Паркер кивает и тянется вверх, ослабляя ярко-красный галстук на шее так, чтобы он болтался. — Да, я люблю хорошие вечеринки, особенно когда это Рождество… Только тогда я замечаю запонки в форме шапки Санта-Клауса на его рубашке и качаю головой. — Клянусь, ты самый радующийся рождеству человек, которого я когда-либо встречала. Я не знаю, как тебе это удается. Одной мысли о следующей неделе достаточно, чтобы у меня заболел живот, не говоря уже о том, чтобы радоваться. — Это потому, что ты, очевидно, женский эквивалент Скруджа, Квинни. Я закатываю глаза от его поддразнивания, но тут замечаю, что находится над нами. Паркер замечает, что я смотрю вверх, и его взгляд переходит на зеленое лиственное растение с красными ягодами прямо над нашими головами. Замечательно. Может ли это быть еще большим клише? На самом деле, возможно, это клише для рождественских фильмов Hallmark, просто мне повезло. — Омела, — он ухмыляется, подходя ко мне ближе, — ты знаешь, что это значит? Мое сердце начинает бешено колотиться. Конечно, он не имеет в виду… Он делает еще один шаг, и я сглатываю. Мои пальцы крепче сжимают каблук туфли, а уголки губ Паркера приподнимаются в улыбке, от которой у меня вдруг слабеют колени. — Извини, малышка Скотт, но, раз я единственный человек здесь с настоящим рождественским духом, то для меня очень важно следовать праздничным традициям. А омела? — он показывает на нее, — это одна из самых важных. Я не могу поцеловать Паркера. Он… он лучший друг Оуэна. Не говоря уже о том, что он очень опасен для моего сердца, я не могу позволить себе воскресить старые детские чувства. — Я… Прежде чем я успеваю ответить, он притягивает меня к себе, накрывая своими губами мои губы и заглушает мой протест. Паркер Грант целует меня. Паркер Грант целует меня! Моему мозгу требуется секунда, чтобы осознать, что это происходит на самом деле. Я вспоминаю, как мечтала об этом моменте, когда была подростком, как фантазировала о том, как он войдет в мою комнату, заключит меня в объятия и будет целовать до потери дыхания. Его губы твердые и требовательные, но в то же время мягкие, что совершенно неожиданно. Его руки скользят по моим волосам, притягивая меня ближе к себе, а язык дразнит линию моих губ. В этот момент мои каблуки падают на пол, разрушая чары между нами. Паркер отрывает от меня свой рот и делает шаг назад. Ошеломленная, я протягиваю руку, чтобы коснуться своих распухших зацелованных губ. Не могу поверить, что это только что произошло. — Знаешь, что, Квинн? — говорит Паркер, снова сокращая расстояние между нами, — я готов поспорить с тобой, прямо здесь и сейчас, что, если ты дашь мне эти семь дней, которые ты проведешь дома, я смогу заставить тебя влюбиться в Рождество заново. Его слова возвращают меня в детство, когда все, что было между нами, было приключением, полным веселья и игр, в которые мы любили играть и которые никогда не надоедали. — Серьезно, Паркер? — недоверчиво говорю я. Он пожимает плечами. — Я знаю тебя, Квинн Скотт, и знаю, что где-то там внутри тебя живет та девочка, которая просыпалась со мной посреди ночи, чтобы посмотреть, сможем ли мы поймать Санту. Я знаю, что в тебе живет прежний дух Рождества, и, если ты дашь мне неделю, всего семь дней, пока будешь дома, я смогу заставить тебя полюбить эти вещи заново. Снова полюбить свой дом, а если не смогу, тогда займу твое место в рождественском мюзикле, о котором твоя мама рассказала всему городу, что ты будешь выступать. Что? С ума сойти. — Хм, в чем подвох? Паркер качает головой. — Никакого. Ты сможешь отдать костюм эльфа, колготки и все остальное, это… если я проиграю. Вот это… это пари, которое я готова принять. Боже, не придется наряжаться в этот дурацкий костюм и расхаживать по сцене? Я готова на все. Ну, практически на все. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, и это, несомненно, отчаянная мера. Или… так и есть? Может быть, я говорю «да» только потому, что хочу залезть на Паркера, как на дерево, а с последствиями разбираться потом, но в любом случае… — Договорились. Потому что я знаю, что нет абсолютно никаких шансов, что я когда-нибудь снова полюблю этот дурацкий праздник или возвращения домой. Все, что угодно, лишь бы не надевать этот дурацкий костюм и не участвовать в этом ужасном спектакле. Я уверена, что Дерик Майклс надевал его четыре года подряд, и сомневаюсь, что с тех пор его стирали. Теперь будет интересно, потому что я никак не могу проиграть. Все шансы против Паркера, и мне не терпится насладиться своей победой, когда я увижу его на сцене. — А что насчет тебя? Если выиграешь, что ты получишь? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди. — Если я выиграю, то ты наденешь костюм, и мне этого будет достаточно, малышка Скотт. Он усмехается и добавляет. — И никакого жульничества. В игре все честно, и ты должна попробовать по-настоящему. Я знаю, когда ты увиливаешь, так что никакого мошенничества. — Договорились. — Через неделю мы встретимся под омелой на ежегодной рождественской вечеринке твоего отца, и тогда посмотрим. Ни за что на свете Паркер Грант и его нелепое рождественское веселье не повлияют на меня. Никогда. А это значит, что я могу поцеловать на прощание нелепый костюм эльфа и эту дурацкую пьесу. Слава Богу. — Игра началась, доктор Грант. Глава 2 — Проснись и пой, Квинн, — напевает моя мама в гостевой комнате, в которой я сейчас сплю, точнее, пытаюсь спать. Через несколько секунд в комнату врывается ослепительный солнечный свет, омывая меня теплом, когда она раздвигает шторы. Совершенно. Никаких. Границ. — Уходи, — стону я, натягивая одеяло дальше на голову, защищаясь от света, — я никогда не покину эту кровать. Никогда. У меня болит все тело; такое ощущение, что меня переехал грузовик, и даже стремление Стейси к укреплению семейных уз не сможет вытащить меня из этой постели. Я смутно понимаю, что на заднем плане играет «Санта-Клаус едет в город» и пахнет свежими пряниками. Я проснулась в аду, вот что происходит. — Я не уйду, сейчас девять утра, и на улице самый прекрасный день. К тому же у тебя гость. Это привлекает мое внимание. Я резко сажусь и смотрю на нее, приоткрыв один глаз. — Гость? Мама кивает, на ее губах играет лукавая улыбка. Она скрещивает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз. — Пришел доктор Паркер Грант. Доктор Грант. Моя мама обращается к Паркеру как к доктору Гранту, этот человек практически ее сын. Слишком рано для ее театральных представлений. — Хорошо… и? Я уверена, что он здесь для того, чтобы заниматься с Оуэном мужским дерьмом. — Нет, он здесь, чтобы увидеть тебя. Поднеся пальцы ко лбу, я потираю нежную, ноющую кожу. Сколько именно шампанского и гоголь-моголя я выпила вчера вечером? Боже мой. Черт. Дерьмо. Черт. Прошедшая ночь нахлынула на меня приливной волной плохих решений. Губы Паркера на моих, его флирт… Глупое пари. Отлично, Квинн, во что, черт возьми, ты ввязалась? Это должна была быть простая поездка домой, с целью убраться отсюда как можно скорее и как можно меньше ввязываться в праздничное веселье. В этот план определенно не входило участие в глупых рождественских пари с лучшим другом моего брата. — Интересно, — говорит мама, поворачиваясь к дверному проему. Не доходя до него, она оборачивается и улыбается через плечо, — сделай что-то со своими волосами, прежде чем спускаться вниз. С этими словами она выходит за дверь, напевая, как будто ей нравится видеть, как я мучаюсь и страдаю от похмелья. Я смотрю на свое отражение в зеркале рядом с кроватью и снова стону, увидев свои волосы. Они торчат во всех возможных направлениях, и кажется, что в них действительно могут гнездиться как минимум две птицы.