Час спустя мы раскатали тесто, и на всем вокруг было больше муки, чем на самой разделочной доске. — Ладно, любимый рождественский фильм. И не говори «его нет», ты должна выбрать. Из всех, что ты видела, какой самый лучший? — спрашивает Паркер, работая формочкой в форме дерева по раскатанному тесту. Его сильные руки сгибаются при каждом движении, и, Боже, я никогда не понимала, насколько сексуальными могут быть руки, пока не увидела, как Паркер использует свои для множества вещей. Я закусила губу, размышляя. — А под любимым ты подразумеваешь тот, что я ненавижу меньше всего? Он смеется. — Да, вроде того. — А какой твой? — мои пальцы осторожно снимают тесто для сахарного печенья вокруг фигурки, оставляя идеального пряничного человечка. — Либо… «Эльф», либо «Санта Клаус» с Тимом Алленом. Я притворяюсь, что меня мутит, засовывая палец в горло. — Уилл Феррелл, я его ненавижу. Не знаю почему, что-то в нем меня просто раздражает. Мой самый нелюбимый актер всех времен. Особенно во всем, что связано с Рождеством. — Не могу поверить, что ты только что это сказала, — говорит Паркер, на его лице написано недоверие, — этот человек буквально на голливудской Аллее славы, а ты так его не уважаешь? — О, Боже, ты что, глава фан-клуба Уилла Феррелла? Он не смешной и такой кривляка. Паркер открывает рот, как будто собирается что-то сказать, но затем качает головой и закрывает его. Я вижу, как работает его челюсть. В следующее мгновение он швыряет в меня муку, которая приземляется пыльным облаком на мою щеку. Я слишком ошеломлена, чтобы говорить или даже реагировать. Паркер Грант только что бросил в меня муку, на мое лицо. Опуская взгляд вниз, я вскрикиваю, замечая, что мука теперь покрывает мой винтажный кашемировый свитер. Это. Война. Я даже ничего не говорю. Просто беру одну из ближайших к себе вещей, которая, так уж получилось, оказалась яйцом, и разбиваю его прямо над его самодовольной головой. Желток стекает по его волосам на щеку, а выражение его лица? Оно бесценно. Я готова заплатить за то, чтобы видеть его снова и снова. Редко кому удается лишить Паркера дара речи. Ухмыляясь, я делаю шаг назад и скрещиваю руки на груди, ничуть не отступая. — Ты уверена, что хочешь это сделать, милая? Он отмахивается от яйца, которое стекает по его лицу, и бросает его на столешницу, его глаза темнеют, когда они ловят мои, и на секунду я жалею о том, что взяла яйцо. Но только на одну секунду. Его взгляд становится хищным, поэтому я разворачиваюсь и убегаю. Ни за что не соглашусь добровольно, если я ему нужна, Паркеру придется сначала меня поймать. Я успеваю сделать всего шесть шагов, прежде чем его руки обвивают мою талию, притягивая меня обратно к его твердому телу. Его руки полны глазури, и он быстро растирает ее по моему лицу, пока все не заполняется глазурью, и она не застывает повсюду. — Ты можешь убегать, малышка Скотт, но я всегда тебя поймаю, — его слова горячие и сладкие у моего уха, и мое тело действует по собственной воле, прижимаясь к нему. — Это ты начал. Его пальцы скользят под ткань на моем животе, затем он сжимает ее в кулак и поворачивает меня так, что его губы нависают над моими, всего в одном дыхании. — И я собираюсь закончить это. Позже, когда мы оба, обнаженные и все еще перепачканные мукой, лежим на полу кухни, я думаю о том, как легко быть с Паркером. Забыть обо всем на свете, когда я нахожусь в его объятиях, это не требует усилий. И возбуждает так же сильно, как и пугает. Моя голова покоится на его груди, а другие части моего тела лежат частично на нем, частично на прохладном кафеле кухни. Я даже не могу вспомнить, сколько времени мы