«Господи, – думает Тео, мысленно закатывая глаза, – тоже мне, старый вояка!» Его отец был в последней когорте тех, кто проходил национальную службу в армии, и, пока Тео взрослел, постоянно напоминал ему об этом. Он смотрит, как отец наливает себе чай в кружку; жилистые загорелые руки выглядывают из рукавов рубашки-поло. Тео всегда казалось, что он знает своего отца. Да, строгий, склонный к ретроградству, блестящий наследник «старых денег», хорошо образованный, любящий все контролировать. Но не извращенец, не сталкер и не психопат. «Ты действительно способен на это, отец?» – безмолвно спрашивает он. Наблюдая за тем, как отец выжимает в кружку чайный пакетик, Тео задается вопросом: а любил ли он когда-нибудь этого человека? Да, он жалел его, чувствовал долг по отношению к нему, чувствовал ответственность за него после смерти матери. Но любовь? Он не уверен. Может быть, в детстве, когда Тео еще был полон надежды, что отец может начать заботиться о нем, может стать тем самым отцом, о котором он всегда мечтал… Он с ужасом понимает, что не любит своего отца. Этот старик слишком холоден и жесток, и Тео надоело пытаться мысленно искать ему оправдания. Можно было бы сейчас же уйти отсюда и никогда не возвращаться. Он бы так и сделал – если бы не думал о том, что маму это разочаровало бы. А вот отцу было бы совершенно наплевать, если бы Тео перестал его навещать. – Ладно, – произносит он, спрыгивая с барного стула. – Мне пора. Отец поворачивается к нему с удивленным выражением лица. – Даже чашку чая не выпьешь? Тео колеблется. Отец действительно хочет, чтобы он остался? Понять его не легче, чем каменную статую. Это предложение мира? И тут Тео вспоминает рассказ Ларри про жалобу Синтии Парсонс относительно сексуальных домогательств. Он вспоминает красные глаза своей матери и синяки, которые она скрывала. Вспоминает, как страшно ему бывало в детстве, когда отец впадал в ярость. Но потом смотрит в голубые глаза отца, белки которых пожелтели от возраста, и чувствует укол сострадания. «Он старый человек. Ему, наверное, одиноко». – Хорошо. Ты мне не нальешь? – поневоле произносит Тео. 30 Саффи Том, как и обещал вчера вечером, берет на следующий день больничный, хотя я и убеждаю его, что в этом нет необходимости. – Я просто хочу удостовериться, что он не придет снова, – говорит он за завтраком. Идет дождь – впервые за несколько недель, – и в коттедже холодно и сыро. Окна нужно заменить, но мы не можем думать об этом в текущей ситуации – нет ни времени, ни денег. На то, чтобы сделать пристройку, средств у нас еще хватит, но вот на окна… Сквозняк просачивается сквозь плохо подогнанные рамы, и я дрожу в пижаме, глотая чай «Ред буш» – единственное, что я могу сейчас пить – за кухонным столом. Я чувствую себя невыспавшейся после того, как провела всю ночь, ворочаясь и беспокоясь о маме и испытывая страх перед человеком, который называет себя Гленом Дэвисом. – Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за нас, – говорю я, когда мама входит в комнату. В руках у нее охапка одежды. У меня даже не было возможности расспросить ее о вчерашней беседе с Аланом Хартоллом. – Можно мне воспользоваться стиральной машиной? – спрашивает она. – У меня совсем нет вещей, которые можно было бы надеть. Слава богу, я взяла с собой запасную пару обуви. Не могу поверить, что мои любимые босоножки вышли из строя. – Дайте их мне, я попробую починить, – говорит Том, встает и относит пустую тарелку и чашку в раковину. Потом надевает свои забрызганные краской джинсы с дырами на коленях. Он хочет начать ремонт в маленькой спальне. Я знаю, что таким образом мой муж пытается сделать так, чтобы я снова радовалась ребенку и нашему дому и отвлеклась от всего остального. Я не могу признаться ему, что с каждым днем чувствую себя здесь все неуютнее. Мой телефон вибрирует, и на экране высвечивается номер отца. – Твоя мама в итоге вернулась домой? – Это первое, что он спрашивает, когда я беру трубку. – Да. – Я скашиваю глаза на маму, она отвечает мне красноречивым взглядом. – Она потеряла свой телефон. Все… все в порядке. Я не хочу волновать его, упоминая, что на маму по дороге домой напали и угрожали ей. – Это твой отец? Могу я с ним поговорить? – осведомляется она, встает и прежде, чем я успеваю ответить, забирает у меня телефон и прикладывает к уху. – Юэн? Да, это я. – Выходит из комнаты в коридор, так что я уже не могу разобрать, о чем они говорят. – Какая невоспитанность! – говорю я Тому, и мы неловко смеемся, когда он опускается в кресло рядом со мной. Мама возвращается через пять минут и возвращает мне мой телефон. Она не говорит мне, о чем они беседовали. Вместо этого наливает себе чашку чая и присоединяется к нам за столом. – У меня появилась идея, – объявляет