Глава VI Исчезла не только одежда заодно бесследно сгинули кроссовки, в которых Колыванов был вчера вечером. В общем-то ерунда, мог от такой дозы начать раздеваться где угодно: хоть в гараже, хоть наверху, в круглом помещении декоративной башенки, раздеться и напрочь забыть про это. Да и шмотки были не ахти, так, по большому счёту дачная спецодежда, и ничего особо ценного в карманах не было Хуже, что пропал «ролекс» с руки и утративший чувство времени Колыванов не мог даже приблизительно определить, который час. А маятниковый раритет в спальне, куда он вернулся, вообще показывал что-то несуразное половину третьего. И ещё была тут какая-то странность Ага! Вот оно что Колыванов опустился на незастеленную кровать, он уже оделся в найденные в шкафу джинсы и растянутую бесформенную футболку, носков пока не нашёл, но сейчас было не до них На резной боковой поверхности старинных часов, обращённой к кровати, играл на свирели бородатый, рогатый и козлоногий некто не то дьявол, не то греческий сатир. А может, и фавн, кто их там разберёт Этот деревянный барельеф был первым, что видел Колыванов, просыпаясь на даче; он знал наизусть каждую деталь композиции и вот сейчас она изменилась. Свирель козлоног по-прежнему держал в руке, но губы её уже не касались голову фавн повернул назад, смотрел издевательски на Колыванова и ухмылялся полуоткрытым ртом с торчащими длинными зубами. Здравствуй, белая горячка Кому-то видятся зелёные чёртики, а у нас вот оживают деревянные Но это тоже весело. Он протянул руку, приблизил её к сатиру, но несколько секунд не решался дотронуться до тёмного дерева пальцами. Всё-таки прикоснулся дерево как дерево, гладкое и приятное на ощупь, кажется даже чуть тёплым Крепко зажмурил глаза и резко помотал головой, тут же пожалев об этом движении; снова открыл в наглой ухмылке дьявола-галлюцинации ничего не изменилось. И в положении рогатой головы тоже. Ладно, пускай это будет дежа-вю. Самое обыкновенное дежа-вю. Алкогольное А фавн всегда именно так и сидел Кстати, а где же Саша? Колыванов прошёл наверх, в его комнату: кровать разобрана, на столе чехол от плеера и пустой футляр от кассеты. Децл. Звучит как диагноз, подумал Колыванов: децл головного мозга Подумал и сам удивился народная терапия лечила без осечек, жизнь на глазах вливалась в тело и в мозг, только что умиравшие, вот и способность шутить вернулась Рядом на столе тикает будильник, поставленный на шесть утра, одежды и удочки нет Но сколько же сейчас времени, неплохо бы узнать Тьфу, чёрт Колыванов хлопнул себя по лбу и вернулся от двери к столу, взял в руки будильник. Будильник показывал без четверти три. Однако Судя по всему, сегодняшний карасиный клёв достоин Книги рекордов Гиннесса Он спустился в гостиную. Спустился и застыл соляным столбом, прикованный к месту небывалым и странным зрелищем: это была не его гостиная, это было совершенно чужое и незнакомое помещение. Колыванову стало страшно. Прислонившись спиной к резному деревянному столбику лестницы, он выхватывал взглядом отдельные предметы обстановки: вот стол, широкий, на большую компанию стол, сделан по собственному чертежу, дерево слегка обожжено паяльной лампой и покрыто лаком; вот такие же стулья массивные, с высокими резными спинками Вот тупо пялится со стены широко раскинувшая рога голова лося, подвернувшегося под пулю Колыванова на облавной охоте Всё было напрасно. Голову, стол, стулья, да и остальные предметы он узнавал с трудом, но узнавал, а всё вместе было чужое. Прижав ладони к вискам, глядя под ноги, только под ноги, ни взгляда по сторонам, он пошёл к полуоткрытой входной двери, твердя как заклинание, как бессмысленный детский стишок: дежа-вю, дежа-вю, дежа-вю Но это было не дежа-вю. Всё рушилось к чертям. Пятнадцать