Лорна стоит в коридоре и смотрит, как Саффи и Джой сопровождают ее мать в комнату дневного отдыха. Роуз рассуждает о сериале «Охота на сделки», и, даже когда она сворачивает за угол, Лорна все еще слышит ее голос, в котором даже спустя столько лет сквозит сильный акцент кокни. Похоже, что особого вреда этот допрос не причинил, но Лорна все еще зла на сержанта Барнса. Она хочет высказать ему все, что думает. Лорна стоит в коридоре, пока он не выходит из комнаты, Бен Уортинг идет следом. Она забрасывает сумочку на плечо и делает шаг к ним. – Это действительно было необходимо? Она старая женщина с деменцией, черт возьми! Надеюсь, вы не восприняли всерьез ее болтовню о каких-то Викторе и Джин? Она не в своем уме, вот и все. Она сама не знает, что говорит. Сержант Барнс, похоже, ошеломлен ее вспышкой. – Мы должны опросить всех, кто жил в коттедже в тот период, – спокойно говорит он. Она не может себе представить, чтобы он когда-нибудь повысил голос. – Это серьезное преступление, и нам нужно собрать как можно больше информации. Но да, я понимаю, что у Роуз деменция. Я не буду принимать все, что она говорит, за чистую монету. Однако в том, что она говорит, может крыться что-то важное, и я должен это расследовать – это моя работа. – Моя мать ничего не знает. Вы сказали, что разговаривали с людьми, которые снимали у нее дом. Они прояснили что-нибудь из того, что там было? Сержант вздыхает. – На данный момент – нет. Но, как я уже сказал, на данном этапе мы просто пытаемся выяснить как можно больше о том, кто и когда жил в этом доме. Мы также усердно работаем над идентификацией тел. Как только узнаем, кто они были и когда именно умерли, будет легче… Их прерывает хлюпанье жидкости, всасываемой через соломинку, и они, обернувшись, видят констебля Уортинга, допивающего молочный коктейль. Лорна смотрит на него в упор, и ему хватает такта принять пристыженный вид. – Встретимся в машине, шеф, – говорит он и выбегает из здания. Шеф? Что, он в самом деле так сказал? Лорна закатывает глаза. Видимо, сержант Барнс замечает это, поскольку поясняет бесстрастным голосом: – Он новенький. Думаю, он посмотрел слишком много серий «Суини». Губы Лорны подергиваются, но она не дает волю смеху. Он не отделается так легко. Она переступает с ноги на ногу. Задник одной из босоножек задевает свежую водяную мозоль. – И что дальше? Барнс смотрит на нее долгим взглядом, который Лорна не может расшифровать. Она задается вопросом, не жалость ли сквозит в его глазах. – Мы будем на связи. 14 Саффи Когда мы возвращаемся домой, Том еще на работе, поэтому мама говорит, что займется готовкой ужина, а я вывожу Снежка на прогулку. Еще тепло, солнце пробивается сквозь кроны деревьев. Когда я прохожу мимо дома номер восемь, Бренда Моррисон выскакивает на улицу в домашних тапочках из овчины. – Послушай, я хочу поговорить с тобой, – хмуро заявляет она. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней, пытаясь вежливо улыбнуться. Ни Бренда, ни ее муж Джек никогда мне не нравились. Когда мы въехали в коттедж, они отнеслись к нам не особо гостеприимно. Не говоря уже о том, что активно выступают против строительства. И вечно на что-то жалуются: на расположение нашего мусорного бака, на звук дрели, которой пользуются строители, на лай Снежка в саду… – Как поживаете, Бренда? – учтиво спрашиваю я. – Не очень. Мне надоели эти журналисты, которые постоянно тут шляются. На прошлой неделе один влез к нам на задний двор и фотографировал через забор. Это просто недопустимо. Из-за этого у моего Джека начинается кислотный рефлекс. – Мне очень жаль, я тоже не хочу их здесь видеть. – Мы живем