– Ах ты пидор. И двинула ему под рёбра. Очки слетели с носа, хрустнув, погибли под ботинком. Повалив Краснова, Шваль добавила ему с ноги. Еще раз и еще. Орать не дала, зажала красновский хлебальник ладонью, струей перцовки залила глаза. Коленом навалилась на живот, а локтем на шею, придушила. Когда Краснов отключился, заклеила ему рот строительным скотчем, им же перетянула руки и ноги. Ехать Краснову пришлось в багажнике. Но он хорошо туда вписался, Шваль помогла ему немного, трамбовала ногой, радостно вздрагивая, когда получался острый хруст. Красновские арки она разбила, свои гаджеты, навигацию и автопилот в машине Павел вырубил заранее, и Шваль была ему за это благодарна. Что Павел умел, так это продумывать всё до мелочей. Еще сиги купил, тоже ништяк. Вырулив на Ярославку, Шваль закурила. С бычками не парилась, тушила их о панель и бросала в окно. Она помнила одно место, хорошее, безлюдное, без камер, на отшибе самого отшиба. Они с Павлом часто мотались туда после школы в старших классах, когда его перевели. Стрелки забивали, то-се. Туда и поехала, неловко крутя баранку и матерясь на Павла: совсем разучился ездить сам, расслабился с автопилотом. Дождь ливанул. Небо разорвалось напрочь, дороги раскисли. Свернув с асфальта в грязь на поле, тачка чуть не застряла. Катиться пришлось еле-еле, так осторожно, что стал слышен стук из багажника. Шваль включила погромче музычку, насвистывала в такт. Добравшись до места, натянула перчатки и вытащила груз. – Тихо, тихо, епт, – приговаривала, оттаскивая его к пруду. Краснов извивался, сучил копытами в грязи, но был слаб и драться со взрослыми не привык. Он что-то мычал, хрипел, вращал обожженными глазами, потом забулькал, когда Шваль ухватила его за волосы и погрузила в воду лицом вниз. Вода запузырилась. – Видал? Совсем не больно, – сказала Шваль, любуясь пузырями. Те отливали радугой в свете фар. – Я же говорил, не будет больно, ты, главное, расслабься. Краснов послушался, расслабился, затих. Подождав еще немного, Шваль разжала пальцы. Краснов смотрел в песок. Что-то знакомое было в теле под водой: волосы смешались с поднявшейся мутью, облепили макушку, всплывшую на поверхность. Шваль покурила, обдумывая, как привязать гири. Решила примотать одну к шее, вторую к ногам. Затянула хорошенько узлы, чтобы не развязались точно, а после ушла, оставив Павлу труп, кучу окурков, которые следовало собрать, вкус крови на языке и пустоту. И ничего особо не изменилось, просто стало тихо. Мыслей не было. Павел словно выполз из темной и мерзлой норы. Дрожа, но не чувствуя холода, он разделся полностью, сложил одежду и кеды в мусорный мешок, завязал горловину узлом и сунул в багажник. Выбросит в Москве, в каком-нибудь сквере с бомжами. В машине он надел сухое, заехал на мойку с самообслуживанием, почистил салон, умылся. Там же, на мойке, включил планшет, зашел в сеть и удалил записи с камер, всё за тот день и вечер – случилась ужасная системная ошибка. Арки булькнули, отрыгнув новое сообщение. Писал Лыков и, что неожиданно, приглашал отметить пятницу. Хмыкнув, Павел продиктовал – да, через полтора часа в «Море Циндао» нормально. Если что, Лыков подтвердит, что ночь пятницы Павел провел с ним. Свидетель пригодится. Он взъерошил волосы, отдышался, послушал дробный стук дождя по крыше, посмотрел, как капли сползают по запотевшему стеклу. Всё будет хорошо, всё хорошо, как надо. Подумав, он зашел на «Пацанят» и отыскал прочитанную вдоль и поперек тему. На последней странице висел свежий комментарий, отправленный десять минут назад. Рыжий Пес писал: «Спасибо всем вам за поддержку *смайлик* *смайлик* *смайлик*». 