– Простите? – угол развернулся, увеличив градус. – Ну, в смысле, по телику. Может она какая-то мисс… – Глафира сделала вид, что вспоминает. – Нет, не помню. Угол снова стал прямым. Следователь стал фиксировать Глашину забывчивость на бумаге. – Как вы думаете, каким образом эта фотография могла оказаться у убитой Назиры Сафиной в день смерти? – Да не знаю я! – вспылила Глаша. – Она мне не докладывала. И так далее. Вопрос – ответ – угол, вопрос – ответ – угол. Глафира, чтобы было не так страшно, стала воображать, как у следователя от постоянного наклона шея протрется и голова отвалится от тела. Представив, как она покатится по кабинету, Глаша фыркнула. Это не понравилось Угольнику, и он продержал Глафиру лишние полчаса, это точно. И вот сейчас она сидела в приемной партии, чувствуя себя безумно одинокой. Хотя могла пойти домой, мама бы ее поддержала. Но не хотелось грузить ее своими проблемами. А вдруг она запретит Глаше ходить в «Искру»? Просто удивительно, но она привязалась к своей волонтерской работе. Ей было бы жалко не видеть больше нелепую Тетку, глуповатую Памелу, вечно спешащую Врачиху и красавца Попеля. Да и Веньку, чего греха таить. В общем, сегодня ей захотелось прийти сюда, в приемную партии. Хлопнула входная дверь, и вошла Тетка, отфыркиваясь, словно лошадь. Глафира вытерла слезы и уставилась в монитор пустым взглядом. – Ой, а что ты впотьмах сидишь? – спросила Кира, заглядывая в кабинет. – На улице такой дождина, ужас. Да еще и ветер. Как дунул – зонтик вывернуло, аж спицы погнуло. Так жалко. Денег лишних совсем нет, а тут еще зонт покупать… – Отдай Веньке, он починит, – сказала Глафира равнодушно. – О, это мысль, – обрадовалась та. А ты чего такая квелая? Слезы задрожали у Глаши на самых кончиках ресниц. Она побоялась, что если начнет объяснять, то не выдержит и разревется. – Эй, ты что? – Кира подошла и заглянула Глаше в глаза. И тут Глафира уронила голову и зарыдала. Тетка закудахтала, забегала, запричитала. Потом подняла Глашину голову, прижала к своей плоской груди и стала бережно ее гладить, приговаривая: – Ну-ну-ну, не надо плакать. Ты моя Гаврошка. Все будет хорошо, все будет очень хорошо, все наладится. – Ничего не наладится, – гундосо проворчала Глаша в Кирину грудь. – Назирку убили, и Угольник пытает: «Где вы были с семнадцати до девятнадцати?» А я что, помню? – Кто такой Угольник? – спросила Кира, отстраняя ее голову от своей груди. – Следак. Мент. Он меня допрашивал, – ябедничала Глафира. – Все выспрашивал, почему у Назирки в сумке фотка модели, которую убили. – Постой, это какой модели, Николь что ли? – раздался Аллочкин голос. Они не услышали, как Алла появилась в приемной. Вошла, тряхнула гривой светлых волос и кинула сумочку Глаше на стол. Выглядела она, конечно, сногсшибательно. И почему, интересно, ее замуж никто не берет? Наклонившись к коллегам и расширив глаза, Кира прошептала: – Не знаю, как кажется вам, но я думаю, что тут все с нами связано. Я имею в виду, с партией. Вот смотрите. К нам приходит Орефьева, и убивают ее невестку. Потом Назиру, тоже нашего человека. Взрывают машину Торопова. Приходит Самохин – и его пытаются убить. И Макар Евграфович был соседом убитой Николь. Как вам это? – А что, Самохина тоже пытались убить? Он-то тут причем? Старый человек, – Аллочка всплеснула руками. – Так, девушки, давайте разбираться, – около Глашиного стола, словно ниоткуда, появилась Татьяна Митрофановна Сологубова. Аллочка дернулась от неожиданности, Глафира пискнула, и только Кира сохранила спокойствие. – Нам нужно все привести в систему. Доставайте бумагу, – сказала не терпящим возражения тоном Сологубова. Глафира сразу подчинилась, на столе появились листок и карандаш. И вдруг ей стало так спокойно! Так бывало, когда перед ней вырисовывалась проблема, которая сначала казалась неразрешимой. А потом появлялась мама и начинала анализировать, рассуждать, аргументировать. И, в конце концов, от препятствия не оставалось камня на камне. – Так, господа хорошие, двигайтесь ближе. Будем думать. Давайте искать связь между случившимся. Слева записываем убийства, а справа будем писать всех людей, которые хоть как-то связаны с ними. Сологубова нарисовала кружочки, в которых написала: «Смерть Николь» и «Смерть Назиры». – Нужно еще написать про покушение на Макара Евграфовича, – напомнила Кораблева. – Что значит покушение? Кира, ты можешь объяснить? А то у нас разовьется паранойя. Во всем будем видеть теорию заговора, – качнув головой сказала Сологубова. – Я к нему прихожу, а он дверь не открывает. Слава богу, что у меня есть свой ключ. Захожу, а он лежит на кровати еле живой. И упаковка таблеток на тумбочке, – сбивчиво пояснила Кораблева. Она как будто снова увидела эту картину: редкие седые волосы старика, тонкая белая кожа в пигментных пятнах. И снова от жалости сжалось сердце. – Понимаете, у Макара Евграфовича сильно трясутся