– Ты, девка, только сыну моему не говори, что я к вам приходила. Скажи, что просто пенсионеров обходишь, – договорить она не успела, потому что на кухню вернулся Орефьев. Алла никак не могла понять, почему этот богатырь вызывает у нее какое-то материнское чувство. Владимир высокий, мощный, того и гляди пуговицы на рубашке оторвутся. Как такого жалеть? А вот Алле хотелось и пожалеть его, и успокоить, и по голове погладить. – Ну вот и я. Мам, давай чаек. Но только не эту бурду, которой ты Аллу потчуешь, – сказала он, приподняв крышку с заварочника. Зоя Павловна метнулась к плите. – Давайте, наконец, познакомимся поближе, – он оседлал стул. Меня зовут Владимир. Я сын Зои Павловны. Работаю фотохудожником. Кажется, все. А теперь вы, милая незнакомка. Орефьев сказал это уверенно, но как-то безучастно. Вроде и интересуется ею, Аллочкой, а глаза ничего не выражают. Типа, просто вежливость хозяина, и ничего больше. – А мне сказать особенно и нечего. Я работаю секретарем в частной фирме, – сказала Алла. – И что же связывает секретаря частной фирмы с пенсионеркой Зоей Павловной? – спросил Владимир. И снова никакого интереса в голосе. – Ну что ты привязался к девочке? – перебила его мама, разливая в кружки ароматнейший напиток. Совсем не тот, которым она угощала Аллу полчаса назад. – Она в партии этой новой, у которой такой президент с закатанным рукавом. Завидный такой! Они же сейчас на выборы идут, вот и опрашивают всех, кто чем доволен, кто недоволен. И ко мне пришли, к пенсионерке, узнать, не надо ли чего. – Вы? В партии? И чем же такая красавица может там заниматься? Разве это женское дело? Я слышал, у вас что-то взорвали, какие-то ваши приемные, если не ошибаюсь. Или это не вас взрывали? – Владимир был, наконец, по-настоящему взволнован. Алла прислушалась к себе, ей было приятно его беспокойство. – Это нас взорвали. Мы закрыли «точку», ну ту, что на улице Победы. Еще по телевизору про это много говорили. Владимир согласно качнул головой. – Вернее, не то, чтобы мы закрыли, но она сгорела, как только «Народная власть» за нее взялась. После этого все и началось. И вы не правы, что политика – только мужское дело. Вот я работаю в приемной партии, мы помогаем людям решать их проблемы. И между прочим, они нам благодарны, – неожиданно горячо сказала Кучинская. Орефьев внимательно слушал, чуть склонив голову. Он сидел настолько близко, что Алла чувствовала тепло, исходящее от его тела. От него ненавязчиво пахло одеколоном с горчинкой и еще чем-то очень знакомым, но Кучинская не могла вспомнить чем. Он поднял на Аллочку глаза и стало понятно, почему ей хотелось его пожалеть. Глаза! У Владимира был взгляд больного животного. И она мгновенно вспомнила запах, который примешивался к его одеколону. Запах лекарств. Когда болела Аллина бабушка, у них дома так же пахло – валерьянкой, корвалолом, валокордином… «Ах, да, у него жена погибла», – спохватилась Алла. Дождь закончился, но небо все еще было хмурым. Правда, стало несколько светлее, и Зоя Павловна не выдержала, выключила свет. Кухня снова погрузилась в полутьму. От этого Владимир, его внимательный взгляд, его близость, все стало несколько нереальным. Только что Аллочке казалось, что счастье еще возможно, что она сможет и сама полюбить, и стать любимой, как этот полумрак все разрушил. Владимир только что был рядом и настоящий, а сейчас стал героем ее снов, смутным видением. Она загадала: если он включит свет, значит, все будет хорошо. Орефьев встал, подошел к окну и глянул на небо. Затем щелкнул выключателем: – Ма, ну что мы в потемках сидим? Мне Аллу не видно. Сейчас она настоящая, а в сумерках была как «мимолетное виденье, гений чистой красоты». Вы меня простите за такой слог, – обратился