лет работы, пятнадцать долгих и тяжких лет а последние восемь из них вообще были постоянной эквилибристикой на лезвии ножа, всё шло псу под хвост. Даже не псу, а объекту. А из-за чего? Банальная российская расхлябанность. Бездарность помощников, заменить которых нет никакой возможности даже уволить никого нельзя, из узкого кружка посвящённых всегда было два пути: один к победе тихой, без фанфар, литавр и публичных вручений наград и премий, но имеющей свою цену в твёрдой валюте. Немалую цену. Второй путь в Виварий, в клетку с серебряными прутьями. Теперь появился и третий вариант. Какое там, появилась целая куча вариантов Во-первых, скандал может получить широкую огласку, проныры-щелкопёры не знают никакого удержу, за спиной у них стоят медийные концерны и холдинги, не привыкшие считать деньги в погоне за сенсациями. И кто-то из знающих может предпочесть синицу в руках Даже если быстро ликвидировать источник утечки, джинна обратно в бутылку уже не загонишь Это будет конец всему, более идеального козла отпущения, чем Генерал, трудно и придумать Во-вторых, бомба может взорваться неслышно, всё останется за стенами пары родственных организаций. Вполне вероятная возможность, если вдуматься Толковые головы в Конторе остались, достаточно дать только ниточку Самое поганое, что бумаги при достаточно развитой бюрократии начинают вести самостоятельную псевдожизнь: размножаются не то делением, не то почкованием, мигрируют порой весьма загадочными путями И как ни старался Генерал уничтожить всякое упоминание о работах на приказавшем долго жить Полигоне, не было никакой уверенности, что где-то не лежат документы, избегнувшие массовых аутодафе девяносто первого года. Если их прочтут и выяснят, какую тему он втихую приватизировал в сумятице реорганизаций, переименований и дроблений Конторы, финал ясен: естественная и внезапная смерть от инфаркта или в автокатастрофе. Портрет в чёрной рамочке при входе в Лабораторию, и у «Проекта-W» появится новый куратор. Подавляющее большинство сотрудников, надо думать, и не поймёт, что произошло, будут работать, как работали, каждый над своим кусочком проблемы, не складывающимся в цельную картину А те, кто поймёт, такие как Капитан, тоже не заживутся Генерал медленно протянул руку и снял трубку с телефона. Подержал несколько секунд и осторожно положил обратно. В Конторе были два человека, сидевшие выше его и знавшие, чем занимается Лаборатория. Знавшие, разумеется, неофициально. Визирующие липовые планы и отчёты по относительно безобидным исследованиям но всегда готовые принять участие в дележе дивидендов, кои должна была принести главная, скрытая от всех тема. В их негласно определённые обязанности входило прикрытие Генерала и Лаборатории в случае возможных неприятностей. Весь вопрос в том, сочтут ли они неприятностью исчезновение биологической бомбы средней мощности? Или посчитают это за катастрофу, после которой легче и проще плюнуть на возможные прибыли и списать в расход и Генерала, и всю его затею? Стоп, сказал себе Генерал. Я заразился от этих паникёров Зачем во всех построениях исходить из того, что бомба непременно взорвётся? Ведь может, может проклятый контейнер с 57-м кануть тихо и бесследно, как пятак, выпавший в прореху кармана Или, на худой конец, появятся один-два объекта, которых можно будет без огласки ликвидировать и забрать трупы для исследования в Лабораторию Нет, этот вариант слишком хорош, чтобы рассчитывать дальнейшие действия, исходя из него И всё же он единственный, дающий неплохие шансы. Итак: составленный много лет назад именно на такой случай план мероприятий в действие не приводить; при осложнениях задействовать старших коллег-нахлебников втёмную, ни в коем случае не открывая весь расклад. Привлечь на