9 «Море Циндао» открылось на Цветном лет пять назад и сразу стало излюбленным местом китайцев и любителей китайского пива. Оформлена пивная была дорого, три этажа стекла и хрусталя, как ресторан с мишленовскими звездами, работала круглосуточно и почти всегда была битком. Павел огляделся, выпутываясь из пальто. За столами в красноватом полумраке сидели парочки, порхали смешки и шепотки, напротив кто-то целовался. Тихо звучала музыка, что-то нежное и мяукающее, обстановка в целом склоняла к интиму, и Павел вновь почувствовал пальцы на теле, липкие отпечатки без срока давности. Лыков сидел у окна на третьем этаже с видом на бульвар и цирк, который проглядывал сквозь беспокойное море листвы. Он уже дул пиво, широко раскинувшись на плюшевом диване. Был непривычно серьезен: под глазами залегли тени, подчеркнутые светом лампы над столом. Заметив Павла, он устало улыбнулся и салютовал бокалом. А вдруг и он туда же? – Я, если чё, не пидор. Чисто рабочие моменты обсудить, – предупредила Шваль из Павла, хотя он собирался сказать «здравствуй». Лыков поперхнулся пивом. – Хорошо, – кивнул. – Приветствую тебя, мой гетеросексуальный друг. Павел сел, неудержимо багровея. Не зная, куда себя девать, засуетился: сначала пристроил сумку на стуле позади себя, затем переложил ее на подоконник, снял очки и повесил их на салфетницу. Взял ламинированный лист меню, перечитал по два раза с каждой стороны. Заказал бутылку красного. Лыков следил за его манипуляциями, едва заметно улыбаясь. – Может, будешь что-то более брутальное? – поинтересовался он со злым весельем. – Водяру, например. Павел промолчал, глядя в меню. – Ты поэтому на работе ни с кем не общаешься? Боишься, что кругом одни пидорасы? – Я сейчас уйду, – сказал Павел. Он не собирался слушать выпады в свой адрес, тем более от Лыкова. Лыков сменил тон, примирительно поднял руки: – Ладно, ладно, неудачная шутка. Извини, я перегнул палку. – Проехали. Павел и сам перегнул, на самом деле. Далась ему эта ориентация. Сейчас любое странное было обычным: красить волосы и ресницы в розовый или жить втроем, с парнем и девушкой. Или сидеть годами дома одному, меняя памперсы, заказывая еду на дом и играя в игры. Детей насиловать еще не было обычным, и обитатели «Пацанят» очень из-за этого сокрушались. Называли себя «педосексуалами». твари твари Бутылку принесли раньше закуски, и Павел смело наполнил свой бокал. Обычно он старался не пить много: устойчивость к алкоголю была нулевая. Классика студенческих лет: вечеринка только начиналась, а Павел уже блевал в сортире. Теперь, конечно, уже не блевал, но уносило его знатно. Однако сегодня он решил напиться. Выпить столько, чтобы ненадолго забыть о пруде и мокром холодном Краснове. Лыков больше не подкалывал. Наоборот, вел себя очень дружелюбно, говорил о работе, упомянул проблемы в группе данных, и да, Павел знал свои косяки, в которых он честно признался и пообещал исправить. Прогулы он объяснил пошатнувшимся здоровьем: температура, сопли, неожиданный понос, да, к врачу я обращался, нет, ничего серьезного, обычный вирус. Потом они перешли к обсуждению того, что оставалось сделать – немного, в принципе, хоть и времени до завершения проекта тоже было в обрез. Разговор тек на удивление плавно и спокойно, и вот это лыковское дружелюбие слегка пугало. Он чего-то хотел, это точно. Сообщит об увольнении, решил Павел. А личной встречей вроде как смягчил пилюлю. Недаром он завел речь о недоработках. Тревога нарастала с каждой минутой, встала комом в горле, а руки стало холодить, как будто они всё еще были погружены в воду, держали шею и затылок… – Чего ты хочешь? – Павел перебил Лыкова. – В смысле? – Игорь вскинул брови. – Мы с тобой не друзья, не приятели. Да мы в жизни не общались, и тут ты из всех в «Диюе» зовешь сюда меня. В чем дело? Лыков замялся, отвел взгляд к окну, и Павел провалился в глухое отчаяние. Ну точно, Маршенкулов решил слить его после фичи для чипа. За полтора месяца до сдачи проекта, ч-черт. А Лыкова попросил сообщить об этом, у самого духу не хватило, старое ссы… – У меня бабка сейчас в Склифе, – сказал Лыков. – Умирает, по ходу. Такого Павел не ожидал. «А при чем здесь я? – хотелось спросить. – Последние друзья разбежались?» – Вот только вернулся из больнички, – продолжил Лыков, глядя в стол и закручивая пальцем край салфетки. – Домой ехать поздно