Тео переминается с ноги на ногу. – Я, конечно, рад, что тебе понравилось, но мне нужно вернуться на кухню. Отец кивает. Из-за резкого освещения в ресторане он выглядит бледнее, чем обычно. Как раз когда Тео собирается отойти от стола, отец говорит: – Знаешь, я любил твою мать. Тео останавливается, его сердце бешено колотится. – Я знаю, ты думаешь, что я не любил ее. – Я никогда этого не говорил, – ошеломленно возражает Тео. – Я не всегда был ей лучшим мужем. – Отец сидит прямо, расправив плечи. – Я знаю свои недостатки. Но я бы никогда не причинил ей боль. Тео вспоминает синяки, которые пыталась скрыть его мать, и понимает, что отец врет о том, что никогда не сделал бы своей жене больно. Он задается вопросом: действительно ли отец верит в то, что говорит? Неужели он тешится ложными воспоминаниями, чтобы не думать о тех ужасных вещах, которые совершил? А может, он действительно любил ее – в своем извращенном понимании? – Ее смерть была несчастным случаем. Тео замирает. Его отец знает. Знает, что Тео был в его кабинете. Он нашел незапертый шкаф. Иначе зачем бы он сегодня явился сюда и заговорил о матери? – А Синтия Парсонс? – Эти слова срываются с языка прежде, чем Тео успел осознать, что он говорит. Он вздрагивает. Он не должен был говорить об этом здесь. Он на работе. Это слишком серьезный разговор, чтобы вести его во время пятиминутного перерыва. Лицо отца становится совершенно белым. – Что ты знаешь о Синтии Парсонс? – Я знаю, что она подала на тебя жалобу, – отвечает Тео – тихо, чтобы не насторожить других клиентов. Должно быть, это странное зрелище – он в белом поварском халате сосредоточенно разговаривает со стариком. Другие клиенты могут подумать, что его отец жалуется на обслуживание. Это плохо. – Это было очень давно. – Сексуальное насилие, – бросает Тео, не в силах сдержать отвращение в голосе. – Ты ничего об этом не знаешь, – рычит его отец. – И я был бы признателен, если бы в будущем ты прямо спрашивал у меня, а не пытался разнюхать что-то тайком. – Конечно, – говорит Тео, пожимая плечами и стараясь выглядеть невозмутимым, хотя его сердце отчаянно колотится, а ладони потеют от одной мысли о том, что ему придется выяснять отношения с отцом спустя столько времени. – Ты ведь так охотно все рассказываешь! Я пытался спрашивать тебя раньше, но ты никогда не отвечал на мои вопросы. – Мне неприятно, что ты суешь нос не в свое дело и считаешь, будто вправе так поступать. Тео складывает руки на груди. Должен ли он отрицать это? Нет смысла. – Я знаю, что ты шарил в моем кабинете, – говорит его отец все тем убийственно спокойным голосом. – Ты оставил дверь шкафа незапертой. – Зачем ты хранишь фотографии посторонних женщин и кучу газетных заметок о маме? Отец смотрит на него, его лицо бесстрастно. И Тео подозревает, что, прежде чем прийти сюда, он, вероятно, отрепетировал все свои ответы. – Газетные отчеты старые, времен смерти твоей мамы. Я совсем забыл о них. А в папке – пациентки, которым я помогал на протяжении многих лет, вот и все. Тебе не понять – ты сам не врач, – но мы привязываемся к людям, которым помогли. Я хотел их запомнить. Что-то не сходится. – Тогда зачем было прятать то и другое под замок? Отец презрительно фыркает. – Ах, ради всего святого, перестань изображать лейтенанта Коломбо. Ты делаешь из мухи слона. Я просто забыл о них. Ты же знаешь, я ушел на пенсию много лет назад. Он закидывает ногу на ногу, глядя на Тео с самодовольным выражением лица. Тео сердито отбрасывает назад прядь волос. Он не может позволить отцу выкрутиться. Не здесь и не сейчас. Не сейчас, когда отец сам заговорил об этом. – Значит, Синтия лгала, да? Отец разглаживает брюки на колене. – Это сложно. Я не сделал ничего плохого. У нее был парень, она устроила истерику и пыталась выставить все так, словно я вел себя неподобающим образом. Это было еще до того, как мы встретились с твоей матерью. У меня никогда не было необходимости брать женщин силой, Тео. Тео хочет ему верить, но не верит. Отец ведет себя слишком вежливо, слишком открыто. Как будто его загнали в угол. – Тогда почему у тебя на столе лежала газетная статья с нацарапанными на ней словами «Найти ее»? Почему… – Почему, почему, почему? – выплевывает отец. – Я решил прийти сюда, чтобы попытаться объясниться с тобой по-хорошему. Но нет, тебе этого недостаточно, да? Какой же ты назойливый! Прямо как твоя мать. Он подхватывает свой пиджак и встает. – Послушай, папа, это тема для разговора наедине. Я освобожусь через полчаса. Я могу прийти и… Но прежде чем он успевает закончить фразу, отец толкает его в грудь, и Тео теряет равновесие, натыкаясь на стол позади него, который, к счастью, пуст. Отец надвигается на него, явно не чувствуя вины за то, что проявил агрессию по отношению к сыну. – Больше не смей рыться в моих долбаных вещах! Понял?! – шипит он. В ресторане становится тихо; все оборачиваются в сторону Тео, когда его отец с грохотом захлопывает за собой дверь. 