– Нет, я не из общаги. Я местная, – сказала Глаша, впервые радуясь этому факту. – Это сразу видно. У тебя взгляд другой, не голодный, – и красавица засмеялась чуть хрипловатым смехом. В этот вечер они пошли ночевать к Глафире. Так началась их странная дружба. Глаше льстило, что Назира в подруги выбрала именно ее. Еще бы! Она такая красивая, самостоятельная, независимая… Ольга Сахарова, ее однокурсница, как-то сказала: – Ты к Назирке душой-то не привязывайся. Она людей просто использует. – Как тебе не стыдно?! – возмутилась Глаша. – Как она, например, использует меня? Что у меня есть? – У тебя есть квартира. Назирка же у тебя постоянно ошивается: и мыться ходит, и ночует, и котлетки домашние хавает. Это не в вонючей общаге жить! И вообще, около нее душно. Она давит людей, как-будто торопится побыстрее их выжать. В результате они с Ольгой страшно поругались. Вечером Глафира рассказала об этом маме. Та внимательно ее выслушала и задумчиво сказала: – Ты знаешь, мне кажется, что доля правды в Олиных словах есть. Скажем так, Назира – очень целеустремленный человек, и она для достижения своей цели пойдет по головам. Глаша с мамой, конечно, не поссорилась, но обиделась сильно. Однажды Назира пришла к Радовым очень возбужденная: – Глашка, знаешь, что скоро выборы? – Нет, не знаю. Или знаю. Мне все равно. А ты что, в политику собралась? – засмеялась Глафира. – Зря смеешься. В партию вместе пойдем, – уверенно сказала подруга. – Ты что, с дуба рухнула? Я не пойду! – попыталась возразить Глаша. Но ее бунт был быстро подавлен. – Пойдешь. Еще как пойдешь, – разозлилась Назира. – Завтра мы участвуем в партийном собрании. Ты же не собираешься всю жизнь по общагам бегать да с голозадыми студентами по углам зажиматься? Нам нужен задел для будущего. И как можно скорее, пока мы молодые. Короче, надо идти в партию, чтобы сделать себе партию. Девушка вдруг захохотала. Так же внезапно смех прервался, и она сказала: – Да, незатейливый каламбурчик. Глафира решила посоветоваться с мамой, рассказала ей о предложении подруги и с деланным равнодушием добавила: – Вот эта Назирка! Ладно бы о себе, так еще и обо мне заботится. Мама задумчиво погладила Глашу по голове: – Может это и правильно, доченька, я не знаю. Я человек старой формации. Мне все-таки кажется, что без любви отношения не построишь. Вон мы с папой. Когда поженились, у нас был один свитер на двоих. – Как это? – не поверила Глаша. – А вот так, – засмеялась мама. Глаше жутко нравилось, когда мама смеется. Она хорошела прямо на глазах. – У меня было одно платье и юбка. Ну, и рубашка. А свитера не было. Так что зимой мы носили один на двоих. Благо папа тогда работал сменами. Сутки отдежурит и отдает свитер мне. Тогда я его надеваю с юбкой. А когда он работал днем, я ходила в платье. Так и жили. Но любили друг друга, и поэтому все дела спорились. – А я так не хочу! – Глаша вывернулась из-под маминой руки. – Я хочу все и сразу. Какой смысл заиметь квартиру-дачу-машину в старости? Мне это нужно, пока я молодая. А уж потом, чтобы у телека сидеть, многого не надо. Мама сняла фартук, повесила его на вешалку и сказала: – Ну, ну, в добрый путь. Я просто надеюсь, – дойдя до двери, она остановилась и повернулась к дочери, – что это, как детская болезнь, ветрянка или свинка. Переболеешь и пройдет. Мы же тебя по-другому воспитывали. Так Глафира и оказалась в партии «Народная власть». Сначала ей здесь ужасно не нравилось. Жуткие бабы: Тетка, Памела, Врачиха. Да и мужики не лучше, Опель – Попель да рыжий Венька, на которого Назира приказала даже не смотреть. А потом она и сама не заметила, как все эти люди стали ей если не родными, то уж, во всяком случае, близкими. Правда, это чувствовалось, когда рядом не было Назиры, ее всевидящего ока. Та презирала личную неустроенность, поэтому и Тетка, и Памела были для нее пустым местом, и упоминались только в качестве дурного примера. У Врачихи, правда, муж был, но работал шофером на скорой помощи. Так что его, считай, и не было. Теперь, когда Назира отсутствовала два дня, Глаша совершенно потерялась. Она побывала у подруги в общаге, но Назира там не появлялась. – Да ну ее, задаваку! Без нее спокойнее, – сказала Софочка Халилова, соседка Назиры по комнате. – Нет ее, и слава богу. Она нас всех достала своими поучениями. Не так мы живем, видите ли. И высокомерная такая, как ты только с ней дружишь? Глаша вернулась в «Искру» в состоянии, близком к паническому. – Да не расстраивайся ты раньше времени, найдется твоя подруга, – успокаивала ее Тетка. – Она девочка бойкая, зацепилась за какую-нибудь возможность, и не до тебя ей. – Я была у нее в общаге! – воскликнула Глаша. – Ее там никто не видел. – Тихо-тихо, – села рядом с ней Врачиха и приобняла за плечи, – сейчас Сергей Ефимович все выяснит у Похлебкина. Когда ее видели, с кем она уехала. Не волнуйся. – Выяснит он… – ворчливо сказала Глафира. Ей была безумно приятна забота этих нелепых женщин, хотя она, конечно, не показывала вида. – Его самого чуть не взорвали, и что он выяснил? В приемную вошел Торопов. – Ну вот, Сергей Ефимович, только про вас говорили, а