— Прав он или нет, — вставил Ричард, — это ничуть не помогло мне принять решение. Чарльз опустил стаканчик с шерри на стол и сдвинул очки на лоб. — Будь я на твоем месте, Дики, я бы продолжил идти вперед. — Слушай его, Дики, слушай! — Спасибо, Морис. Да, я продолжил бы должен идти вперед. Предложил бы свою пьесу, постарался бы как можно выгоднее продать ее на рынке. Если Мэри и расстроится, то ненадолго, сам знаешь. Ты не должен терять чувства перспективы, мальчик мой дорогой. Полковник Уорендер слушал все это со слегка приоткрытым ртом и затуманенным взглядом. Когда Чарльз закончил, Уорендер взглянул на часы, поднялся и сообщил, что ему нужно позвонить по телефону перед ленчем. — Позвоню из гостиной, если разрешите, — сказал он и покосился на Ричарда. — Стоять на своем, вот что главное, верно? Лучшая политика в мире, — и он вышел. Ричард сказал: — Постоянно задаюсь вопросом: так ли уж он прост, наш Морис? — Было бы серьезное ошибкой недооценивать его, — ответил Чарльз. IV В домах и квартирах в радиусе примерно десяти миль от Пардонерс Плейс, гости, приглашенные на вечеринку к мисс Беллами, готовились предстать перед глазами виновницы торжества. Таймон (он же Тимми) Гэнтри, знаменитый режиссер, тоже готовился к празднику. Он был высокого роста и, сутулясь, всматривался в треснутое зеркало ванной комнаты, чтобы расчесать щеткой волосы — так коротко подстриженные, что особой необходимости в том не было. Затем он переоделся в костюм, который назывался у него «приличным синим», и, чтоб потрафить мисс Беллами, надел под него жилет вместо пуловера сливового цвета. Он больше походил не на режиссера, а на полицейского, вышедшего в отставку, чей энтузиазм никогда не иссякает. Он пропел отрывок из «Риголетто» — оперы, которую недавно поставил, и вспомнил, как ненавидит все эти коктейльные вечеринки. — Белл-а-ми, от тебя одна лишь тоска, — пел Гэнтри, имитируя мелодию «Bella Filia»[53]. И это было сущей правдой. Последнее время Мэри стала совсем уж невыносима. Возможно, было бы разумно рассориться с ней до того, как начнется работа над новой пьесой. Она начала уклоняться от самых простых требований режиссера, входящих в его методику: Тимми требовал от труппы быстрых и довольно сложных движений, образующих своеобразный вихревой рисунок на сцене, а Мэри уже давно утратила былую резвость. Да и темперамент, пожалуй, тоже, подумал он. И вообще он считал, что эта пьеса будет для нее последней. — Потому, как она уж давно не мила, и совсем мне она не по вкусу! — пропел Гэнтри. Затем он стал размышлять о ее влиянии на других людей, в особенности на Ричарда Дейкерса. — Она демон похоти, — пропел он. — Она просто монстр в женском обличье. Пожирает заживо молодых мужчин. Это жуткая Мэри! — Таймон радовался тому обстоятельству, что Ричард, похоже, настроен на написание более серьезных драматических произведений. Гэнтри прочел «Земледелие на небесах» еще в рукописном виде и тут же решил, что это «его» пьеса и он непременно поставит ее, как только закончит текущую работу. — Если продолжишь сочинять всю эту пустую трескотню для Мэри, когда у тебя в загашнике такая вещица, — сказал он Ричарду, — утонешь в ней и больше не выплывешь. Да, вещь далека от совершенства, некоторые куски просто ужасны. Их надо выбросить. Другие — переписать. Внеси эта поправки, и я с удовольствием поставлю твою пьесу. И Ричард поправил. Гэнтри сунул в карман подарок для мисс Беллами. То были фальшивые драгоценности, приобретенные им за пять шиллингов с уличного лотка. Он всегда приобретал подарки рационально, сообразуясь с финансовым положением того, кому будет их вручать, и знал, что мисс Беллами богата. Вышагивая по направлению к Найтсбридж, он со все возрастающим энтузиазмом размышлял о «Земледелии на небесах» и о том, как бы сделать так, чтобы убедить руководство взять к постановке эту пьесу. — Да актеры, — пообещал он себе, — будут у меня там скакать как молодые барашки. Дойдя до угла Гайд-Парка, он снова запел. А на углу Уилтон Плейс рядом с ним притормозил автомобиль с водителем. И из окна высунулось руководство в лице мистера Монтагю Марчанта. Он был изысканно одет, в петлице пиджака красовалась гардения. Лицо гладкое, светлые жидкие волосы прилизаны и липнут к черепу, глаза усталые. — Тимми! — окликнул его мистер Марчант. — Нет, вы только посмотрите на него! Шагает так решительно! И целеустремленно! Давай же, запрыгивай в машину, ради Бога, и будем поддерживать друг друга на всем пути к святилищу. — Как раз хотел повидаться с тобой, — сказал Тимми. Согнулся едва ли не пополам и влез в машину. Он имел привычку без всяких предисловий переходить к делу, которое на данный момент его интересовало. И свои идеи преподносил с безжалостной