Мужикам вообще нельзя верить. В Аллиной памяти калейдоскопом пронеслись все ее мужчины. Один женат, у другого жена «больная», третьему нужно карьеру делать, четвертому детей дорастить. – Нет, друга нет, – сказала Аллочка честно и тут же себя отругала. Обычно она умела кокетничать. А тут, как простушка, сразу выложила правду. Недаром ей Селиванов как-то сказал: «Понимаешь, Алка, ты баба, конечно, красивая, но не породистая». Видимо, отсутствие «породы» и лежало в основе ее инфантильного поведения. – Вы все-таки удивительная, – захохотал Владимир, закинув голову. – Мои модельки ни за что бы в этом не признались. Алла мысленно себе поаплодировала. – Ну и хорошо, что друга нет, – сказал он с еле заметным облегчением в голосе. Еще вчера Аллочка ответила бы, что друга нет, но сердце прочно занято Селивановым. Это из-за него она пришла к Зое Павловне. Хотела поговорить про ее невестку. А вдруг у нее получилось бы понять, почему из-за Николь Артем бросил Аллочку. В чем причина, чего в этой долговязой модели было такого, чего не было в Алле? А сейчас она прислушивалась к себе и понимала, что в ее душе нет никакой любви. Есть обида, недосказанность, незавершенность… Но любви нет. Одна горечь. Ведь если бы она продолжала любить Артема, разве частило бы так сердце из-за внимания к ней Владимира Орефьева? Или частило бы? Аллочка совсем запуталась. В этот момент хлопнула входная дверь – вернулась Зоя Павловна. Она сразу пошла на кухню и загремела чашками. Когда Кучинская зашла к ней проститься, Орефьева заворачивала не съеденный Аллочкой «Красный мак» в фантик с тем, чтобы снова вернуть его в конфетницу. Глава 19 Макар Евграфович был очень плох. Кира просидела у него всю ночь. Он лежал тихо-тихо, в лице не было ни кровинки. Только гудел аппарат, к которому были подключены провода, закрепленные на его теле. По экрану бегала ломаная линия, показывающая, видимо, работу сердца. Кира все пыталась вспомнить, почему у нее вчера возникло тревожное чувство, когда она отправляла Самохина в больницу. Что-то мелькнуло у нее в голове, когда она смотрела на старика. Но пока вызывала неотложку, собирала вещи в больницу, документы, страховку… Что же ее так обеспокоило? Она закрыла глаза и попыталась восстановить события. Вот она приходит к Самохину, моет посуду, заходит к нему в спальню… Потом вызывает скорую, появляется доктор… Опять пронеслась какая-то мысль, смутное воспоминание, но… нет, не вспомнила. Ночью время от времени заходила медсестра, и Кира с тревогой следила за ее манипуляциями. Сестричка меняла капельницы, крутила колесико, чтобы лекарство попадало в вену то медленнее, то быстрее, ставила Самохину уколы, мерила давление… Под утро, едва Кира задремала, облокотившись о спинку стула, как стремительно вошел врач. Он был похож на великовозрастного старшеклассника: длинный, узкоплечий и какой-то неловкий. Рукава его распахнутого халата были слишком коротки, длина брюк позволяла демонстрировать коричневые хлопчатобумажные носки, светлые кудрявые волосы стянуты в хвост, а глаза спрятаны за поблескивающими стеклами очков. – Ну что, девушка, похоже, кризис миновал. Больной, конечно, еще слаб, но самое плохое позади. Так что идите домой, выспитесь… И, кстати, какие он таблетки принимал? Надо бы глянуть. В его вещах лекарства не было. Доктор внимательно посмотрел на Кораблеву, и она увидела, что он очень молод. – А я и не знаю. Видела у него такой пузырек… – и тут Киру озарило. Она вспомнила, что ей показалось подозрительным. – Я съезжу к дедуле домой и привезу бутылочку. Девушка вскочила со стула. – Дедуля, говорите? Надо же, какая любящая внучка, – сказал эскулап недоверчиво. – Сейчас такое не часто встретишь… Ну, привезите, буду вам премного благодарен. Кире стало смешно. «Сейчас такое не часто встретишь…» Врачу от силы лет тридцать, что он в своей жизни видел-то? Она выскочила на улицу. Кораблева так спешила проверить свою догадку, что тормознула такси. Вообще-то для нее такие траты были недопустимы, полученные отпускные заканчивались, на работу только через неделю, да и зарплату когда еще получишь! Можно, конечно, аванс попросить, но это все равно не выход из положения. Таксист попался разговорчивый, и всю дорогу до дома Самохина говорил о политике, костерил санкции, ругал капиталистов и с ностальгией вспоминал прежние времена. Рассчитавшись с ним, Кира легко взбежала на третий этаж и попыталась вставить ключ в замок квартиры Макара Евграфовича. Он почему-то не вставлялся. «Ключ, что ли, не тот взяла»? – удивилась Кира. Она вытряхнула содержимое сумки на коврик возле двери и стала перебирать ключи: от маминой квартиры (тут Кира чуть не расплакалась. Видимо, к маме больше ходу нет. Просто Железный Феликс. Если решила вычеркнуть дочь из сердца, так оно и будет), от приемной «Искры», от рабочего кабинета, от почтового ящика… Тот, которым она пыталась открыть дверь, был действительно от квартиры Самохина. Кораблева закинула весь свой хлам назад в сумку и нажала на тугую белую пуговку звонка. Послышалось