вы тут как тут, – нарочито бодро сказала Аллочка. Сегодня она Глашу совсем не раздражала, наверное, потому, что не лезла со своими нравоучениями, а может, просто они все притерлись друг к другу. Торопов ничего не ответил и сразу подошел к Глафире. Присел рядом с ней на корточки и взял ее за руку. – Что? – помертвевшими губами спросила она. От жуткого предчувствия учащенно забилось сердце. – Назира? – Да, Глашенька, Назира умерла, – сказал Сергей и попытался ее обнять. Нет, это бред какой-то! Этого просто не может быть! Не может! Только не Назира! Глафира оттолкнула его, вскочила с места и закричала: – Вы все врете! Назирка не может умереть. Она шла на «Сатисфакцию» делать макияж! Она молодая, здоровая. Она не может умереть! Ответом ей была звенящая тишина. Она была такой плотной, что казалась осязаемой. Глафира Радова наткнулась на нее, как на стену. – Вы что, в полиции это узнали? – внезапно обессилев, спросила Глаша. – Нет, Антон Семенович сказал. Ему сообщили, – тихо сказал Торопов, сделав ударение на слове «ему». – А это точно она? – жалобно спросила Глафира, понимая, что Востриков не ошибся. Откуда-то появился Вениамин, прижал ее к себе. И тут она заплакала, нет, даже завыла. По-взрослому, по-бабьи. Она рыдала, Веня гладил ее по голове. Остальные стояли молча. Через некоторое время поток ее слез иссяк. Тогда Сологубова решительно взяла ее за руку, отвела в ванну, наклонила над раковиной и стала умывать. Глафире было все равно. Не хотелось ни сопротивляться заботе, ни плакать, не хотелось ничего. Когда через некоторое время они появились в приемной, все сидели полукругом около ее, Глашиного, стола. – Садись, – решительно сказал Торопов. – Нужно серьезно поговорить. Глаша села на кончик стула и подняла на него измученные глаза. Сергей Ефимович, наоборот, взгляд отвел и стал торопливо говорить: – В последнее время работать у нас, я имею ввиду нашу «Искру», становится небезопасно. Вчера пытались убить меня, взорвали машину. Только по счастливой случайности я не пострадал, но погиб другой, совершенно невиновный человек. Так что эту случайность вряд ли можно назвать счастливой. Он замолчал, а потом резко встал и подошел к окну. Немного постоял, раскачиваясь с пятки на носок и глядя на улицу. Вернулся, снова сел и продолжил: – А сегодня мы узнаем, что мертва Назира. Здесь становится слишком опасно. Сейчас приедет начальство, и будем думать, что делать дальше. – В смысле, «что делать дальше»? – переспросила Кира. – Вот придет Востриков и все скажет. Потерпите. А пока, Глаша, подумай, за что могли убить твою подругу. Вспоминай, может она тебе что-то говорила? Скоро все равно будет полиция, придется отвечать. – Как убить? – ахнула Глафира. – Вы же сказали, она мертва. Просто мертва. Ну упала, ударилась, ну с сердцем плохо стало! – Нет, Глаша, ее убили. Задушили. Прямо после программы «Сатисфакция». В костюмерной убили и завалили всякими тряпками. Программа закончилась, охранник все осмотрел и закрыл дверь. Там же столько шмоток, ничего не заметишь. Ну а впереди выходной, понедельник… А на следующий день пришла уборщица, она и нашла… Дверь приемной распахнулась, и размашисто вошел Похлебкин. Несмотря на неунывающий характер вечного балагура, Олег Витальевич был явно подавлен. Волосы, обычно аккуратно уложенные, были растрепаны, щетина переросла длину, задуманную Бородиной. И самое невероятное – у него не был закатан рукав рубахи, что выдавало высшую степень смятения. За ним семенил короткими ножками Востриков, воинственно выставив вперед подбородок. – Ребята, вы уже, наверное, знаете обо всем, что у нас случилось. За два дня погибло два человека. И это не считая взрыва в приемной «Возрождения». У нас становится слишком жарко. Поэтому мы предлагаем тем из вас, кто хочет, покинуть общественную приемную. Заниматься своими делами, работать, учиться, а не мчаться каждую свободную минуту сюда, – сказал Антон Семенович, оглядев присутствующих. Они подавленно молчали. Да и что говорить? Они все: и Глаша, и Кира, и Аллочка, и Татьяна Митрофановна, и даже Торопов были рядовыми исполнителями. Они не участвовали в партийных интригах и склоках, не лезли вверх по партийной лестнице, а просто делали свое дело. И даже болели за него. Поэтому были абсолютно не готовы к тому, что произошло вокруг них в последнее время. Да и как к этому можно быть готовым?! Вон, даже начальство растерянно. – Я остаюсь, – тихо сказала Кира. – Идти мне все равно некуда. Да и потом, за что меня убивать? Я ничего опасного не делаю, только стараюсь помогать людям. После ее слов все будто очнулись, ожили. – Я тоже, – сказала Аллочка. – Надо просто быть осторожными, и все. Я остаюсь. – Подождите, ребята. Это все, конечно, очень трогательно, но дело нешуточное. Поймите, Назира тоже ничего опасного не делала, а ее убили. Видимо, только за то, что она была в нашей партии, – Востриков попытался убедить подопечных. – Назиру убили не из-за партии, – шмыгнув носом, сказала Глафира, – она наверняка куда-нибудь влезла. Так что я тоже никуда отсюда не пойду. – Стоп! Глаша, что значит «влезла»? – переспросил Востриков.