Сухи спокойно глянул на нее. – А отчего бы ему мучиться? – спросил он тихо. Позволил ей некоторое время помолчать. – Я получил поручение спасти тебе жизнь. Любой ценой. И в рамках того поручения пытаюсь тебя приготовить. Потому что кто-нибудь может использовать тебя, вызвать князя, поставить под сомнение его авторитет. Допустим, тебе будет угрожать опасность попасть на костер за оскорбление Владыки Огня, поскольку ты не удержишь рта на замке, когда возникнет необходимость. Что сделает Лавенерес? Позволит тебе сгореть или пойдет на какие-то уступки, даст специальные привилегии, откажется от части власти? Потому что если тебя сожгут, то окажется, что князь был спасен не благородной пустынной воительницей, но безбожной еретичкой. А это поставит под сомнение смысл его спасения, бросит тень на чудесность всего случившегося. Он прервался, глядя на нее с неким подобием бесстрастного интереса в светлых глазах. Она почувствовала холод. – Я сражался рядом с его старшим братом ради блага моего княжества. Идет гроза, слышны барабаны войны, а мы не можем навести порядок даже при дворе. Потому веди себя умно, не высовывайся, не провоцируй. Лучше всего, если ты пробудешь эти три-четыре месяца в Доме Женщин под опекой Овийи. Покажешься пару раз на официальных празднествах и возвратишься к себе. Если нет… – Он сделал многозначительную паузу. Она прищурилась и развернулась. – Ты мне угрожаешь? – проворковала Деана, поигрывая рукоятью тальхера. Он удивил ее искренним, заразительным смехом. Она глянула с изумлением. Он хохотал, откинув голову назад: – А чтоб… чтоб меня. Девушка, яйца у тебя из гранита. Я уже и позабыл, каково это – разговаривать с тем, кто не только не теряет сознания от мысли о рукопожатии со мной, но и умеет показывать коготки. Он встал, небрежно отряхнулся от песка: – Завтра мы покидаем пустыню. Перевал Нол пройдем быстро, а через пару дней ты увидишь Белый Коноверин. Посмотрим тогда, насколько у тебя отнимется речь. * * * На полтора дня. Полтора дня, по мере того как город рос, она не знала, что сказать, как заключить в слова то, что видела, но что сознание ее не могло считать реальным. Белый Коноверин. Город башен, высоких и стройных, словно поставленные торчком копья, город стен из белого камня, лоснящегося словно полированная сталь, город куполов, покрытых золоченой и посеребренной жестью так, что в лучах солнца она кажется живым огнем. Город такой большой, что увидели они его, едва взойдя на перевал, хотя, как уверял отравитель, до стен было еще добрых сорок миль. Город, который играл с ними в прятки, исчезая и выскакивая из-за очередных холмов, становясь все больше и больше, а когда они миновали последнюю возвышенность, он раскинулся перед их глазами, словно штука только что вытканного полотна, кинутого на траву. Дорога к воротам вела вдоль озерной глади, и это тоже не делало пейзаж более реальным. Когда они остановились на ночлег, город осветил темную синь ночи огненным заревом, а его отражение в точности повторяло каждый отсвет, словно оба желали сказать: «Мы здесь. Не забывайте о нас». Будто бы это было возможным. На следующий день Деана все так же молчала, вышагивая рядом с княжьим слоном. Утром она отказалась занять почетное место на спине второго великана, чем, кажется, позабавила Лавенереса и привела к разливу желчи у Великого Кохира. Но ее не волновали чувства одного и второго, хотя теперь она немного жалела о своем решении, потому что сверху вид был лучше. Все еще непросто оставалось оценить размеры Белого Коноверина. Сухи пробормотал ей на ухо невероятное число в сто пятьдесят тысяч жителей в самом городе и пятьдесят тысяч за его стенами. Если так, то наверняка бóльшая часть из них как раз стояла вдоль дороги, орала, срывала глотку в песнях, кидала под ноги княжеского слона цветы, пальмовые ветки, дорогую материю. Какая-то женщина разложила на земле батистовый платок, и, едва лишь по нему прошли мощные ноги, подняла смятую материю и прижала к груди, рискуя быть растоптанной следующим слоном. Воины Рода Соловья, что шагали в авангарде, сталкивались с немалыми сложностями по удержанию напирающей толпы: люди