– Том! – кричу я. Слышу спешный перестук его подошв по лестнице. Он вбегает в ванную. – Что такое? Что… – Должно быть, он видит потрясение и горе на моем лице, потому что осторожно помогает мне встать с унитаза. – Иди и одевайся. Нам нужно ехать в больницу. Я натягиваю старые темно-синие спортивные штаны, которые не носила уже несколько лет, и джемпер, который к ним не подходит. Мама появляется в дверях, ее лицо пепельное. – Что-то с ребенком? – Не знаю, не знаю… – выдавливаю я, собирая волосы в пучок, в горле у меня сухо. – Еще так рано, мама… Только восемнадцатая неделя! Она заключает меня в объятия, пока я плачу – точнее, хнычу от страха, словно маленькая девочка, – и я благодарна, так благодарна, что она здесь… Поездка в больницу проходит как в тумане. Том ведет машину, превышая разрешенную скорость, а мама обнимает меня на заднем сиденье. – Как ты думаешь, у меня выкидыш? – спрашиваю я снова и снова. – Не знаю, милая, не знаю. – Она откидывает волосы с моего лица, и я вспоминаю, сколько раз мама делала это во времена моего детства, когда я просыпалась от кошмара или когда была больна. И я помню, как это делала бабушка, когда я жила у нее летом, как она позволяла мне забраться к ней в постель, если я просыпалась ночью от страха. – Крови не так много, больше бывало во время тех дней… ну, понимаешь… – говорю я, пытаясь сохранить надежду. – Давайте подождем и посмотрим, что скажут врачи. Мы не знаем, куда идти, поэтому направляемся прямо в отделение срочной помощи, но нас отправляют в гинекологическое отделение. Должно быть, они позвонили заранее и сказали, чтобы нас ждали, потому что медсестра с добрым лицом встречает нас и проводит меня в палату, где две женщины, обе на разных стадиях беременности, лежат на наклонных кроватях под наблюдением аппаратов. Запах дезинфицирующего средства вызывает удушье. Я слишком напугана даже для того, чтобы заплакать, когда медсестра приказывает мне лечь на кровать. Держу Тома за руку и чувствую, какие липкие у меня ладони. После того как я объясняю про кровь, медсестра убегает и через несколько минут возвращается с аппаратом ультразвуковой диагностики. Задергивает тонкие голубые шторы вокруг нас и ведет себя при этом с профессиональным спокойствием. Мое лицо горит, но тело холодеет от ужаса. Том пепельно-бледен. Мама стоит по другую сторону кровати, в который раз не зная, что сказать. Медсестра Гейл задирает мой джемпер; я оттягиваю вниз пояс спортивных штанов, чтобы она могла добраться до моего живота, мои руки дрожат. Она улыбается мне бодрой улыбкой, но по ее лицу я вижу, что она обеспокоена. Сосредоточенно смотрит на экран, медленно проводя зондом по моему животу. В груди у меня все сжимается, я смотрю на Тома и грустно качаю головой. «Мы потеряли его». Затем Гейл смотрит на всех нас с широкой улыбкой, и мне хочется плакать от облегчения. – Сердце ребенка бьется нормально, – сообщает она. – У вас, возможно, инфекция мочеполовой системы, которая может быть причиной выделений. Я возьму анализ мочи, но все равно будьте осторожны и следите за ситуацией, и, если пятно появится снова, сразу же позвоните нам. Гейл уходит за пробиркой, чтобы я помочилась, а мама и Том одновременно обнимают меня. * * * Когда мы возвращаемся домой с подтвержденным диагнозом «инфекция мочеполовой системы», с антибиотиками, которые нужно пропить, и номером телефона, по которому нужно звонить, если возникнут новые проблемы, уже за полночь. Мы входим в дом, и у Тома, и у меня все еще кружится голова от облегчения. – Я никогда не была так напугана, – говорю я, остановившись в прихожей. Теперь все встало на свои места, и с этого момента я намерена делать все, что в моих силах, чтобы сохранить беременность. Кладу ладони на живот и безмолвно клянусь, что буду оберегать ребенка любой ценой. Я жду, что Снежок выбежит к нам, но он не появляется. – Здесь холодно, – замечает мама. На ней только тонкий твидовый пиджак поверх еще более тонкой блузки, но она права: из задней части дома тянет сквозняком. Том включает свет и идет по коридору в сторону кухни. Открывает дверь – и я слышу, как он восклицает: – Что за черт? Мама смотрит на меня с беспокойством, и радость, которую я испытывала всего