Часть 20 из 91 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Что?
Он наклонился ближе.
Хаген напрягся и плюнул ему в лицо.
Глава 9. Территория
Болело всё.
Склонившись вправо и слегка отогнувшись, можно было поймать точку, в которой боль чуть-чуть стихала, но тогда начинало ныть под ложечкой с другой стороны всё сильнее и сильнее, как будто сломанная пружина острым краем царапала слизистую и сжималась опять, защемляя что-то внутри. Тогда приходилось менять положение тела, дыша аккуратно, сквозь зубы, чтобы не застонать.
Туда-сюда. Без отдыха, без облегчения, подобно маятнику. Вправо и влево, елозить лопатками по сырой штукатурке, выбоинам, вмятинам и островкам засохшей краски. Туда. Сюда.
Скула тоже болела, и это немного отвлекало.
Чуть-чуть.
— Сам виноват, — беззлобно сказал Мориц.
Он развалился среди ящиков, задрав ноги выше головы, и ковырял под ногтями зубочисткой, изредка бросая на Хагена взгляд из-под приопущенных век.
Когда-то здесь располагалась районная почта. Две или даже три волоокие форменные барышни штемпелевали конверты, шлёпали горячие сургучные блямбы на посылки и бандероли, утрамбовывали вещи в холщовые мешки, забывшись, слюнили химический карандаш, а потом плевались от горечи, высунув кончики синих языков. В помещении до сих пор витал запах клея, чернил и особой почтовой пыли, вобравшей в себя угольную взвесь, копоть и смолисто-битумные испарения железной дороги.
Где-то поблизости рельсы. От точки до точки. Пасифик. Больно. Как больно…
Штукатурка кусала затылок. От бетонного пола веяло подземной стужей.
«Я не умру. Не умру. — Пол слегка дрожал, когда автоматика переводила стрелку и гусеничное тело многозвенного состава меняло траекторию, спеша доставить необходимое, из-за Стены и местное: продукты, медикаменты, хлопок, металлы и стройматериалы, топливо, бронетехнику, боеприпасы, горчичный газ, жидкий хлор, фосген — крытыми вагонами, платформами, цистернами. — Не умру. Я не умру. Не умру…»
Переехало поездом. Бывает. Нужно дышать: вдох, выдох… выдох — вдох, и опять…
На железном столе, прикрытом листом толя, громоздились уродливые в своей допотопности, но отменно сохранившиеся весы, окружённые стопами пожелтевшей бумаги. Бумага валялась везде — перевязанная бечёвкой, намотанная на бобины, в огромных картонных ящиках и просто россыпью. Даже облупившиеся стены были оклеены ею — слепыми плакатами, табличками, инструкциями со схематичным изображением человека, надевающего противогаз, делающего непрямой массаж сердца, искусственное дыхание способом «изо рта в рот». Из вороха наброшенных на рогатую вешалку спецовок выглядывал кривой раструб огнетушителя.
Хаген сглотнул. Горло полыхало, и химическая пена пришлась бы весьма кстати — холодная, мокрая, пузырящаяся сжатым воздухом, пусть и дрянная, мыльная, но во рту и так уже имелся привкус железа, соли, горького миндаля. По крайней мере, зубы были на месте и щека не «токала», а это означало, что удар был нанесён не кулаком, а развёрнутой ладонью, хлёстко, как бьют девчонки. «Портач! — подумал он мстительно. — Недоделок. Слякоть!»
Настроение почти улучшилось, но тут он сообразил, что в планы надсмотрщика, возможно, и не входило калечить. Унизить — вот это вернее.
Что ж, у него получилось. У меня — не факт, а у него — да.
— Как тебя зовут? — спросил Мориц.
Вытащив из кармана плоскую флягу, он с наслаждением, судорожно двигая кадыком, сделал несколько больших глотков. На лбу и висках тотчас проступила испарина.
— Хаген.
— Хорошее имя, — одобрил Мориц. В его голосе не было насмешки, лишь констатация факта.
— У него есть и получше, — сказал Франц.
Дрожащий свет, с трудом пробивающийся сквозь решетчатое окно, перекрасил его кожу в цвета оловянной группы — бессонно-серый и — прожилками — венозно-синий. Под истончившейся пергаментной оболочкой проглядывала контурная карта сосудов.
— Как твоё имя? Личное имя, солдат?
Франц спрыгнул с барьерной стойки. Пружинящим, хищным шагом прошёлся от стены до стены. Его лицо осунулось и заострилось, теперь он выглядел собранным, раздражённым и, вместе с тем, неуверенным, как человек, решающий слишком сложную задачу. К сожалению, со скулами у него было всё в порядке. Хаген отвернулся.
— Твоё имя?
Франц нагнулся над ним, крепко взял за подбородок, вздёрнул голову, принуждая смотреть в глаза.
— Личное имя?
— Гаммельсваде.
— Как?
— Риппенбист… или Шнюрбейн.
— Или?
— Или. Румпельштильцхен. Да. Гейнц. Или Кунц. Одно из трёх.
Порхнул смешок — из угла в угол. Франц резко шевельнулся, и Хаген вздрогнул, ожидая повторного удара. Его не последовало. Прохладная рука мягко провела по щеке, подбородку и исчезла прежде, чем он успел укусить перчатку.
— Кальт даёт право на ошибку, — сказал Франц, — но только раз. Мне позволено ошибиться дважды. Мы, вроде бы, поладили, и я тоже дам тебе ещё один шанс. Два раза ты окарался. Так будь умником на третий.