кричали, протягивали руки, по многим щекам стекали слезы. По озеру двигались сотни лодок, корабликов и крупных судов с мачтами, увешанными цветными флагами, а многие из гребцов прыгали в воду и плыли к берегу. Естественно, много лиц поворачивалось и в ее сторону. Молодые, старые, женские и мужские. Матери поднимали детей, чьи круглые мордашки, казалось, передразнивали удивленную луну. Жест, который она уже могла распознать, – правая ладонь на сердце и легкий поклон – Деана видела теперь в тысячекратном отражении. Кто-то кинул ей под ноги шаль, что, казалось, соткана из тумана, и забрал, когда она по ней прошла. Вдруг вокруг сделалось просторней, словно какое-то заклинание оттолкнуло людей чуть дальше от дороги. – Я, если позволишь, добавлю еще один камешек в твою легенду. – Сухи вырос рядом, будто из-под земли. – Поверь, для некоторых прогулка с королевским отравителем – это большее доказательство отваги, чем убийство двадцати бандитов. – Двадцати? – Так говорят люди в городе. Я лишь повторяю, что слышал. Еще одна шаль упала ей под ноги. Она решительно переступила ее, вызвав стон отчаяния владелицы. – Что они с этими… – Это на счастье. Если на расстоянии в десять тысяч шагов от Храма Огня княжеский слон, конь, верблюд – кто угодно – наступит на платок, владелец получит благословение Агара. Будь вежливой. Деана вздохнула, отступила на несколько шагов и с размахом впечатала ногу в материю, стóящую больше, чем вся ее одежда. Проигнорировала писк счастья и догнала отравителя. Около того, по крайней мере, было чем дышать. – Вот даже не спрошу, стою я между лошадью и слоном или – лошадью и верблюдом, – проворчала она. – Не льсти себе. В масштабе топтания ты где-то между любимой собачкой и слугой, носящим княжеские сундуки. Она глянула в его сторону. Сухи явно развлекался. – А если бы на шаль наступил сам князь? – Владелец разрезал бы ее на сто кусков, и за каждый из них его семья могла бы жить год. Или держал бы дома как святыню десять поколений подряд, пока материал не распался бы в прах. За последние сто лет я знаю только о пяти таких случаях – чтобы нога князя наступила на чей-то платок. Три из этих платков висят сейчас в Храме Огня как святейшие из реликвий. Деана глянула на толпу, стоящую над дорогой: – Ваш князь – нечто большее, чем простой владыка, верно? – Он – Дитя Огня. Живое доказательство, что Владыка Огня ходил некогда между людьми. Легенда гласит, что, пока Избранник владеет троном, Белому Коноверину не угрожает никакой враг. Деана с изрядным чувством наступила на очередной платок и взглянула на Избранника, что мерно покачивался на спине у слона. Выглядел он очень обычно. – А сколько еще есть претендентов на трон? Братьев или кузенов? – Ты не слушала? Князь вроде бы рассказывал тебе об обычаях Двора. Их больше нету. Есть способы, чтобы женщина не забеременела, а есть такие, чтобы – не выносила, а потому вот уже двести лет прирост княжеского рода жестко контролируется. – Отравитель мерзко ухмыльнулся. – Благодаря этому, никогда не бывает больше двух – самое большее трех – княжичей одновременно. И каждый из них обладает правом иметь единственного сына, в случаях исключительных их может быть у него двое. Времена с иными обычаями принесли нам две большие братоубийственные войны. Первая, пятьсот лет назад, разбила королевство Даэльтр’эд на два меньших, Восточное и Западное. Вторая, двести лет тому, разнесла их в клочья, оставив после себя горсточку княжеств, смела один из сильнейших Родов Войны с поверхности земли и почти привела к падению династии Детей Огня. Пятнадцать лет искали кого-то, у кого оказалась бы достаточно чистая кровь, чтобы встать под Оком, тем самым прореживая излишек княжичей. Амбиции и жажда власти могут уничтожить любую страну. Она фыркнула: – У нас что, соревнования по говорению банальностей? Может, мне тоже попытаться? Любовь преодолевает все преграды. Или еще лучше: честность и благородство гарантируют хорошую жизнь и достойную смерть. – Она сделала вид, что задумывается. – Нет, погоди, ты все равно выиграл. Он искоса глянул на нее. – Я советую помнить о нашем предыдущем разговоре и прикусывать язык