Павел торопливо вытер ее ладонью. Грязь, надо же; неужто не всё отмыл? Снова зашептала тревога. Зачем звать к себе домой, бухать один на один? Что Лыков задумал? Но Павел вспомнил: перед ним коллега, которого он знает уже давно. «А если чё, ты сам уже не маленький, в курсах, что можно сделать», – заметила Шваль, голодно дохнув в затылок. Закружила пьяная карусель, тревога беспомощно уплыла куда-то, и Павел сам поплыл – к выходу, где скрылся Лыков. Они сели в его машину – похоронно-черный БМВ с хищным разрезом фар. Внутри пахло, слава богу, не сандалом, а какими-то носками, бензином, машинным маслом и хот-догом – в двери лежала смятая, измазанная кетчупом обертка. Лыков завел машину и вдруг выругался, хлопнул по рулю: – Мы никуда не едем. – Почему? – Кто поведет-то? Павел хохотнул – и правда, куда это они собрались, он ходил-то еле-еле, – потом задумался. Его тянуло в Коломну, как Сюаньцзана в Индию[18]: увидеть разбухшие, напоенные тысячами дождей деревянные дома по краям шоссе, устроить свидание с паршивым городом. И в коммуналку не хотелось, в мрачную пыльную нору, клетушку, в которой начинали одолевать всякие мысли, грязные, липкие, острые, голова была набита ими, как ватой мягкая игрушка. На машине Павла тоже не доедешь, автопилот не автопилот, но по ПДД водитель должен быть трезв и способен в экстренной ситуации перехватить управление. Поймают пьяным – лишат прав. – Нам нужен третий, – сказал он, важно подняв палец. – Пускай везет. Лыков хлопнул Павла по плечу: – Я ж говорю, ты – голова! Пара манипуляций в приложении, и через минут пятнадцать их отыскал мрачный, неразговорчивый, но трезвый водитель по вызову. Он сел за руль, Лыков с Павлом разместились сзади. При разгоне машина непривычно, чересчур громко рычала, напоминая джип Борисовны. Лыков тут же уснул и растекся по сиденью, периодически заваливаясь на Павла. А Павел смотрел в дегтярную тьму за линией фонарей: сперва взгляд выхватывал лишь вывески закрытых магазинов, подсветку на уровне крыш и редкие освещенные окна. Потом стали проступать очертания домов, деревья, граффити под мостом – уродливые морды с раскосыми глазами, петли, лозунги, слова из трех и пяти букв. В Кузьминках они проехали мимо высокой девушки, которая спешила прочь, в арку дома, и Павел был уверен, что видел Соню. Но свет фонаря упал иначе, и девушка оказалась парнем, на спине были не волосы, а капюшон спортивной куртки, и как вообще можно было спутать – непонятно. Вино начало выветриваться из головы. Вспомнилось, как по-козлиному он повел себя позавчера: сбросил Соню, отключил очки и потом не перезвонил. Был слишком занят, продумывая план. Захотелось набрать ее, спросить, как у нее дела, узнать – не обиделась ли. Но Соня наверняка спала, поэтому Павел просто написал что-то невнятное и глупое, сам не запомнил, что. Подождал ответа и, так его не получив, убрал очки в сумку. «Про тебя я узнал много. Про девушку твою». Кого Краснов просил это узнать? Может ли этот кто-то связать его исчезновение с Павлом? Конечно, может. Значит, за ним придут, не сегодня, так на следующей неделе или через месяц. Придут за ним, и Соне в этот момент лучше быть подальше. После случая с «контрас», когда они с Соней расстались на время, Павлу стало некому звонить, совсем, и в вечерах образовались темные пустоты. Они множились, подбирались ближе, напоминая беззвучный и безвоздушный космос, медленно поедали мир вокруг, и оставался только Павел наедине с собой. Он не хотел бы ощутить это снова. Конечно, они с Соней все равно бы разошлись рано или поздно, но не так и не сейчас. Не вынужденно, после слов Краснова. Они выехали из Москвы. Мрак вокруг шоссе сгустился, углубился, в нем не угадывалось ничего. Воздух, затекавший в приоткрытое окно, стал сладким и густым, пах срезанной травой. На обочине мелькнула долговязая фигура в мокрой одежде. Она странно кренилась набок, будто надломленная в пояснице и придавленная сверху. Вздрогнув, Павел привстал и выглянул в заднее стекло. Никого, обочина пуста. – Мы где? – Разбуженный Лыков толкнул его в бок. – Поворот на Бронницы проехали, – не сразу ответил Павел. Хорошо ли он затянул узлы? Мог ли Краснов на дне пруда распустить их разбухшими от влаги пальцами и всплыть? Пойти на запах Павла, переставляя сломанные ноги? Щелк! – щелкало бы перебитое