он к Алле, – прекрасное виденье и все такое. Просто я художник, а у них все, знаете ли, с выкрутасами. Нормально сказать не могут. Оттого, что он говорил о себе в третьем лице, Алла поняла, что он смущен. А вообще удивительно, как они одинаково почувствовали ситуацию. После того, как на кухне стало светло, Орефьев как-то изменился. Стал увереннее, что ли. Взгляд был еще печальным, но тоска из него исчезла. Владимир закинул в рот конфету и припал к чашке с чаем. – Ма! Сколько лет сладостям? Я чуть зуб не сломал! – И чего сразу «сколько лет»? Мне в прошлом годе Вера Власовна на День Победы принесла. А что им сдеится? Токма затвердеют, так от этого они слаще быть не перестанут. Орефьев засмеялся и взялся за следующую конфету. – А и правда. Что им будет. Так о чем это мы говорили? Ах да, о партии… Я не умоляю вашего вклада в общее дело, – Алле показалось, что он едва заметно улыбнулся. – И мне нравится, что вам нравится, простите за тавтологию, помогать людям в решении их проблем. Аллочка не знала, что означает слово «тавтология», но главное поняла – он одобряет ее деятельность в партии. И сразу же стало страшно, вдруг сейчас Владимир скажет еще что-нибудь слишком умное, и она не поймет, о чем разговор. Поэтому решила пойти в наступление. – Я разговаривала с Зоей Павловной, и она мне сказала, что погибла ее невестка. Я так понимаю, ваша жена, – она вопросительно взглянула на Владимира. Тот не сводил с нее глаз, но головой не кивнул. – Я вам очень сочувствую, то есть, соболезную. – Мам, ты, вроде, собиралась к Виктории Генриховне, – сказал Владимир. Зоя Павловна некоторое время посидела, удивленно глядя на сына, а потом засуетилась: – И правда, что это я с вами засиделась, а меня суседка ждет. Орефьева вообще странно говорила, некоторые слова произносила правильно, другие на просторечный лад. После того, как она ушла, Владимир пригласил Аллу перейти в комнату. Там стояла стильная низкая мебель, на стенах – светлые обои. Диван и кресла оливкового цвета. Но все портили тканые пледы, прикрывавшие «маркую» обивку. На журнальном столике лежала вышитая салфетка, такая же была накинута на тонкий плазменный телевизор. Это было настолько нелепо, что Аллочка невольно улыбнулась. Владимир заметил ее иронию и сразу стал оправдываться: – Знаете, я в гору пошел не очень давно. Просто однажды стал «модным». Как-то сделал портфолио Наталье Давыдовой, а она возьми и заключи контракт с агентством «Макс». Может, слышали о такой модели Натали Давидофф? – Боже мой, конечно! – вскричала Алла. – Она мне так нравится! – Как только Натали замелькала на мировых подиумах, я сразу стал популярным. Как говорится, проснулся знаменитым. Тогда и появились первые настоящие деньги. Купил вот эту квартиру. Потом женился на Нике. Он подошел к бару. – Выпьете что-нибудь? – обратился он к Алле. Она кивнула: – Вина, если можно. Владимир налил ей «Херес», а себе плеснул виски. Отпив добрую половину фужера, он продолжил: – Она меня никогда не любила. Я же сказал, что стал «модным». Ника тоже надеялась стать знаменитой фотомоделью. Мечтала, что ее портфолио будет не хуже, чем у Натали. Она даже стала называть себя Николь Орефьефф, он снова пригубил виски. – Смешно. – Вы не рассказывайте больше ничего. Вам, наверное, очень трудно это все вспоминать, давайте не будем, – Кучинская чувствовала себя очень неловко, присутствуя на чужой исповеди. – Да нет, Алла, я, собственно, для вас рассказываю. Ну, чтобы все понятно было. Тем более, что большого горя, к своему стыду, я не испытываю. Бедная, глупая, жадная, амбициозная девочка. Гонора было много, но работать, как Натали, она не хотела. Думала, выйдет замуж за фотографа – и карьера в кармане. Мы поженились, эту квартиру я