всякий раз, когда захочешь произнести какую-то глупость. То есть всегда, когда открываешь рот для чего-то другого, чем поесть или попить. Ты не важна, но у нас говорят, что и единственная искра вызывает пожар. А потому лучше оставаться пеплом, а не угольком. – Сухи приложил ладонь к сердцу и впервые поклонился ей: – И я советую залезть на слона. Колонна приближалась к вратам города, которые возбужденная толпа сумела полностью забить. Ворота были настолько же непроходимы, как если бы их стерегла опущенная решетка и поднятый мост. Отряды стражи двинулись вперед, чтобы создать проход, и тогда толпа вдоль дороги нажала сильнее. Ослабленный кордон прорвался, а Деана вдруг оказалась в центре смерча. Ее толкали, дергали, кто-то – случайно или по причине исключительной глупости – пытался уцепиться за ее экхаар, она же перехватила нахальную руку и бесцеремонно сломала на ней три пальца. Она почувствовала, как другая рука дергает ее за саблю, в этой толпе было слишком мало места, чтобы выхватить оружие, оттого она лишь яростно пнула – и дерганье прекратилось. Одетая в белое женщина кричала что-то писклявым голосом, рядом с ней толстяк пытался выводить какую-то песнь, но кто-то, похоже, подбил ему ноги, потому что толстяк упал, потянув за собой еще нескольких человек. Толпа над ними заклубилась, а крики и вопли усилились на тон. Вспыхнула паника. И вдруг раздался пронзительный рев и сопровождавшее его мощное, отдающееся в костях «луп-луп-луп». А люди, слыша этот звук, приседали, заслоняли голову руками или бросались наутек. Деана оказалась лицом к лицу с кошмаром высотой в двадцать футов и весящим словно сотня мужчин. Маахир, княжеский слон, стоял посредине дороги, с хоботом, задранным вверх, с раскинутыми ушами и, помахивая из стороны в сторону головой, топал на месте огромными, словно стволы деревьев, ногами. «Луп, луп, луп». Остальные слоны в колонне поддержали боевой танец. Почва передавала сотрясения, откликавшиеся где-то в животе и вызывавшие почти болезненные судороги. Маленькое, блестящее, лютое око уставилось на Деану, и на миг перед глазами ее возникла картинка неудержимой горы мышц и костей, несущейся в ее сторону. Но потом она увидела хитрую усмешку Самия, и все вернулось на свое место. – Нагатей, – парень сбросил ей веревку с завязанными на ней узлами. Она выругалась, окинула взглядом толпу, которая не стала меньше, и ухватилась за веревку. Наверху сильные, худые ладони помогли ей занять место под балдахином. – Теперь ты понимаешь, отчего так важно, чтобы в город я въезжал на Маахире. Где-то лет триста назад одного из моих предков стянула с коня и разорвала истерическая толпа. Чрезмерная любовь может быть настолько же опасной, как и ненависть. Вина? Она взяла кубок, наполненный жидкой сладостью цвета меда, не слишком понимая, что ей с этим делать. Как, чтоб его… Лавенерес потянул один из шнурков, и из-под балдахина опали шелковые волны, отрезая их от остального мира. – Должно быть, ты устала. – Свежеиспеченный владыка проигнорировал стон разочарования, разнесшийся снаружи. – Ты прошла много миль. Мы сейчас закончим представление. Словно по невидимому знаку, слоны перестали топать и трубить. – Они хорошо вышколены. Прошу, выпей. Она чуть отвела в сторону экхаар и глотнула из кубка. Солнце, цветы, легкий намек на воду из горного ручья. Мужчина протянул ладонь к ее лицу, но почувствовал материю. – Почему… – Никогда не доверяй меньше чем трем завесам, как говорится у нас. Если бы кто-то плохо завесил этот шелк, мне пришлось бы убить половину города, – проворчала она. – Не самое плохое вино. Он отдернул руку и некоторое время выглядел немного неуверенно и слегка печально, словно это именно с него сорвали все завесы. – Я тосковал. По твоему лицу. – Во дворце у тебя будет достаточно… лиц. Что-то промелькнуло по его чертам. Словно несмелая просьба. – Я не думал ничего дурного, когда говорил тогда об использовании тебя. Я не хотел тебя обманывать. Я князь Белого Коноверина, но я еще и переводчик, слепец и мужчина, который не является хозяином собственной судьбы. Она отпила еще вина, внимательно глядя на него в поисках следов насмешки.