уже. Думаю, я лучше в Москве останусь, с Чжаном проект обсудим, раз он у нас в команде самый умный. – Да? А я слышал, что моя группа отстает, задерживает весь проект, – не удержался Павел. – За это я прошу прощения. – Лыков кивнул, не смутившись. – Я не должен был говорить об этом при коллегах. Лето не задалось, всё какая-то херня творится, то одно, то другое. Я не оправдываюсь, ты не думай, это не оправдание, конечно, просто… – У меня тоже, – сказал Павел. – Херня всё лето. Лыков замер, устремив на него настороженный взгляд ярких глаз. Затем слегка расслабился, обмяк и, ухмыльнувшись, поднял кружку: – Выпьем за это, что ли? Они чокнулись, выпили. Затем еще. И вроде бы еще. У Павла загудело в голове, и он взял тайм-аут, съел курицу, обжегшую горло и нутро. Лыков загоготал так заразительно, что Павел тоже рассмеялся. Затем долго кашлял – еда попала не в то горло, и Лыков лупил его по спине, грозя оставить инвалидом. Всё чертово вино, подумал Павел через розовый туман. Завтра будет плохо, очень. Но пока было очень даже хорошо. С работы Лыков с легкостью перескочил на китайцев, с китайцев на китайские электрокары, а после на Пекин, и Павел с жаром принялся расписывать места, где он бы хотел пожить – конечно, в районе Чаоян, может, после Пекина уехать в Ханчжоу или Сямэнь с его пляжами, но только не в Шэньчжэнь, уж лучше в Тяньцзинь, еще можно поехать в Фэнхуан или остаться в Хайнани на всё лето. Про Китай и свои планы Павел мог трепаться вечно, а Лыков ржал и называл его помешанным. Он в свою очередь рассказал о китайцах из его родного Забайкальска. Чтобы поддержать разговор, Павел спросил о единственном, что он помнил о Забайкальске, – пожаре в приграничном комплексе, случившемся почти двадцать лет назад. Отец несколько дней следил за новостями, как тушили корпуса, качал головой, когда называли количество погибших. На экране чадили синие коробки зданий, крыши проваливались внутрь. По обе стороны границы носились алые точки пожарных машин, сбрасывали воду самолеты. Что он допустил ошибку, заговорив об этом, Павел не сразу понял: мешал винный туман в глазах. Потом он разглядел лицо Лыкова и умолк. Даже подумал, что сейчас их встреча и закончится, но Лыков не полез в бутылку и рассказал о своем детстве сухо и спокойно. А Павел весь обратился в слух. Ненавистный образ Лыкова-мажора разваливался на глазах: на самом деле не богатый, не избалованный сынок, не из Москвы и не везунчик. Или же все-таки везунчик? – И что потом, в детдом? – затаив дыхание, спросил Павел. Лыков качнул головой: – Да не, нормально всё было, бабка забрала. Вырастила меня. Знаешь она какая – ух! – Он показал внушительный кулак. – Коня на скаку и всё такое. Сейчас сдала, но вообще-то… – Уверен, ей станет лучше, – сказал Павел без особой уверенности. Было и жалко Лыкова, и немного завидно. Повезло, к бабке поехал. В детдоме сложилась бы совсем другая песня. Жил Лыков, как оказалось, не на юго-западе Москвы, а в Коломне. Павел признался, что сам оттуда, точнее, из деревни неподалеку. На этом Лыков чуть не прослезился, кажется, назвал Павла «бро». Павел и сам плел что-то бесконтрольно, слова быстро растворялись, забывались в зыбком алкогольном мареве. Стало так легко выплескивать всё, что накопилось, что Павел чуть не проболтался про Краснова. Захотелось курить, и он вышел на улицу, всосал сигарету за три тяжки. Незаметно закончилась вторая бутылка вина. – А поехали ко мне, – вдруг предложил Лыков. – Или тебя девушка дома ждет? – Мы расстались, – сказал Павел, и после слов Краснова это почти не было ложью. – Понятно. Сочувствовать надо? Павел мотнул головой: – Так даже лучше. – Ну и хрен с ней тогда, – пожал плечами Лыков и махнул официанту. – Счет! Не-не! – Он указал на карту, которую вытащил Павел. – Убери, я угощаю. Расплатившись, он поднялся, выпрямившись во весь свой двухметровый рост. Вроде стоял на ногах крепко – а сверху слегка покачивался, как дерево на ветру. – У тебя грязь, – рассеянно заметил он, указав Павлу на шею.