колено. – Щелк-щелк! – Я по этой дороге уже четвертый раз за сегодня еду, – сказал вдруг Лыков и рассмеялся. Смешного в этом было мало. – Всё будет хорошо, – сказал Павел, и Лыков погрустнел. – Конечно, будет. – Он тронул водилу за плечо. – Шеф, нам бы еще в магазин заехать. Я покажу, где свернуть. Коломну Павел узнал, только когда они подъехали к кремлю. До этого были сплошь новые застройки и многоуровневые развязки, а потом раз – и пошли избы, утопленные в землю по самые окна. По этой улице они гуляли с матерью и отцом. Шли из кино, купили местной пастилы. Павел ревел: он ожидал сахарного воздушного десерта из яичного белка, а коломенская пастила напоминала сладкий липкий хлеб. Отцу она нравилась, он всё повторял, что в Китае такого не купишь, натуральное же, уговаривал поесть, вдруг Павел распробует. И мать тогда еще смеялась. Но Павел никак не мог вспомнить звук ее смеха, как будто из видео извлекли аудиодорожку. Попетляв меж строительными заграждениями у стен кремля, они выехали к китайским закусочным и магазинам и остановились. Лыков сбегал в круглосуточный ларек, вышел оттуда с двумя звенящими пакетами и коробками пиццы. Дальше по улице за торговым центром бэха свернула и пошли многоэтажки, отделенные от проезжей части рядком деревьев. Лыков жил в панельке на отшибе города. Здание было старое, настоящий образчик советского изыска с круглыми вырезами в бетоне вместо стандартных подъездных окон, отчего оно походило на многоэтажный скворечник. От стыков плит спускались бурые потеки. За домом зиял овраг, над ним метался ночной собачий перелай. С другой стороны оврага стояли краны и серебрился в лунном свете пенек недостроенного жилого комплекса. На лестнице пахло кошками и мокрыми газетами. Вручив Павлу уже початую бутылку пива, Лыков пошебуршал ключами в двери и пригласил внутрь. Квартирка оказалась небольшой – обычная двушка с тесным пятачком прихожей, сжатым зеркальными шкафами. Напротив входа была спальня; кровать и пол завалены вещами, встроенный шкаф открыт, на столе тоже бардак. Налево по коридору находилась еще комната, побольше. – Здесь бабка живет, лучше не заходить, – сказал Лыков, осторожно прикрывая дверь, как будто кто-то спал внутри. Павел успел разглядеть лишь разобранную кровать и тумбочку с лекарствами. Пахнуло горьковатым медицинским запахом, и Павел вдруг почувствовал: пора. – Где туалет? Лыков указал на дверь в конце коридора, и Павел бросился туда, не включая свет. Еле успел. Смахнув нитку слюны с подбородка, он сел на пол, раскинув ноги. Плитка была теплой, припекала снизу. Свет из коридора пробивался тонкой полосой, шел наискось от двери к доисторической эмалированной ванне с задернутой наполовину шторкой. За шторкой темнел высокий силуэт. Он покачивался, будто переминался с ноги на ногу, затем сдвинулся вправо. Показались вымазанные грязью пальцы, рукав дутой куртки, с которого капала вода. Впалые, обведенные синевой глаза, разбитый рот. Губы шевелились, складывали слова. Пойдем к нам, Павлуша, сказал Краснов. Пойдем. Не отрывая от ванны взгляда, Павел поднялся и вышел спиной вперед. Прикрыл дверь, чувствуя, как пот холодит спину и лоб. – Ну как, лучше? – Лыков выглянул из кухни, заставив Павла вздрогнуть. – Да. – Павел кивнул. – Да, спасибо. – А непохоже. Не умеешь ты пить. – Так я не пью обычно… – попытался оправдаться Павел, но Игорь уже не слушал, он открывал новую бутылку с пивом. Рядом на столе лежала коробка с пиццей. Из пакетов на стол переместились шпроты, яичная лапша, хлеб, майонез. – Будешь? – Лыков протянул коробку пастилы. – Наша, коломенская. К горлу снова подкатило, и Павел торопливо отказался. – Сперва надо пожрать как следует, – сказал Лыков. – Ешь пиццу тогда. На голодный желудок бухать нельзя. После пиццы Павлу и правда полегчало. Устроившись на кухне, они опустошили бутылок шесть, обсуждая какую-то ерунду. За распахнутым окном потихоньку светлело, изредка с надсадным гулом низко пролетали самолеты. Собаки перестали выть, дым перестал выветриваться, клубился под потолком. Не в силах сидеть на табуретке, Павел перекочевал на кожаный потрепанный диван. Сдвинув стол, Игорь сел рядом, на пол, где-то под рукой. Он рассказывал о чем-то, но смысл ускользал. Почему они не общались раньше? Павел не помнил. Он проваливался в голубоватый сон, и снизу с мягким свечением близился речной песок. 