самом раннем этапе так, чтобы увязли как можно глубже, чтобы дрались за проект в полную силу, чтобы боялись потерять всё А на самый крайний случай подготовить безопасную дорожку для отхода Экс-специалисты тайных войн живут порой за бугром не так уж и плохо, мемуары пописывают Если их не найдут и не уничтожат Не об этом, конечно, мечталось, но Он открыл тощую синюю папку, освободил зажим. Покрытые густой машинописью листки секретный план оперативных мероприятий с привлечением всех возможных служб исчезали в тихо жужжащей бумагорезке. Генерал смотрел на растущую кучку бумажной лапши и думал, что время планов прошло, что придётся отвечать на подкидываемые жизнью проблемы сплошными импровизациями. Экспромты и импровизации он ненавидел. На самом деле день не был пасмурным, лишь показался таким проснувшемуся Колыванову солнце, клонясь к закату, светило с другой стороны дома. И сейчас резануло по глазам, привыкшим к полумраку гостиной. Вышедший на крыльцо Колыванов зажмурился и вполголоса взвыл. Чёрт, почти как на родине, в Волгоградской области, в знойном и прокалённом июле И жажда точно такая же Он дёрнулся было назад надеть солнцезащитные очки, но тут же передумал затевать ещё одни поиски. И двинулся к пруду, не глядя по сторонам и ничего не замечая вокруг в слепящем глаза сиянии. Вообще со зрением Колыванова творилось нечто странное, многого он сегодня не видел ни липких глинистых следов на крыльце и полу гостиной, ни валявшейся чуть в стороне от крыльца собственной джинсовой рубашки (точнее, рваных клочьев, в которые она превратилась), ни своих грязных и исцарапанных босых ног. Или не хотел видеть. Или не мог. А солнце, кстати, ничем о Сахаре или Каракумах и не напоминало нежаркое ласковое майское солнце, светящее сквозь лёгкую дымку-марево Колыванов брёл медленно, опустив взгляд, прикрывая лицо ладонью. Яркий блеск под ногами заставил нагнуться надо же, часы Только несколько секунд спустя понял, что это его «ролекс». Или всё же чужой? Перевернул тыльной стороной, долго всматривался в дарственную надпись буквы упорно не складывались в слова, словно за одну ночь он напрочь позабыл грамоту Металлический браслет, по уверениям рекламы не способный порваться ни в какой ситуации, лопнул-таки пополам Колыванов, не обратив на это внимания, равнодушно сунул «ролекс» в неглубокий задний карман. Часы тут же выпали, незамеченные, было не до них. Приступ повторялся Глава VII На этот раз болели не только зубы, отдавая толчками в голову, хотя и началось опять с челюстей. Все кости: руки, ноги, позвоночник, рёбра пронзило крайне неприятное ощущение словно их вытягивали на дыбе. На дыбе, понятно, ему висеть не приходилось, но сломанная в десятом классе нога Колыванова, помнится, испытывала на вытяжке как раз такие ощущения. Вернуться, скорее вернуться к проверенному лекарству он уже развернулся и поспешил обратно к дому, но тут же остановился, донельзя удивлённый боль была какая-то не такая. Неправильная. Казалось, вернулись ощущения позабытого было, но сейчас всплывающего в памяти сна: собачьи клыки рвут тело, он всё чувствует и понимает, что должно быть больно, и это действительно больно но боль существует только в мозгу и только как понимание не раздирает и не выворачивает наизнанку нервные окончания Примерно так всё происходило и сейчас организм исправно сигнализировал, что с ним не всё в порядке, что происходит что-то неладное; мозг исправно принимал и фиксировал эти сигналы И всё. Ничему, по большому счёту, такая псевдоболь не мешала. Колыванов не стал анализировать странные ощущения и задумываться, следствие это или нет алкогольной анестезии. Просто поспешил к пруду Удочка тихо и спокойно лежала на воткнутой в берег рогульке. Казалось, рыболов наживил и забросил