* * * Позже, пока ты возилась с мягкими игрушками в своей комнате, мы с Дафной сидели с чаем у камина, ее пальцы все еще были красными от холода. Она вытянула ноги вдоль дивана, положив ступни мне на колени. Я напряглась, смущенная ее фамильярностью. Дафна, однако, оставалась совершенно невозмутима. – Подтяни ноги сюда, – посоветовала она, постучав пальцами ноги по моей лодыжке. Я заколебалась, однако подобрала ноги так, что мои ступни уперлись в ее бедро. – Видишь? Так теплее, правда? Я улыбнулась в ответ. Это действительно было правдой. Точно так же я могла бы сидеть вместе с сестрой, будь у меня сестра. Совершенно естественно. Мне не нужно было испытывать из-за этого неловкость. Я расслабилась, улыбаясь Дафне поверх края кружки. Мы были знакомы с Дафной меньше двух месяцев, но она без труда вписалась в нашу жизнь. И теперь между нами царила полная гармония. Мы могли сидеть в дружеской тишине, не испытывая потребности ничего говорить. Казалось, каждая из нас знала, что думает или чувствует другая, и поступала соответственно. Я вдруг поняла, что она никогда не раздражала меня. Она была интересной, умной, независимой и веселой. Она была доброй и заботливой, играла с тобой, вязала наряды для твоих мягких игрушек и кукол, приносила тебе небольшие подарки, например твой любимый бисквитный торт или еловые шишки, которые она опрыскивала серебристой краской и расставляла на подоконнике. Она часами сидела за швейной машинкой, чтобы сшить тебе одежду. На прошлой неделе она пришла с монстерой в горшке – та была настолько огромной, что, когда Дафна проносила ее в дверь, растение заслоняло ее лицо. Теперь оно стояло в углу у камина. У меня не хватило духу сказать ей, что у меня ужасные отношения с растениями – они у меня почти всегда погибали. – У тебя есть сестры? – спросила я, забыв о нашем правиле «не задавать вопросов». Я почувствовала, как Дафна напряглась, но, к моему удивлению, она просто покачала головой. – Нет. – У меня тоже. А твои родители? Дафна потягивала свой чай. Огонь потрескивал в очаге. Я знала о ней немного: она выросла на юге Лондона, не так далеко от того места, где я жила со своими родителями, но их семья переехала, когда Дафне было одиннадцать лет. С тех пор, по ее словам, она жила «то тут, то там». Дафна снова покачала головой. – Это длинная и скучная история. Я – черная овца в своей семье. Знаешь, как это бывает? Я не знала, но все равно кивнула. Она отвернулась от меня, ничего больше не говоря, просто глядя в огонь; ее глаза были огромными и печальными. Спустя несколько минут снова перевела взгляд на меня – в выражении ее лица что-то изменилось. – Я всегда была замкнутой. В других местах, где я останавливалась, с другими людьми, с которыми делила жилье, я держалась на расстоянии. Но ты… – Взгляд ее был мягким и задумчивым. – Ты единственный человек, с которым я позволила себе сблизиться, Роуз. За очень-очень долгое время. Надеюсь, ты не заставишь меня пожалеть об этом. Я почувствовала, что краснею. – Конечно, не заставлю. Но можно спросить – почему я? – Не знаю. Я чувствую, что мы очень похожи. Она была права. Я тоже это чувствовала: обе самодостаточные, решительно настроенные на то, чтобы быть сильными, но в то же время тяжело раненые. Она была первым человеком, с которым я позволила себе сблизиться с тех пор, как сбежала той ужасной ночью три года назад. И у меня складывалось впечатление, что с Дафной произошло то же самое. Будучи единственным ребенком, я никогда не знала, каково это – иметь брата или сестру, но мне всегда представлялось, что это очень похоже на ту душевную близость, которую я в этот момент чувствовала к Дафне. Я взглянула на нее, и наши глаза встретились. Внутри у меня зародился трепет. Я чувствовала к ней нечто большее, чем сестринская привязанность, я знала это. Чем больше я узнавала ее, тем глубже становились мои чувства. Я почувствовала, как к моим щекам приливает жар от одной мысли, что Дафна может об этом догадаться. Она улыбнулась мне. – И еще… Лолли. Мы втроем – как семья, о которой я всегда мечтала. – Я тоже, – отозвалась я, не в силах скрыть эмоции в голосе. Мы застенчиво улыбнулись друг другу, и она взяла меня за руку, нежно сжав мои пальцы. В тот момент я поняла, что ради нее готова на все. Я хотела заботиться о ней и защищать ее. Я никогда не испытывала таких чувств ни к кому другому, кроме тебя и, может быть, Одри. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что влюбилась. Потом ты ворвалась в комнату с полуодетой Барби и бросила ее на колени Дафне. – Я не могу, – пожаловалась ты. А Дафна засмеялась, посадила тебя к себе на колени и стала одевать твою куклу. Это был невероятно хороший день. Мы втроем сидели на диване и радовались, наслаждаясь ощущением безопасности; в камине пылал огонь, а снаружи тихо падал снег. Я бы хотела, чтобы все осталось так. Очень хотела. Часть III 29 Тео В четверг утром Тео неожиданно оказывается один в отцовском кабинете и понимает, что нельзя упустить представившуюся возможность. Возможность устроить обыск. Раньше Тео никогда не занимался подобным. Это совершенно не в его натуре. Он никогда не просматривал телефон Джен и не пытался взломать ее электронную почту, как это делали некоторые его приятели со своими парами. Взаимное доверие очень важно для него. И он знает, что Джен чувствует то же самое. «Мой отец – потенциальный извращенец, который что-то скрывает», – говорит он себе, пытаясь успокоить свою совесть. Тео не планировал идти к отцу сегодня, особенно после вчерашнего визита к Ларри, но его грызло чувство вины за их ссору. Хотя минувшей ночью он почти не спал, в нем боролись ярость и разочарование, и ни то, ни другое никак не могло взять верх – но чувство вины все же нашло способ проскользнуть, как кусочек скорлупы, упавший в миску при разбивании яйца. Джен понимающе улыбнулась Тео, когда он сказал, что перед работой заедет к отцу. – Он все еще твой отец, – мягко произнесла она и поцеловала его на прощание. Но, когда он приехал, в доме никого не было, не считая домработницы Мэвис, которая уже собралась уходить. – Он в гольф-клубе, – сказала она. – Вернется попозже. Тео снял с плеча рюкзак. – Я принес ему еду, – солгал он. – Не волнуйтесь, идите, я сам ее выложу. – Ты хороший сын, – похвалила Мэвис, ласково погладила его по щеке, а потом быстрым шагом направилась прочь по подъездной дорожке, чтобы успеть на свой автобус. Сейчас, стоя в кабинете отца, Тео чувствует себя самым плохим сыном на свете. Даже будучи ребенком, он знал, что сюда нельзя входить без разрешения отца. Это было строго запрещено, и он полагал, что за нарушение этого запрета его ждала участь, которая хуже смерти. Но Тео никогда и не пытался его нарушить. В детстве его это не интересовало: здесь было полно скучных рабочих вещей отца и уродливых призов за игру в гольф. Но теперь… теперь его сердце бьется от волнения. Отец отказывается что-либо рассказывать ему, но Тео знает, что эта комната наверняка скрывает многочисленные тайны. Тео окидывает взглядом кабинет: деревянные панели на стенах, встроенные полки и витрины, письменный стол с темно-зеленой мягкой вставкой. С чего начать? Что искать? Здесь пахнет дорогим одеколоном и полированным деревом. Как ни нелепо, но Тео всегда считал, что его отец просто пахнет важно. Он подходит к встроенным книжным полкам на дальней стене, за письменным столом. Под полками по обеим сторонам находятся дверцы шкафов. Те самые шкафы, в которых его отец рылся на прошлой неделе, когда был в особенно плохом настроении. Тео нагибается и открывает одну из дверок. Аккуратная стопка папок. Он вытаскивает одну из них и просматривает страницы; похоже, это старые налоговые отчеты. Запихивает их обратно, следя за тем, чтобы они лежали в правильном порядке. Он уверен, что именно на это обратит внимание его отец. Пробует открыть другой шкаф, но тот заперт. Черт! Тео даже не подумал о том, что такое может случиться. Зачем отцу запирать шкаф, ели только там не хранится что-либо, что хочет скрыть ото всех? Мэвис даже не разрешают здесь убираться. Тео переходит к ящикам стола. Как ни странно, они не заперты, но в них нет ничего интересного – только несколько квитанций, скрепленных зажимом, пачка одноразовых ручек «Бик», дорогая перьевая ручка, несколько сертификатов из гольф-клуба и пузырек с таблетками. Он берет их в руки, изучает этикетку. Лекарство от повышенного кровяного давления. Тео даже не знал, что у его отца высокое давление. Он ставит бутылочку на место. Здесь должно быть что-то, думает он, и его взгляд снова устремляется к запертому шкафу. Он должен залезть туда, какими бы ни были последствия. Тео снова открывает ящик стола, находит две большие скрепки, сгибает их углом и просовывает конец одной из них в замок. Однажды, много лет назад, в школе, он пытался залезть в витрину, где хранились спортивные медали: они хотели разыграть одного парня из команды по регби. Тео помнит: нужно сунуть в замок один конец скрепки, а второй покачивать туда-сюда. – Давай же, сволочь, открывайся, – цедит он сквозь стиснутые зубы. Раздается щелчок, и Тео чувствует, как дверца подается. Он откидывается на пятки, потрясенный тем, что ему действительно удалось это сделать. И тут его сердце замирает. Шкаф пуст. Столько усилий… и зачем отцу понадобилось запирать совершенно пустой шкаф? Тео озирается: ему кажется, будто это какой-то розыгрыш, а отец стоит за дверью и смеется над ним. Но нет, он один. И все же зачем отцу запирать пустой шкаф? «Если только, – думает Тео, пытаясь