10 Нет, Чжан был прямо сам не свой. Глаза мутные, будто подернутые пленкой, часто курил, смеялся невпопад. Из ванной вышел в таком виде, что Игорь думал, скорую придется вызывать. Ну и нажрался так, что еле ходил, безостановочно метал коржи и в итоге завалился на диван. Что у него случилось, так и не сказал. Наверное, по девушке своей убивался, раз они расстались. Девушка и впрямь была хорошая, Игорь ее запомнил. Высокая, рыжая, улыбчивая. Такая все равно свалила бы от Чжана рано или поздно. Стоять сил не было, и Игорь опустился на пол, привалился спиной к дивану. Он откинул голову, чувствуя затылком Павлову руку. Плашки встроенных светильников водили хоровод, размытые и едва различимые в сумраке. – А крутое дело делаем, да? Павел сзади что-то промычал, согласен, значит. – Вот честно, ты извини, но думал про тебя: какой унылый дрищ. Думаю, ну, нос задрал, а ты на самом деле это… Я тя понимаю, бро, отвечаю. Но наладится всё. Доделаем проект, ты в Пекин укатишь, я уверен, китайцы от тя пищат. Ты молодец, прям бронепоезд, вижу цель, не вижу препятствий. Так и надо с ними. Светильники над головой качнулись и покатились в другую сторону. – А я уволиться хочу. Задолбало мотаться туда-сюда в Москву, далековато все-таки. Займусь кофейней, еще точку открою. Я вот дом купил, прикинь. Минут двадцать езды отсюда. Садик там такой, сосны-яблони, этот… дуб большой, красивый. Лес недалеко, и река рядом. К проезжей части близко, конечно, но это можно забор повыше поставить и деревьев насажать. Я думаю бабку там поселить, сиделку найти, чтоб жила с ней. Чё ей торчать в квартире в этой… Он умолк, вспомнив. Опять навалилась тоска, легла камнем в груди, не сдвинуть и не убрать. – С чипами офигенно получается. – Он решил перевести тему. – Представь: Союз, блин, Азиатских Государств. Какая сила, блин. А территория какая! Сделают чипы, и лет через десять – ни границ, ни документов, ни преступности. Дома запирать не надо, дети сами в школу топают, и родителям меньше стрессовать, что там собьют кого или утащат. У нас так в Забайкальске было. Сами в школу бегали, ну и нормально всё, хоть и граница рядом. Хотелось покурить. Игорь попытался приподняться, но мир сделал полный оборот, и пришлось сесть обратно. – Этот, как его… дядя Вася Ма, алконавт. У него раньше бизнес был, небольшой такой, возил товары, куча «кэмелов», все дела. А потом китайцы сами провозить стали, скупать у нас по дешевке, оптом, в обход Васи. А наших с товаром наши же таможенники на границе стали заворачивать, чухню какую-то гонят и не пропускают. Ну и разорился Вася, «тойоты» свои продал. В комплексе дорого стоять, выручки никакой, как, помнишь, у тети Светы Андреевой было из сорок пятой квартиры? Цены снижала вслед за китайцами, еле в ноль выходила. Но скоро у нас границ не будет. Пойдет у народа бизнес, всё-всё будет, арки дешевые, планшеты у каждой бабки, производство наладят, как в Китае. Да, Толь? – Он извернулся, посмотрел на друга. Тот мирно спал, лежа щекой на смуглой узкой ладони. Павел, да, он снова перепутал. Толик-то спился и недавно помер. С трудом поднявшись, Игорь махнул спящему рукой, как будто Павел видел: – Спи, Павлух. Завтра вставать хрен знает во сколько. Поставив будильник, он двинулся в ванную. Сунул голову в раковину под струю ледяной воды. Отмокнув, он с протяжным стоном выпрямился и краем глаза уловил движение. На миг почудилось, что в темноте за шторкой что-то пошевелилось, Игорь даже отдернул ее и проверил. Разумеется, в ванне было пусто. Допился, блин. Добравшись до кровати – коридор вращался, как турбинный вал, – Игорь рухнул лицом в простыни и тут же отключился. Звенит послеобеденное лето. Над головою растянулось выцветшее небо, под ним шуршат пустые и ломкие от зноя травы. Ветра нет, лишь изредка по полю пробегает рябь, доносит запах сена. Воздух давит сверху плотным и невидимым пластом, и лишь стрекозы нарезают его тонкими крылами. Стрижи ушли за мошкой далеко наверх и вглубь, в лазурь, и деловитой строчкой в горку лезут муравьи, обходят рытвины в песке, уходят в редкую прибрежную траву. Под ногами рыхлый склон, звенит, журчит и булькает река, а по спине бегут мурашки в предвкушении прохлады. Мышцы гудят, кожа зудит под пленкой пота. Его бы смыть сейчас, так хорошо бы смыть, ополоснуться…