её, отойдя по спешному, но недолгому делу. Этим мирная картина и исчерпывалась. Матерчатое сиденье опрокинутого складного стульчика разодрано пополам; круглая коробочка с червями втоптана в прибрежную грязь. Рядом валяется трёхлитровая стеклянная банка вода давно вытекла, два тускло поблёскивающих карасика с палец размером не шевелятся Колыванов с трудом сглотнул комок в горле жажда усиливалась, язык и небо казались облепленными раскалённым наждаком. Он едва удерживался от дикого желания опуститься на колени и напиться воды из пруда сладковато пахнущей илом и покрытой кое-где крохотными островками ряски. Он смотрел на эти островки, медленно дрейфующие по ветру, смотрел долго, очень долго. Потому что не хотел обернуться и И всё-таки повернулся и пошёл к самому дальнему концу участка, где сквозь бурые стебли прошлогодней полыни что-то смутно синело. Куртка, это Сашина куртка ему надоело ловить малявок, солнышко припекло, сбросил куртку и убежал играть к Бойчевским у них там мальчик и девочка, почти ровесники Саши заигрался там и пообедал пора звать домой Это была Сашина куртка. Но он её не скидывал и к Бойчевским не убегал. Когда Колыванов увидел то, что увидел, ему захотелось встать на четвереньки и завыть во весь голос. Так он и сделал. Это ещё кто? по привычке спросил у Филы Горянин, увидев выходящую из колывановского дома сильно ссутуленную, даже сгорбленную фигуру. Фила, ясное дело, ничего не ответила. Горянин заглушил двигатель, выпустил из салона собаку. Незнакомец направлялся в их сторону. Фила, засидевшаяся в машине, рванула куда-то в глубь участка. Хм Миша вроде не собирался сегодня привозить строителей, подумал Горянин. Тяжело перешагнувший оградку человек приблизился, и Денис с удивлением узнал Колыванова. Даже не столько узнал, сколько угадал в искажённых чертах. Мелькнула шальная мысль, что у Миши Колывано-ва, учредителя и директора торговой фирмы «Орион-Трейд», есть брат-близнец, существование коего он тщательно скрывал от Горянина все пятнадцать лет знакомства. И этот блудный родственник объявился после недельного, а то и больше, запоя грязный, обросший, пошатывающийся, с воспалёнными глазами Сильно исцарапанный колючая щетина на подбородке в запёкшейся, почерневшей крови. И босой. Но это был Миша. Чужой и совершенно на себя не похожий. Алкогольный перегар ощущался метра за три и ещё какой-то резкий, незнакомый и неприятный запах Когда же он успел так обрасти? Вчера ведь, кажется Мысль эту Денис не успел додумать, потому что Колыванов открыл рот и произнёс одно-единственное слово: Пойдём! Горянин подавился шутливой фразой о затянувшемся банкете так поразил его этот голос. Сказать, что он был не похож на обычный голос Миши, не сказать ничего. Он вообще ни на что не был похож. Хотя, впрочем Когда-то давно, мальчишкой, Денис Горянин видел чудо-собаку. Её показывали, как большую диковину, в его любимой передаче «В мире животных». Собака умела говорить! Ну, не вела, конечно, светские беседы и даже не могла, подобно попугаям, выдавать связные фразы но «произносила» десяток простейших слов: «мама», «дай!», «Ада» так звали эту овчарку-суку. На Горянина в отличие от умилявшегося ведущего речи собаки произвели неожиданно тягостное впечатление гортань, не предназначенная природой для подобных упражнений, выдавала звуки жутковатые, пугающие гораздо больше лая, воя или рычания Ту передачу Денис не забыл до сих пор и сейчас голос Колыванова вдруг напомнил ему мертвящие и страшные собачьи слова И как эхо его мыслям раздалось рычание на этот раз самое настоящее рычание, приглушённое и злое. Горянин глянул через плечо. Фила, убежавшая было по своим собачьим делам, сейчас вернулась и рычала не подходя близко, прижавшись к земле, вздыбив шерсть на загривке