несколько минут назад, тает, сменяясь беспокойством. «Снежок!» Я ускоряю шаг. Том стоит посреди кухни с тревогой на лице. Задняя дверь широко открыта. Снежка нигде не видно. Из ящиков все вывалено, похоже, в спешке: ручки, старые квитанции, счета за муниципальные налоги и все остальное, что мы просто складывали в любой свободный ящик, разбросано по полу. – Где Снежок? – кричу я, судорожно оглядываясь вокруг. Мама бежит в гостиную, потом снова возвращается к нам. – Вам лучше позвонить в полицию, – говорит она, ее голос напряжен. – Похоже, вас ограбили. – Подожди, – говорит мне Том, беря нож с деревянной полки у микроволновки. – Позвони в «три девятки» и оставайся здесь. Они все еще могут быть в доме. 34 Роуз Февраль/март 1980 года Дафна вела себя нервно и дергано, пока я вела ее домой. Странный парик выглядел на ней неестественно, как будто на голову ей свалилось дикое животное. Она то и дело скашивала взгляд на живую изгородь, словно ожидала, что оттуда кто-то выпрыгнет. – Джоэл сказал мне, что в паб заходил мужчина и спрашивал обо мне, – тяжело дыша, выговорила Дафна. Мы шли так быстро, как только могли. Я обняла ее одной рукой, пытаясь утешить, но чувствовала, как дрожит ее тело. Она казалась невероятно уязвимой, как тогда, когда я впервые увидела ее в канун Рождества. – Он все-таки нашел меня. Наверное, мне следует уйти, Роуз. Наверное, нужно переехать еще куда-нибудь. Меня охватил ужас. Я не хотела, чтобы она уходила. – Не надо делать поспешных выводов. Сейчас – не надо. Пока ты не узнаешь больше, – сказала я, пытаясь успокоить ее, хотя знала, что на ее месте я бы тоже захотела убежать подальше. – Не ходи пока на работу в пабе. Спрячься на некоторое время. Дафна кивнула, сутуля плечи. – Все будет хорошо, – твердила я снова и снова, пока мы шли домой в темноте. Жаль, что я ошибалась. * * * Дафна была слишком напугана, чтобы выходить из дома. Каждый раз, когда раздавался стук в дверь или слышалось какое-нибудь движение на улице, она дергалась. Ее лицо побледнело и осунулось, и она курила еще больше, чем обычно. Я часами пыталась успокоить ее; с течением времени я почувствовала, что мне постепенно удается достучаться до нее и, возможно, она все-таки останется. И вот однажды, когда ты была в школе, Дафна подошла ко мне – я в этот момент вытирала пыль в гостиной. – Мне нужно их срезать. Они слишком приметные. Ее волосы. Ее прекрасные густые волосы цвета соломы. Волосы, которым я завидовала. Волосы, по которым мечтала провести ладонью. Я замерла. Ее большие, глубоко посаженные глаза смотрели умоляюще. – Ты мне поможешь? Я не хочу идти к парикмахеру. Я в ужасе отступила. – Ты шутишь? Хочешь, чтобы я подстригла тебя? – Пожалуйста. Как я могла отказать, когда она так смотрела на меня? Я хотела помочь ей. Хотела обезопасить ее. Хотела обезопасить нас троих. Но я не была парикмахером. Однажды я подстригла твою челку и сделала это вкривь и вкось – она все еще отрастала. – У меня есть коробка с краской, шоколадно-коричневый цвет. Это была единственная краска, которую я нашла в деревенском магазине. Я купила ее несколько недель назад, на всякий случай. С такими волосами он вряд ли меня узнает. У меня всю жизнь были длинные светлые волосы. Мое сердце упало. – Ты уверена в этом? – Уверена. – Дафна шагнула вперед, так близко, что я могла разглядеть бледные веснушки на ее носу, зеленые отблески в радужках ее глаз. Мое сердце дрогнуло. А потом она потянула меня за руку и, буксируя из комнаты в сторону к лестнице, сказала: – Пойдем. Давай сделаем это сейчас, пока ты не ушла забирать Лолли. * * * Все выглядело не так уж плохо. Даже лучше, чем я предполагала. Во времена моего детства соседка моих родителей была выездным парикмахером, и я зачарованно наблюдала, как она стрижет, используя два пальца как своеобразную линейку для работы ножницами. Эта прическа очень шла к тонкому, как у эльфа, лицу Дафны, хотя мне пришлось несколько раз подравнивать линию волос, и из-за этого она стали несколько короче, чем я намеревалась. Но Дафне было все равно. Казалось, ее совершенно не интересовало, как она выглядит. Я понимала ее. Со мной было то же самое с тех пор, как я оставила свою прежнюю жизнь. Речь шла о выживании.