руки. То ли возрастное, то ли это болезнь Паркинсона, неважно, но он сам не может достать таблетки из блистера. И просит или соседей, или меня их повыдавливать и переложить в пузырек, который потом затыкает ваткой. Кораблева выложила на стол флакончик и блистер. – Вот смотрите. На тумбочке лежала эта блестящая пластинка с несколькими выдавленными таблетками. – И что? – не поняла Аллочка. – А то, что никакой пачки у него просто быть не могло. Только пузырек с ваткой! Мы таблетки выжимали все до одной, а пустую пластину выбрасывали. Спрашивается, откуда это на тумбочке? – и Кира потрясла блистером. – То есть, кто-то сымитировал, будто Самохин или передозировал, или выпил не то, в случае, если в блистере не те таблетки, которые он обычно принимал? – предположила Татьяна Митрофановна. – Вот именно. А вот этот пузырек, нормальный, откуда он сам может вытрясти пилюли, был у него в кармане пиджака. Я заезжала к Самохину домой и забрала и склянку и пачку. И потом Кацы… – Это те лилипуты, что приходили и ругались, что ты хочешь квартиру старика захапать? – вспомнила Глафира. Она оживилась, от былого уныния не осталось и следа. – Квартиру захапать!.. А сами мне кричали, что Самохин на них написал завещание. И уже чуть ли не вселились к нему. Представляете? Это при живом-то человеке! – Я не вижу никакой связи между Самохиным и нашим делом. При чем здесь старик и убийства? – удивилась Сологубова. – Как при чем? Сначала Орефьева к нам за помощью обратилась. И после этого убили ее невестку. И Макар Евграфович к нам приходил, просил помочь. Так ему таблетки подменили. А во-вторых, его квартира под квартирой Николь! – выкрикнула Кира. – Вот это номер. Я не знала, – присвистнула Татьяна Митрофановна. И она пририсовала третий кружок, в котором написала «Покушение на Самохина». – На первый взгляд, ничего не ясно, – Сологубова полюбовалась на свой рисунок. – Никто кроме Кацев не мог пробраться к старику и устроить подмену лекарства. Но какое отношение они имеют ко всей заварушке вокруг «Народной власти»? Лично мне кажется, что их интересует только квартира. Сологубова задумчиво потерла лоб. Ладонь у нее была узкая, красивая, с аккуратным маникюром. И только кожа была грубой, шершавой. – Тогда, может, Макар Евграфович стал свидетелем смерти Николь? – спросила Глаша. – Может, что-то видел или слышал? Давайте нарисуем стрелки. От Николь к Самохину. Ну, или наоборот. Сологубова кивнула головой и сделала несколько уверенных штрихов. Кира подумала, что ей идет быть хирургом, решительным, ответственным, профессиональным. Она так и видела ее в зеленом хирургическом костюме, щеточкой моющей руки перед операцией, в шапочке, надвинутой на лоб, и в маске, закрывающей пол-лица. – Не забудьте написать про взрыв машины Торопова, – напомнила Аллочка. – А это при чем? – спросила в раздражении Сологубова. – Не знаю. Давайте запишем все, что произошло. А потом будем думать, – попыталась настоять на своем Кучинская. – Давайте тогда запишем и мои звонки. Ну, то есть, мне все время кто-то звонит и дышит в трубку, сказала Кира. – Дурдом! – закатила глаза Глаша. – Вот именно! – поддержала ее Сологубова. – Давайте тогда и взрывы зафиксируем. Представляете? Наша служба безопасности носом землю роет и ничего нарыть не может. А мы – бац! – и выяснили. После бурной дискуссии круг подозрительных происшествий все-таки было решено сузить. Итак, первой в списке была Николь. Рядом с ее именем записали: «Зоя Павловна и Владимир Орефьевы». А что, они же члены семьи, а значит, и подозреваемые номер один. – Вообще, мне кажется, – с деланным равнодушием сказала Аллочка, – что муж Ники вовсе ни при чем. У него есть алиби. Он был в командировке. Полиция все проверила. И потом, Николь жила отдельно, у нее была куча любовников. Может, это кто-то из них убил. – Ой, а ты-то откуда это знаешь? – пыхнула Глаша. – И про алиби, и про любовников. Алла растерялась. Вот как ляпнет не подумав! И как теперь объяснять, что она делала у Орефьевых? – Я просто Зою Павловну встретила. Сегодня. Она мне и сказала. Кучинская ожидала вопросов, типа, с чего бы старуха стала с ней откровенничать, но никто ничего не спросил. – Да, жалко, что у него алиби. А то ведь говорится «ищи, кому выгодно». А у мужа мотив железобетонный, она же постоянно ему изменяла. Его как перекрыло, он в состоянии аффекта ее и прикончил. А насчет алиби… Мы в курсе, как преступники их себе состряпывают, – со знанием дела сказала Кира. – А может, ее убила свекровь? Она же нам сказала, что сама с невесткой разберется, – предположила Глафира. – Ага, пришла и ножом порезала такую кобылицу. А та и не сопротивлялась… Нет, тут явно мужик был, иначе она бы голая в ванне не лежала. Причем, не просто мужик, а близкий ей человек, – сделала вывод Сологубова. – Или тот, кого она хотела соблазнить. Там же обстановочка была интимная, везде свечи, лепестки роз, – ляпнула Кира.