекрутировать многих в армию, аргументируя тем, что уж если они так сильно любят сражаться, то у Меекхана не будет лучших защитников. И все эти группы объединяло одно: почти полностью они состояли из молодых мужчин, у которых не было ни жен, ни детей. Порой заговорить с братом Найвиром – все равно что проковырять дыру в плотине. Но, учитывая, что Йнао отзывалась лишь словом-другим, а Домах все еще находился под клятвой Мертвых Уст, Альтсин как-то с этим смирился. Лучше дикий поток слов, чем мрачное молчание. Огни на берегу погасли ближе к полуночи. Вор прикидывал, праздновала ли эта ка’хоона завершение какого-то рейда, оплакивая танцем и пением своих мертвецов, – или лишь готовилась к походу. Так или иначе, этой ночью они тоже сторожили, потому что полмили от берега могли обеспечить безопасность, но лучше было не искушать судьбу. В следующий полдень они миновали устье Малуарины. Удивительно узкое и негостеприимное. Вести, передаваемые странствующими на юг монахами, гласили, что в реке порой до полумили ширины, но устье ее резко сужается до каких-то трехсот ярдов, из-за чего река не столько впадает, сколько выстреливает в океан со скоростью горного потока. Воды ее были мутными и бурыми, а потому и лодка вплыла из темной зелени в бурую серость и сразу же, подталкиваемая сильным течением, принялась удаляться от берега. Ничего удивительного, что никто не пытался использовать это место для порта: даже двухсотвесельная галера не сумела бы войти в устье Малуарины. Альтсин позволил реке еще с милю нести их в глубь океана, прежде чем развернул нос лодки к берегу. Ветер им помогал, но все равно прошло полдня, прежде чем они снова приблизились к суше. Вор искоса поглядел на девушку. Та сидела подле мачты и впервые со времени, как они покинули Каману, широко улыбалась. Словно проход через устье снял с ее лица невидимую маску. До полуострова была пара дней дороги, но теперь – по крайней мере для нее – они плыли вдоль «своего» побережья. Здешние кланы могли быть враждебны к уверункам, но враждебностью известной, без яростной ненависти, которую испытывали друг к другу север с югом. Существовал немалый шанс, что, даже если девушку нынче схватят, авторитет Энроха и монахов Великой Матери ее охранит. Альтсин улыбнулся ей и заговорщицки подмигнул. Удивительно, но она не фыркнула и даже не сверкнула ему перед глазами ножом: просто подошла и села рядом. – Извини, – сказала она по-меекхански. Он взглянул на нее удивленно: – Вроде бы ты не знаешь меекха. Она перешла на сеехийский: – Не знаю, он научил меня этому слову, – и указала на Найвира. – Зачем? – Потому что в моем языке его нету. Нет слова, которое можно сказать, когда сделано что-то дурное, если ты кого-то обидел и нужно просить прощения, не теряя при этом чести. Мы можем это делать, молить о том, чтобы нашу вину простили, но это всегда связано с потерей чести. Тот, кто признается в ошибках, – теряет лицо. Лучше погибнуть. – Она вздохнула. – У нас нет слова «извини», нам сложно просить о таком, а вместо «спасибо» мы часто говорим «я тебе этого не забуду», что звучит словно угроза. – Немало вещей у вас навыворот. О чудо, она ответила на его слова улыбкой: – Да. Моего отца называют Малый Кулак, потому что, когда он сжимает кулак, тот – вот такой, – раздвинула она ладони на расстояние не меньшее чем восемь дюймов. – До сих пор рассказывают, как он двумя ударами убил трех воинов из племени вырвыров. – Должно быть, неплохая история. – Да, – кивнула Йнао, однако не выглядела готовой рассказывать. Альтсин не настаивал, хотя тишина потихоньку становилась неловкой. – Слово «извини» не настолько уж и дурное, – произнес он, чтобы поддержать разговор. – Нет. Его нужно знать. Ваша богиня, Великая Госпожа, говорит, что люди делают ошибки, потому что такова их судьба, а значит, если кто-то желает ошибку исправить и просит о прощении, оно должно ему быть даровано безо всякого ущерба для чести. Хм. Десять дней в монастыре. Это многое объясняло. – Приор разговаривал с тобой, пока ты набиралась сил, верно? Это похоже на Энроха: мучить безоружную девушку религиозными проповедями. – Да. Каждый день. «Извини» – это сильное слово, можно его сказать, когда разбил глиняную чашку – и когда убил чьего-то отца. И оно подействует. Что ж, похоже, она не все поняла так, как того хотел монах. – Знаешь, если бы это слово действовало всегда, не было бы войн, сведения счетов, мести, резни и убийств на всем континенте. – Знаю, – кивнула она и несмело улыбнулась. – Отец приор говорил, что «извини» – это сильное слово, но оно словно нож, который нельзя острить… Ох, эти религиозные экивоки. – В каком смысле? – Чем чаще мы его используем, тем больше оно затупляется и хуже срабатывает. Истинное искусство – это жить так, чтобы не приходилось его то и дело повторять. Вор замер, стиснув румпель так, что дерево затрещало. А потом его согнуло напополам: мощно, словно запряжка из четырех лошадей пыталась резко стащить его с лавки, руль повернул лодку боком к волне, девушка коротко вскрикнула, сидящий под мачтой Найвир наклонился, ныряя под пролетающий поверху бом, парус затрепетал, теряя ветер… Домах вскочил и двинулся к Альтсину с выражением беспокойства на лице. А он видел все это и одновременно не видел. Не мог видеть, потому что глаза его были закрыты, но одновременно видел… знал, что происходит в лодке, благодаря каким-то чувствам, которых он даже не мог назвать. Видел, как Найвир перепрыгивает над ним и перехватывает руль, разворачивая их носом к волне, как Домах осторожно поднимает его и укладывает на бухту каната рядом с мачтой, а девушка… он видел ее лицо… уже видел, раньше… такой рисунок глаз, носа и бровей. И те слова, которые раздались. Чтобы не приходилось то и дело извиняться… Чтобы не приходилось… Не придется… не буду… Останься со мной… можешь отсюда уйти… ты не должен… не буду… извини… Извини. Он чувствовал его. Каждым нервом, каждой частицей тела. Реагвир, фрагмент его души, который получил самостоятельность и перестал уже быть Реагвиром, пробуждался и осматривался вокруг. Был словно… бабочка, пытающаяся выйти в мир. Что остается в личинке, когда бабочка распрострет крылья? Нет. Не-е-е-ет! Он выгнулся, колотя затылком в борт. Изо рта потекла слюна, глаза его запали внутрь. Нет. Если хочешь – сражайся, рви мое тело в клочья, но ты меня не охватишь. Ну же, сукин ты сын! Давай! Его начала колотить дрожь, и вдруг раздался самый жуткий звук, какой он только слышал в жизни. Словно кто-то пытался испечь в медной трубе несколько котов сразу.