оставил матери. Она сразу все переделала по своему вкусу, все эти салфеточки, накидочки… – он нежно улыбнулся и обвел рукой комнату. Алла внимательно слушала и не уставала удивляться, как такого красивого богатыря можно было не любить. Неужели слава модели важнее семейного благополучия? Владимир снова плеснул себе виски, а Алле подлил вина. – Я купил квартиру-студию, мы с Никой переехали туда. Жить с ней было совершенно невозможно, постоянные тусовки, пьянки… Потом она стала все чаще приходить домой под утро. Поначалу я бесился, закатывал скандалы, хлопал дверью, уходил… Потом чувства перегорели. Знаете, когда все чересчур, страсти бурлят, эмоции зашкаливают, то рано или поздно наступает предел, – Владимир ребром ладони провел по шее. – Я вас понимаю. Когда чего-то слишком много, то со временем устаешь от этого, – Алла кивнула. Уж кому, как не ей об этом знать. – Именно. Я понял, что устал. Что больше не хочу ее ждать, глядя на часы, не хочу тягать ее в ванну, когда ей плохо с перепоя, не хочу выслушивать ее лживые объяснения… И я купил Нике квартиру. Она давно просила, говорила, что ей, как творческой личности, просто необходимо гнездышко, в котором она сможет расслабляться после съемок. После переезда в собственное жилье в нашем общем она больше не появлялась. Вот, пожалуй, и все. А несколько дней назад я уехал на съемки. И слава богу, потому что иначе меня обвинили бы в убийстве. Они помолчали. – Вот взял и все вам выложил. Некрасиво, наверное. Как говорится, о мертвых или хорошо, или ничего… Хотя, вроде есть продолжение этого выражения. «О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды», – сказал Орефьев. Алле хотелось узнать, что случилось с Николь, но уже не так остро, как до встречи с Владимиром. Он опустил голову и роскошная длинная челка упала на лицо. – Ее нашли в ванне с «колото-резаными ранами», как написали в протоколе, – Орефьев пробормотал это так тихо, что Аллочка еле его услышала. Они снова замолчали. Нужно было что-то сказать и Кучинская растерялась. Успокаивать? Соболезновать? Орефьев подошел к окну и замер, время от времени поднося фужер ко рту. Внезапно он развернулся и стремительно подошел к Алле. Сел рядом с ней на диван. – Алла! Вот черт, – он снова встал. – Не знаю, как и сказать. Знаете, я ведь уже махнул рукой на свою личную жизнь. Если бы вы побывали на какой-нибудь фотосессии, вы бы меня поняли. Манерные, капризные, порочные, с холодными глазами и расчетливым сердцем модельки… Любое сказанное ими слово продумано, взвешено, оценено. Смотришь на все это, как будто находишься в театре. – Неужели все такие? И Натали Давыдофф? – скорее от смущения, нежели от любопытства спросила Алла. – Ну, Натали труженица. Вот она другая. Поэтому и достигла таких высот, – Владимир сказал это таким тоном, что Алла моментально догадалась: между ними что-то было. Может роман, а может неразделенная любовь. От этой мысли в ее сердце впилась острая колючка ревности. Орефьев между тем продолжал, не догадываясь, какие чувства испытывает Аллочка. – Но я не об этом. Просто когда я вас увидел… Вы очень красивая, и в то же время настоящая. Вы теплая, если вы понимаете, о чем я. А потом добавил быстро, скороговоркой, почти проглатывая слова: – Я сейчас не совсем в форме, а вот чуть позже, через пару-тройку дней, вы не согласились бы со мной поужинать? Или у вас есть друг? Алла покраснела, хотела было что-то сказать, может, возразить, но смутилась и растерялась. Сердце забилось часто-часто. Мысли лихорадочно закрутились в голове, в душе то появлялась надежда, то исчезала. Боже мой, какая же она дура. Ведь дала себе зарок – все, больше никаких романов. А стоило только услышать теплые слова, и она опять готова распустить нюни.