здесь почти тридцать лет, и никогда ничего подобного не было. – Я не знаю, чего они надеются добиться. Новой информации нет и, возможно, не будет еще какое-то время, – говорю я. Сержант Барнс упоминал о том, что нужно просмотреть все списки людей, пропавших без вести с 1970 по 1990 год, чтобы попытаться идентифицировать тела. Это может занять месяцы. – А еще на прошлой неделе ко мне приходила полиция с вопросами, – продолжает Бренда, как будто не слыша моих слов. – И я могу сказать тебе то же, что и им: мы живем здесь более тридцати лет, и если бы два человека были убиты и закопаны в соседнем саду, буквально рядом с нами… – Она складывает руки на груди. – Так вот, мы бы это увидели. От меня ничто не ускользнет. Я не удивлена. – Тридцать лет? Значит, вы приехали сюда в… – Восемьдесят шестом году. Купили этот коттедж у милой пожилой пары. Они хотели переехать в бунгало к своему сыну. – Вы не знали мою бабушку? Роуз Грей? Она тогда здесь не жила, но была владелицей дома. Я не знаю, приезжала ли она когда-нибудь или… Но Бренда качает головой. – Нет. Когда мы въехали сюда, в вашем доме жили Берил и Колин Дженкинс, и я не помню, чтобы была знакома с какой-то там Роуз Грей. Снежок тянет за поводок, и я наклоняюсь, чтобы погладить его. – А после них были мистер и миссис Тернер? – спрашиваю, вспоминая слова миссис Макналти, сказанные в магазине на углу. Бренда смотрит на меня, и когда я уже думаю, что она откажется говорить, соседка наклоняется ко мне. Я понимаю, что, несмотря на свою угрюмость, она не прочь посплетничать. Плотнее запахивает свой кремовый кардиган. Видимо, ей холодно – она очень худая, почти костлявая. – Тернеры – Вэлери и Стэн – переехали в коттедж примерно в восемьдесят восьмом или восемьдесят девятом году. У них был ужасно непутевый сын. Всегда попадал в неприятности. – Вы помните имя их сына? – Харрисон. Да, именно так, я помню это из-за Джорджа Харрисона[12]. Этот их сын был просто необузданным. Я жалела его родителей. Они были уже пожилые. У Стэна был очень сильный артрит. – Вы рассказали об этом полиции? – Конечно, рассказала. Я рассказала им все на прошлой неделе. Надеюсь, они проверили этого необузданного сына Тернеров. Я сделала мысленную пометку спросить об этом сержанта Барнса. – В любом случае, – говорю, стараясь придать своему голосу бодрости, – сейчас журналистов здесь нет. Возможно, у них выходной. Но Бренда только хмыкает и убегает обратно в дом, не попрощавшись. * * * Позже я пересказываю свой разговор с Брендой Тому. Мы стоим бок о бок у раковины, перемывая посуду после ужина, пока мама не взялась за это сама. Она уже навела порядок в ящике со столовыми приборами. За ужином я рассказала мужу о нашем визите к бабушке. Мама поднялась в свою комнату, чтобы заняться своими натертыми ногами. Я не знаю, почему она упорно носит обувь на каблуках. Серебристая шкурка лосося прилипла к форме для запекания, и я вымещаю свое разочарование, усердно оттирая ее. Мне отчаянно нужна посудомоечная машина, но бог знает, когда мы сможем снова начать строительные работы. Похоже, пройдет еще много времени, прежде чем у меня будет кухня моей мечты. Несмотря на то что сад больше не считается местом преступления и полиция разрешила нам продолжать ремонт, строители не смогут вернуться сюда в течение нескольких месяцев, потому что они уже взялись за другой заказ. Я не могу не задаваться вопросом, считается ли это оправданием. – Тернер-младший может стать интересным объектом расследования для полиции, – говорит Том. – Может быть, родители помогли ему скрыть то, что он сделал. Я замечаю пятнышко белой краски в его волосах. Он