33 Саффи Поздний вечер пятницы. Я слышу, как мама в гостиной разговаривает по телефону с Альберто. Ей пришлось воспользоваться моим мобильником. Ее собственный телефон должен прибыть в ближайший день или около того – ей удалось разыскать его, позвонив в кафе в Бродстерсе, где она его забыла на столике. К счастью, какой-то добрый самаритянин передал его работникам кафе. Похоже, она сообщает Альберто, что останется еще на неделю, и, как бы она ни доставала меня своей неуемной энергией и непрекращающейся болтовней, я понимаю, что скучала бы без нее, если бы она собралась уехать завтра. Мысль о долгих одиноких днях в коттедже, около которого, словно стая волков, кружат журналисты – и это не считая какого-то сомнительного частного детектива, скрывающегося в лесу! – вызывает у меня панику. Зловещие обложки для романов, которые я клепаю день за днем, только усугубляют обстановку. И мы еще очень многого не знаем – о бабушке, о прошлом, о тех трупах. О Шейле, Джин и Сьюзен. Очевидно, что бабушке что-то известно, но это «что-то» смешалось в ее голове, как в той игре, в которую она играла со мной, когда я была маленькой: где верхняя часть нарисованного тела не сочетается с нижней. Я постоянно испытываю фоновое чувство тревоги и не уверена, в чем причина: то ли в моих гормонах, то ли во всей этой ситуации, а может быть, в том и другом сразу. Вчера вечером я позвонила сержанту Барнсу и рассказала ему все о нападении Глена Дэвиса на маму. Она пыталась остановить меня, сказав, что он угрожал ей, требуя не обращаться в полицию, но это было правильное решение. Когда мама входит в кухню, где я завариваю чай, я изображаю улыбку, протягиваю ей кружку, и она рассеянно берет ее. Я закончила работу на сегодня, но не то чтобы мне удалось много сделать, поскольку мама каждый час просовывала голову в двери моего кабинета, спрашивая, все ли у меня в порядке и не нужно ли мне чего-нибудь. – Похоже, он не очень доволен, – начинает она, задумчиво потягивая чай. – Кажется, собирается съехать… – Что? Почему? Потому что ты не помчалась к нему, как только он позвонил? Мама морщится. – Нет, дело не только в этом. Уже некоторое время мне чего-то не хватает. И он, и моя жизнь там… сейчас это словно за миллион миль от меня. И я не могу уехать отсюда. Пока не могу. Твоя бабушка что-то знает – это очевидно, – и нам нужно докопаться до сути. Выяснить, что ей известно. Может быть, она не говорит правду, потому что защищает кого-то? – А твое начальство не будет против, если ты возьмешь еще неделю отпуска? – Мое начальство не будет против. Оно задолжало мне кучу выходных. Саффи, – ее тон делается строгим, – оставь это мне. Я не могу вернуться в Испанию, пока все это не уладится. Я вздыхаю. – Но, возможно, это не уладится никогда. – Конечно, уладится, – фыркает она. У моей мамы все всегда обстоит именно так. Она все для этого делает. – Если твоя бабушка что-то знает о трупах – кто они и кто сделал их трупами, – то все эти годы она молчала только из страха. Полиция поймет это, я уверена. Я отворачиваюсь и сжимаю кружку обеими руками, чувствуя тошноту. Из окна кухни вижу яму – разоренную могилу. Ужасная находка, с которой все началось. Даже наглые строители не хотят возвращаться, и я не могу их винить. Нам придется на некоторое время остаться с этим напоминанием о том, что здесь были убиты два человека. Я очень жалею, что мы вообще запланировали сделать эту чертову пристройку к кухне. В противном случае мы пребывали бы в блаженном неведении и ничего этого не случилось бы. * * * Я ложусь спать рано – еще нет и десяти часов. Весь день мне было плохо, и я не знаю, в чем причина: в беременности или в стрессе. Некоторое время я лежу в ванне, пока вода не начинает остывать. Беременности уже почти восемнадцать недель, и я вижу, как мой живот слегка выпячивается под водой. Пупок изменил форму и выпирает больше, чем обычно. Я осторожно выхожу из ванны и вытираюсь насухо, затем натягиваю свою самую удобную пижаму. Забираюсь в кровать, одеяло приятно холодит кожу. Слышу, как внизу болтают Том и мама. Их голоса неразборчивы, но я знаю, что они, скорее всего, говорят о бабушке. Ни о чем другом мы сейчас не говорим. Я поворачиваюсь на бок и подтягиваю колени к животу. Это время должно быть наполнено счастьем, нетерпеливым ожиданием ребенка, хлопотами по дому. Но сейчас все кажется каким-то сумрачным и серым. Я переворачиваюсь на спину и окидываю взглядом комнату. Быть может, когда бабушка жила в коттедже, это была ее комнате? Должно быть, ее кровать тоже стояла здесь, между маленьким камином с кованой решеткой в дальней стене и окном, выходящим на подъездную дорогу справа… Несмотря на усталость, я встаю и подхожу к окну, отодвигаю занавески и думаю, не скрывается ли где-нибудь в этих сумерках Глен Дэвис. Чувствую судорогу в области живота, затем влагу между бедрами. Встаю и бегу в ванную; мое сердце колотится, жар поднимается к лицу в панике, когда я стягиваю пижаму и сажусь на унитаз. О боже, боже… Я не могу дышать. На моей пижаме красное пятно. Кровь. Здесь не должно быть крови…