здесь находимся, только то, что мы оба полностью удовлетворены и смеемся над историями из нашего прошлого. Это одна из тех вещей, которые делают все это таким легким. Паркер всегда был в моей жизни, порой он знает меня едва ли не лучше, чем я сама. Он лениво проводит пальцами по моему позвоночнику, обнимая и не торопясь поднять нас с пола его кухни. — Это было не совсем то, что я имел в виду, когда сказал, что хочу, чтобы мы испекли печенье, — он смеется, — но… я готов печь печенье на Рождество в любое время, когда ты захочешь, любимая. — Не искушай меня. Я всегда рада видеть, как вы пачкаетесь, доктор Грант. Хоть одно печенье уцелело? — спрашиваю я, слегка приподнимаясь, чтобы заглянуть на остров, хотя на самом деле я ничего не вижу, потому что он высоко. Паркер смеется, и все его массивное тело содрогается подо мной. — Не думаю, но все равно было весело. К тому же, я заставил тебя слушать рождественскую музыку в течение четырех часов, и мы даже пытались вместе испечь печенье. Думаю, я выиграю это пари, малышка Скотт. Откинувшись назад, я прищуриваю глаза. — У тебя нет ни единого шанса, это будет идеальный подарок к моему отъезду, когда ты будешь расхаживать в ярко-зеленых колготках. Я сниму это на видео, чтобы сохранить навсегда. Паркер рычит и переворачивает меня, накрывая своим телом, и внезапно спор и все, что связано с Рождеством, отходит на второй план. На следующее утро я вырываюсь из объятий Паркера и его теплой, слишком удобной постели, надеваю леггинсы и свитер, а затем прохожусь расческой по своим жутко спутанным волосам. Надеюсь, мама не обратит на это внимания, когда я вернусь домой, потому что даже мои губы выглядят красными и опухшими от поцелуев Паркера. — Готова? — спрашивает он, выглядывая из-за двери в ванную. — Нет. Смеясь, он наклоняется и быстро целует меня в макушку, после чего выходит обратно в спальню. Сегодня он одет в толстовку Chicago Avalanches и выцветшие голубые джинсы, и, по правде говоря, я не могу оторваться от него. Как этот человек может выглядеть так восхитительно буквально во всем, что на нем надето — ума не приложу. В отличие от него, я в большинстве случаев в повседневной одежде выгляжу как человек, живущий под автострадой. Совершенно несправедливо, если хотите знать мое мнение. — Пойдем, Квинн, — зовет Паркер откуда-то из дома. Я слышу, как звенят его ключи, и громко стону. Быстро хватаю свою сумку для ночевки и присоединяюсь к Паркеру в гостиной. — Давай покончим с этим. Он смеется, обхватывает меня за шею и прижимается губами к моему лбу. — Все будет хорошо. Мы просто будем вести себя как обычно. — Ага. Знаменитые последние слова. *** — Волнуешься перед завтрашним днем? — спрашивает Оуэн, запихивая в рот очередной кусок знаменитых маминых шариков с арахисовым маслом. — Думаю, да. С папой все еще как-то странно, но он старается, так что я чувствую, что тоже должна. Оуэн кивает. — Наверное, так будет еще какое-то время, сестренка. Он прав, но папа старается. Мы обязаны хотя бы попытаться. Мама ставит перед нами очередную тарелку с рождественскими угощениями, и мой желудок урчит. С таким количеством сахара, как сегодня, мне придется пробегать по пять миль в спортзале каждый день, когда я вернусь домой. Не может быть, чтобы я съела все это и не набрала пять килограммов. Если бы только мое тело не работало таким образом. Вздох. — Ешь, Квинн. Кто знает, когда ты в следующий раз будешь дома, и я смогу тебя покормить. Ты выглядишь как кожа да кости. Вся эта еда, которую ты ешь на вынос, не задерживается, милая, — говорит мама. — Мама, пожалуйста. Меньше всего на свете про меня можно так сказать.