движение, шуршание, шепот, затем дверь слегка приоткрылась. В щели показалось пухлое лицо Софьи Борисовны Кац. – Что вы хотели? – с металлом в голосе спросила она. Этот холодный тон шел ей, как рыбе зонтик. – Мы? Мы хотели бы зайти, – с вызовом ответила Кира, и сама себе удивилась. Ведь Софья Борисовна гораздо старше ее, а значит, разговаривать с ней подобным образом непозволительно. Но Кире позарез нужно было попасть в квартиру Самохина, и как можно скорее, чтобы проверить свои подозрения. А судя по цепочке на двери, внутрь ее впускать не собирались. – Вам здесь нечего делать. Эта квартира практически наша. Макар Евграфович нам ее завещал. Так что до свидания, – и Софья Борисовна попыталась закрыть дверь. Кира всунула в дверную щель ногу и взвизгнула: – Вы что?! Какое наследство? Макар Евграфович жив! Я сейчас полицию вызову! При словах о полиции Кац перестала с силой давить на Кирину ногу и ослабила хватку. – Немедленно откройте, я пришла за лекарством Макара Евграфовича. Рейдеры! Захлопали двери соседей снизу: – Эй, кто там буянит? Сейчас в милицию позвоню! Хулиганье! – Убери ногу, – зашипела Софья Борисовна, – иначе я не могу цепочку откинуть. Скандалистка! Кира уступила требованию, щель моментально пропала, послышалось звяканье, и дверь распахнулась. Девушка шагнула через порог и почувствовала запах жарящихся шкварок. – Неплохо вы тут устроились, – не удержалась от язвительности Кира. – Так что за наследство, про которое вы говорили? Из кухни, с ножом в руках вышел Соломон Исаевич и моментально перешел на визг: – Это не ваше дело! Мы столько лет ухаживали за Макаром Евграфовичем! Мы заслужили! Он нам квартиру эту завещал! Мы имеем право. Кира почувствовала, что ее охватывает ярость. Такие сильные чувства Кораблева не испытывала очень давно. Острота ее эмоций сгладилась вместе с уходом из ее жизни Эмила, и наступило время «трех Б»: безразличия, беспомощности, бессилия. А потом она вступила в «Народную власть», появились Глаша, Аллочка, Сологубова, Торопов, Венька… Макар Евграфович… К ней приходили люди, просили о помощи, и она помогала. Это было так здорово – помогать. И Кораблева почувствовала, что корочка льда, которая сковала ее чувства, начинает таять. Потихоньку. А вот сегодня такой взрыв эмоций! – Э! Вы чего? Мне наплевать кто, что и кому завещал. Самохин жив! Дайте мне лекарство и идите пируйте, – и Кира двинулась в спальню старика. За ней по пятам следовали Кацы. Со стороны это, наверное, выглядело очень комично. Они шли клином. Впереди, в качестве вожака – Кира, а по обе стороны от нее «наследники» квартиры. Кораблева подошла к тумбочке, стоявшей у изголовья кровати, и забрала блистер с таблетками. Из шкафа достала пиджак Самохина. Во внутреннем кармане лежал пузырек, заткнутый ваткой. Кира потрясла им, внутри его радостно затренькали пилюли. Закинула все в сумку и обернулась. Соломон Исаевич остановившимся взглядом смотрел вглубь открытого секретера. Кира накануне доставала оттуда документы Самохина, а дверцу так и не захлопнула. И что, интересно, там такого страшного увидел Кац? – Ну как, все взяла? – с невыразимым елеем в голосе спросила Софья Борисовна. – Или еще что-то нужно? Кира не удостоила ее ответом и решительно покинула квартиру. Глава 20 Глафира сидела в приемной партии «Народная власть» и плакала. Сегодня ее допрашивал полицейский, прямо троглодит какой-то. Правда, Глаша плохо представляла, кто такой троглодит, но слово было страшное, как и сам следователь. Он был высокий, сутулый, весь состоящий из острых углов. Руки были согнуты под углом, колени разогнуты не до конца. Когда он писал протокол, шея была наклонена к столу почти на девяносто градусов. Задавая вопрос, он приподнимал голову, и угол увеличивался. Пожалуй, лучше назвать его не троглодитом, а Угольником. Он спрашивал, путал, подозревал и все писал, писал, писал… Особенно его интересовал вопрос о том, откуда у Назиры фото убитой Николь Орефьевой. – Вам знакома эта фотография? – показал он снимок модели. Глафира лихорадочно думала, что ответить. Самой скрывать ей было нечего. Но не хотелось вмешивать «Народную власть». Если полиция только узнает, что к ним приходила Орефьева с требованием разобраться с непутевой невесткой… Получается, что они «разобрались»! Налетят журналисты и понесется… А у их партии такой хороший рейтинг! Антон Семеныч все не нарадуется. Некстати вспомнилось, что Назира называла его Колобком. И еще Памела, Алла то есть… Она на фотке выколола Николь глаза. Похлебкин всем показывал снимок, и с Аллочкой потом начальство имело серьезный разговор. Значит, она каким-то боком причастна к этому делу. И хоть Глаша ее не очень-то любила, но все равно жалко дуреху. А полиции только скажи, что фотки видела в приемной партии… Они сразу вцепятся, как клещи, и расколют эту Аллочку, как пить дать, свалят на нее все беды. – Да не помню я. Лицо, вроде, знакомое, где-то видела, – Глаша наморщила лоб. Следователь поднял голову – угол увеличился: – Где вы его видели? – Может, по ящику… – Глаша старалась не смотреть на Угольника.