пришел домой с работы и сразу же переоделся в свою одежду для малярных работ, сказав: «Я как раз успею нанести еще один слой краски до ужина». Перила почти готовы, и Том хочет приступить к маленькой спальне. Но что-то останавливает меня… Каждый раз, когда вхожу туда, я чувствую себя странно. Прошло всего несколько дней с тех пор, как были обнаружены тела, и я понимаю: мне не по себе потому, что заднее окно выходит в сад, на огромную яму. Это просто напоминание о том, что произошло, вот и все. Я знаю, что переживу это. Когда все закончится. – Бабушка сегодня упоминала о каких-то Джин и Викторе, – сообщаю я. – Мне кажется, она просто запуталась в воспоминаниях, но… – Я вздыхаю. – Я впервые задумалась, знает ли она что-то об этих трупах. Она как будто пытается что-то вспомнить. Но после разговора с Брендой… – Обрываю фразу, не договорив. Когда мы уезжали, сержант Барнс сказал нам, что женщина, которая продала дом бабушке в 1977 году, давно умерла. У нее не было детей, но была сестра, с которой они общались. Он добавил, что полиция прослеживает прошлое двух семей, которые арендовали дом у бабушки в период между 1981 и 1990 годами, но ни словом не упомянул сына Тернеров. Он также сказал, что они будут искать Дафну Хартолл и вторую квартирантку. Похоже, полицейские прилагают все усилия, чтобы опознать тела, но Барнс сказал, что это будет долгий процесс – настолько далеко зашло разложение. Задача кажется почти непосильной. – Должно быть, все это ужасно тяжело для твоей бабушки. И трудно понять, действительно ли то, что она говорит, имеет какое-то значение, или это просто дементный бред, – говорит Том, вытирая тарелку. Она чуть не выскальзывает у него из рук. – Осторожно! Это одна из немногих, которые остались без сколов. Он корчит гримасу. Шутки о его неуклюжести уже успели нам надоесть. В тот вечер, когда мы впервые встретились во время учебы в Борнмутском университете, Том проводил меня в общежитие после того, как я слишком много выпила. Я сразу поняла, что он добрый: заботился обо мне, приносил мне воду и готовил тосты. Помню, как посмотрела на него, когда он нес поднос через мою обшарпанную гостиную, и ощутила прилив нежности к нему, этому красивому, немного чудаковатому парню с копной светлых волос. Он пытался произвести на меня впечатление, но споткнулся о ковер, и тарелка и кружка полетели через всю комнату. Том застыл в ужасе, глядя мне в глаза. Потом мы оба расхохотались, и это сломало лед. С тех пор Том успел поскользнуться на мокром крыльце, когда мы с агентом по недвижимости пошли осматривать нашу первую арендованную квартиру, споткнуться о пень и сломать лодыжку во время романтической прогулки в лесу, а в прошлом году он запнулся о Снежка и растянул спину, из-за чего неделю не мог ничего делать. Я уже молчу обо всех стаканах и тарелках, которые Том уронил за эти годы. Он говорит, что его координация нарушена, потому что он так и не смог привыкнуть к своим длинным конечностям и долговязой фигуре. «Как щенок немецкой овчарки, который растет слишком быстро», – шутит Том. Он аккуратно ставит тарелку на ламинированный кухонный столик и с преувеличенной осторожностью берет с сушилки стеклянную форму для запекания, что вызывает у меня смех. Мама вбегает на кухню. Она выглядит взволнованной. – Мне только что пришла в голову отличная идея, – говорит она. – Почему бы нам не порыться в вещах твоей бабушки? Все эти разговоры о Джин и Викторе… Мне стало любопытно. – Ее вещи? – переспрашиваю я, забирая у Тома чайное полотенце, чтобы вытереть свои мокрые руки. – Да. Ну, знаешь, те вещи, которые мы забрали из ее дома в Бристоле. Я хмурюсь.