осмыслить этот факт, – отец не переместил все, что там было, в более надежное место». Он заглядывает в шкаф и осторожно надавливает на внутренние полки. Нижняя полка скрипит под его рукой. Тео осматривает ее внимательнее: она расшатана и больше похожа на панель, чем на полку. Он надавливает на нее, и верхняя часть отъезжает, открывая потайное отделение. Сердце Тео учащает бег. Под фанерной крышкой отделения что-то лежит: небольшая стопка газетных вырезок и черная виниловая папка формата А4. Он достает вырезки. Все они датированы 2004 годом и взяты из местных газет – во всех идет речь о несчастном случае с его матерью. Тео понимает, почему его отец хотел сохранить их, но прятать-то зачем? «Возможно, отец просто забыл о них», – думает он, кладя их на место. Затем берет в руки папку – внутри прозрачные пластиковые вкладыши. Он перелистывает их. В нижней части каждого из пятнадцати вкладышей лежит фотография. Больше ничего. Тео достает первую из них. Она цветная, приглушенных осенних тонов, на ней изображена женщина примерно его возраста – похоже, в этот момент она даже не подозревала, что ее фотографируют. Она на позднем сроке беременности. Судя по прическе и одежде, это фотография конца шестидесятых – начала семидесятых годов. Тео переворачивает фотографию, ожидая увидеть дату или имя, но там пусто. Он перелистывает остальную часть папки – все то же самое: фотографии женщин, снятых исподтишка. Но больше ничего. Последняя фотография выглядит более свежей. Может быть, десять лет назад, не больше пятнадцати точно. Определенно двадцать первый век. Зачем его отец хранит фотографии этих посторонних женщин? В голову Тео приходит жуткая мысль: может быть, его отец домогался их до степени одержимости? Преследовал их? Сотни различных отвратительных сцен проносятся в голове у Тео, словно кадры из фильма ужасов, и он захлопывает папку. Нет, этого не может быть. Если бы его отец был серийным сексуальным преступником, разве хотя бы одна из этих женщин не подала на него в суд? Насколько ему известно, никто, кроме Синтии Парсонс, не пытался этого сделать. Тео задается вопросом, не она ли изображена на одном из этих снимков. Снова открывает папку и возвращается к первой фотографии. Если бы только знать имена остальных женщин! Он достает из заднего кармана телефон и, сам не зная зачем, переснимает первые пять фотографий. Хруст гравия под шинами заставляет его вздрогнуть, и он встает, чтобы выглянуть в окно кабинета. Отцовский «Мерседес» вкатывается на подъездную дорожку рядом со старым «Вольво» Тео. Черт бы его побрал! Тео думал, что у него будет больше времени. Отец увидит его машину и поймет, что он здесь. В доме. Один. Такого не случалось с тех пор, как после окончания университета Тео съехал из этого дома. Он кладет папку обратно на газетные вырезки и закрывает потайное отделение, потом захлопывает дверцу шкафа. Его сердце бьется так сильно, что этот стук отдается в ушах. Страшно подумать, в какую ярость впадет отец, если застанет Тео в кабинете. Он пытается снова запереть шкаф, но никакие усилия не помогают, скрепка просто ходит туда-сюда. На лбу Тео выступает пот. У него нет другого выбора, кроме как оставить все как есть и надеяться, что отец подумает, будто просто забыл запереть шкаф. Он снова подходит к окну. Отец стоит на подъездной дорожке и хмуро смотрит на машину Тео, приглаживая волосы на затылке. Затем поднимает глаза на окна своего кабинета, и Тео приходится резко пригнуться. Черт, неужели отец заметил? Он на четвереньках отползает от окна, вскакивает, выходит из кабинета, бежит вниз по витой лестнице, проносится по коридору, скрипя подошвами кедов по паркету, и резко сворачивает в кухню. Слышит, как в замке поворачивается отцовский ключ. Тео наливает себе стакан воды и садится к кухонной стойке, пытаясь отдышаться и сделать вид, что он сидел там все это время. Перестук дорогих отцовских ботинок эхом отдается в коридоре. Отец возникает в дверях кухни – при росте в шесть футов три дюйма он полностью заполняет собой проем. – Что ты здесь делаешь? – рычит он. – Мэвис впустила меня. Я хотел поговорить с тобой, извиниться за то, что было в прошлый раз… Отец смотрит на него настороженно, как будто не знает, следует ли верить этим словам. – Она сказала мне, что ты скоро вернешься. – Ложь удивительно легко слетает с языка Тео, но он все равно краснеет, как обычно бывало в школе, когда учитель ловил его на чем-нибудь. Отец входит на кухню и включает чайник. Вид у него усталый, под глазами появились новые морщины. Он упирается ладонями в поясницу и отклоняется назад, словно разминая спину. – Ты хотя бы ешь что-нибудь? – спрашивает Тео. – Конечно. Я взрослый человек и могу сам о себе позаботиться. Я прошел национальную армейскую службу.