— Когда меня бьют, я плохо соображаю.
— Я просто объяснил правила игры, — тихо произнёс Франц. — А бить по-настоящему пока не начинал.
Хаген моргнул, когда чёрная перчатка ощутимо хлопнула его по щеке. Ещё не удар, но уже не ласка.
— И опять задам вопрос. Как тебя зовут?
— Никак.
Следующий шлепок пришёлся по больному месту. Хаген зашипел сквозь стиснутые зубы. Ему показалось, что кожа треснула, и по линии разрыва выступила сукровица.
— Я могу делать так очень долго. Бесконечно долго. Я же обещал, что позабочусь о тебе. Считай это частью стажировки. Ускоренное обучение в полевых условиях. Не держи зла.
Франц присел на корточки. Его медальное лицо оказалось прямо напротив. Теперь оно было тусклым, покрытым пятнами окиси, но губы были плотно сжаты, а в прищуренных глазах мерцала раскаленная добела ярость с мельчайшими ледяными прожилками — вкраплениями удовольствия.
— Не упрямься, солдат! Кто сказал «А», скажет и «Б». Мы уже одной ногой на Территории, а дальше — либо ты танцуешь со мной, либо не танцуешь вовсе. Любишь, когда тебе причиняют боль? А может быть, ты герой?
— Нет.
— Нет? Я очень рад. Тогда, пожалуйста, будь любезен, сделай шаг мне навстречу. Назови личное имя. Можешь прошептать на ухо, я никому не скажу. Меня зовут Франц, Франц Йегер, а как зовут тебя? Хорошенько подумай, прежде чем открыть рот. Внимательно выслушай вопрос. Так как. Тебя. Зовут?
— Не знаю, — сказал Хаген. — Растерял буквы. Извини. Суматошный выдался день…
Он вжался в стену, но это не помогло. От жгучей пощёчины голова мотнулась как шарик на пружинке. Бамм! В виске чугунно загудело, а уголки глаз предательски повлажнели.
— Сволочь! — бросил он, еле сдерживая слёзы.
— Не думаю, что это твоё настоящее имя, — весело возразил Франц. — Но мы же только начали. Такой простой вопрос и уже заминка! Что же будет дальше? Как ты полагаешь?
Хаген сказал, как он полагает. Мориц, наполовину вылезший из своих ящиков, хрюкнул и отвернулся, когда бешеный взгляд Франца упёрся ему в переносицу.
— Проблемы взаимопонимания, — сказал Франц, даря собравшихся многозначительной улыбкой. Мало-помалу он начинал терять самообладание. — Нам твердят про командный дух. Я начинаю сомневаться. Кажется, нам всё-таки подсунули героя. Или того хуже — второго Морица. Ай-яй-яй, грязный рот, грязные мысли!
Затянутые в чёрную кожу пальцы строго постучали по губам Хагена. Потом скользнули к мочке уха, остановились ниже, считая пульс. Звуки прерывистого дыхания напоминали скрежет виниловой пластинки, терзаемой тупой иглой. «Неужели это я?» — подумал Хаген. Чёрные пальцы пощекотали шею, обхватили, сжали стальными клещами, и он забился, выгибаясь и хрипя, суча ногами по полу…
— Довольно! — приказал Ульрих. — Хальт! Отставить! Отойди от него.
До этого момента он занимал позицию у окна, но его внимание уже давно было приковано к разворачивающейся сцене. Ленц, стоящий за его широкой спиной, по-гусиному вытягивал шею, стараясь заглянуть через плечо.
— Нет-нет, — возразил Франц, с изумлением оглядываясь на группенлейтера. — Не мешай нам! Он почти дозрел. Уже почти готов к усвоению нового материала. Нельзя ли сохранять тишину, пока идёт урок? Ведь совершенно невозможно сосредоточиться!
— Отойди от него! — размеренно повторил Ульрих. В его голосе зазвенела бронза. — Ты забылся. Это Территория, а не кафешантан! И не твой личный Центр Обучения! Нам пора выходить, у Ленца заканчивается время записи. Кроме того, нас заметили.
— Я ничего не вижу.
— Когда увидишь, будет поздно. Мы выходим, и он с нами. А ты остаёшься. Ты, Хайнрих и Эберт будете держать периметр. Это не предложение. Это приказ.
Живительный воздух смазывал глотку как холодное масло. Хаген завалился на бок. Рёбра насквозь пропороли кишечник, в теле прорастали ножи, но всё это была ерунда по сравнению с возможностью сделать вдох. Кожаные пальцы рассеянно взъерошили его волосы, прощально побарабанили по плечу.
— Так-так, — выдохнул Франц, рывком поднимаясь на ноги. — Кажется, это ты забылся, Ульрих? У меня есть задание. Он — моё задание.
— У меня есть специальные указания на этот счёт.
«Специальные указания, — повторил про себя Хаген в забытьи. — Специи. Соль и перец… гвоздика... шафран… больно, сволочь, как больно…» Из глазницы выкатилась слеза, горячим камешком на пол. И не стыдно. Ни капельки. Стыднее было бы, если бы он обмочился. Но промежность осталась сухой, спасибо и на том.
Ульрих подошёл и склонился над ним:
— Вы можете встать? Пойдёте сами, не создавая нам проблем? Или…
— Пойду сам, — поспешно сказал Хаген, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами. — Никаких… проблем… Только развяжите руки.
— Дурила, — шепнул Мориц, снимая с его запястий пластиковые стяжки и помогая подняться. — Берсерк. Идиот. Больно?