она. – Думаю, нам следует уехать в Испанию. Вы можете пожить у меня некоторое время. Я чуть не давлюсь своим чаем. – Ты шутишь? – Мне кажется, здесь небезопасно оставаться. – Но как же наша работа? И что будет с бабушкой? Мы не можем просто… взять и уехать. – В Испании есть дома престарелых, – говорит мама. – Мы можем взять бабушку с собой. – Если мы уедем, – прагматично возражает Том, – все наши проблемы будут ждать нас здесь, когда мы вернемся. Мы не можем убежать, Лорна. В этом-то и проблема с мамой. Она всю жизнь считала, что бегство – это ответ на все вопросы. От чего же она убегает на этот раз? Есть ли что-то, о чем она мне не говорит? По пути к дому престарелых мама рассказывает мне о своем визите к Алану Хартоллу. Том остался дома со Снежком охранять коттедж, сказав, что собирается ободрать обои в маленькой спальне. При этих его словах по маминому лицу прошла печаль. Она помнила эти обои. Это были ее обои из тех времен, когда она была маленькой, – связь с прошлым. Когда мы уходили, я не забыла дать Тому номер сержанта Барнса на случай, если он заметит, что Дэвис рыщет вокруг дома. Потом, когда я вернусь домой, я сама позвоню Барнсу, чтобы сообщить о том, что случилось с мамой. Дэвису не должно сойти с рук нападение на женщину прямо на улице. – Итак, я думаю, что Шейла Уоттс присвоила личность Дафны Хартолл. Я уверена, что женщина, которая жила у твоей бабушки, – это она же. – И она лгала бабушке? Мама пожимает плечами. – Не знаю. Мы можем попробовать спросить ее об этом, когда приедем туда. В любом случае я попросила твоего отца проверить, что он может узнать о Шейле Уоттс и Дафне Хартолл. – Я уже спрашивала его о Шейле, – говорю я, объясняя про досье и про то, как нашла имя Нила Люишема в статье, относящейся к другому делу. – Нам нужно обратиться в полицию, я уверена, – говорю я, зная, что мама не согласится. – Детектив-сержант Барнс, возможно, сможет разобраться во всем этом. – На кого работает Дэвис и что ему известно? – задумчиво произносит мама. – Тьфу, это просто пипец какой-то! – Мама! Не выражайся! – Ну извини, но это так. А пытаться добиться чего-либо от бабушки – все равно что драть зубы по одному. Идет сильный дождь, «дворники» на моем «Мини Купере» сердито скрипят, работая в полную силу. Приходится включить отопление, потому что я вижу, как мама дрожит в своем тонком пиджаке. Она отказалась взять плащ у меня или Тома. Ее темные кудри – так похожие на мои, только короче, – от сырости вьются еще сильнее. Когда мы прибываем, бабушка, как обычно, сидит в кресле у стеклянных дверей, выходящих в сад; как обычно, я думаю о том, что она, должно быть, скучает по возне в теплице, уходу за редиской и посадке луковиц на своем участке. Звук дождя, барабанящего по двойным стеклопакетам, в сочетании с тропической жарой придает комнате уют. На бабушке зеленый джемпер, который я купила ей на Рождество два года назад. Перед ней лежит незаконченный пазл с изображением собаки – тот самый, который мы уже собирали. Ее поредевшие волосы кудрявятся вокруг лица, как вата. У меня – как и каждую неделю – замирает сердце, когда я вижу ее такой маленькой и уязвимой. Она улыбается нам с мамой, когда мы садимся на стулья рядом с ней. Но это вежливая улыбка. Такая, какую дарят незнакомцам. – Чем могу быть полезна? – спрашивает она. Я чувствую, как мама напрягается рядом со мной. – Бабушка, это я, Саффи. Ее глаза загораются. – Саффи! – И твоя дочь, Лорна, – добавляет мама. – Лолли! Я вытираю слезу, выступившую в уголке глаза, надеясь, что никто не заметил. Никогда раньше не слышала, чтобы она называла мою маму этим именем, и мне интересно, не вернулась ли она в прошлое, в то время, когда мама была маленькой девочкой. – Да, – говорит мама, в ее голосе слышится облегчение. Она берет бабушкины руки в свои ладони. – Это Лолли. – Прости меня, Лолли, – говорит бабушка, и лицо ее идет складками. – Мне так жаль… По ее щекам текут слезы. Мне кажется, что мое сердце сейчас разорвется. – О чем ты жалеешь? – ласково спрашивает мама, ее глаза полны беспокойства, когда она смотрит на меня, а затем снова на бабушку. – Ты не должна ни за что извиняться. – Полиция вернется? – Не беспокойся о полиции. Я с ними разберусь, – твердо говорит мама, потом, словно фокусник, достает из кармана бумажный платок и протягивает бабушке. Кажется, у нее всегда есть про запас эти платки – бог знает где, при ее-то облегающих нарядах. Бабушка берет платок и вытирает слезы. – Мама… – Моя мама колеблется, бросает на меня обеспокоенный взгляд. – Могу я спросить, помнишь ли ты человека по имени Нил Люишем? Бабушка смотрит на маму широко раскрытыми глазами, но ничего не говорит. – А Шейлу Уоттс ты не помнишь? – допытывается мама. – Шейлу Уоттс? – Да. Ты уже упоминала о Шейле, помнишь?