стремительностью, столь характерной для его работы в театре. Впрочем, то было несколько обманчивое впечатление, поскольку все импульсы Гэнтри были подчинены одной вполне определенной цели. Он набрал в легкие побольше воздуха и решительно выпалил: — Послушай! У меня к тебе предложение! На всем пути по Слоун-стрит и Кингз Роуд он рассказывал Марчанту о новой пьесе Ричарда. И все еще говорил, в высшей степени красноречиво, когда автомобиль свернул к Пардонс Роу. Марчант слушал очень внимательно, но настороженно, как и подобает руководству, когда речь заходит о чем-то серьезном. — Ты сделаешь это, — продолжил меж тем Гэнтри, когда машина свернула к Пардонс Плейс, — не ради меня и не ради Дики. Ты сделаешь это, потому что будет огромный порыв для театра и его руководства. Попомни мои слова. Ну, вот и приехали. Господи, до чего же я ненавижу эти светские вечеринки! — Должен напомнить тебе, Тимми, — заметил Марчант, когда она вылезали из машины, — что я один ничего не решаю. — Естественно, дорогой. Вполне естественно. Но ты должен постараться, просто обязан, точно тебе говорю. И ты это сделаешь. — О, Мэри, дорогая! — в унисон воскликнули они, и вечеринка тут же поглотила их. Пинки и Берти договорились прийти вместе. Они приняли это решение в результате долгих и мучительных переговоров после ленча. Ведь на кону стояли соблюдение обычного человеческого достоинства и профессиональной целесообразности. — Пойми, милая моя, — говорил Берти, — если мы не придем, она взбесится еще больше и отправится прямиком к руководству. Сама знаешь, какое значение Монти придает личным взаимоотношениям. «Счастливый театр — это всегда успешный театр». И никто… никто не имеет права восстать против существующих там порядков. Он терпеть не может всякую подковерную грызню. Пинки, которой с утра изрядно досталось, мрачно согласилась с ним. — Одному Богу ведомо, — заметила она, — могу ли я позволить себе в такой момент подмочить репутацию. Ведь контракт еще не пописан, Берти. — Ясно, как божий день: нашим девизом должно стать великодушие. — Да я скорее умру, чем стану ползать перед ней на коленях! — А нам и не придется, дорогуша. Легкое пожатие руки, такой долгий-долгий взгляд прямо в глаза, а там, глядишь, все и образуется. — Просто противно, и все тут. — Перестать. Будь выше этого. Бери пример с меня: я в этих делах собаку съел. Соберись с силами, милая, и не забывай — ты прежде всего актриса. — Он хихикнул. — Если правильно посмотреть на все это, будет даже забавно. — А что мне одеть? — Оденься во все черное, и никаких драгоценностей. Пусть она бренчит своими побрякушками. — Ненавижу вражду, Берти. Что за чудовищная у нас профессия. Во многих отношениях. — Это джунгли, дорогая. Посмотри правде в глаза, мы с тобой живем в джунглях. — А ты, — с завистью произнесла Пинки, — похоже, не слишком взволнован. — Бедная моя девочка! Как же ты плохо разбираешься в людях. Да я весь дрожу. — Разве? Весь вопрос в том, может ли она навредить тебе. — А как по-твоему, — заметил Берти, — может боа-констриктор проглотить кролика? Пинки подумала, что лучше не углубляться в эту тему. На том они и распрощались, разошлись по своим квартирам и принялись готовиться к выходу в свет. Аннелида и Октавиус уже были готовы. Октавиус остановил свой выбор на черном пиджаке, брюках в тонкую полоску и при непосредственном участии племянницы — на мелких дополнительных деталях, которые, как она считала, подходят к этому туалету. Сама она успела принять ванну и уже собралась одеваться, как дядя, наверное, уже в четвертый раз, постучал в дверь и предстал перед ней встревоженный и непривычно аккуратный. — Мои волосы, — пробормотал он. — Поскольку нет бриолина, я употребил оливковое масло. Теперь от меня пахнет салатом, да? Аннелида успокоила его на этот счет, почистила пиджак дяди щеточкой и упросила подождать ее в магазине. Дядя имел старомодные представления о пунктуальности и начал волноваться. — Сейчас уже без двадцати пяти семь, — сказал Октавиус. — А нас приглашали к шести тридцати, Нелли. — А это значит, дорогой, что первые гости появятся не раньше семи. Да ты выгляни в витрину, сам увидишь, когда начнут собираться гости. И пожалуйста, дядюшка! Ты же понимаешь, что пока я стою тут в халате, выйти на улицу мы все равно не сможем, так или нет? — Нет, нет, конечно. Где-то в половине седьмого или без четверти семь? Или ровно в семь? Понимаю, понимаю… В таком случае… С этими словами Октавиус сбежал вниз по лестнице. Аннелида подумала: «Хорошо, что я успела научиться быстро переодеваться». Затем она привела в порядок лицо и волосы и надела единственное свое нарядное платье, ярко-белое. Нацепила на голову белую шляпку с черной бархатной тульей, натянула новые перчатки. Потом посмотрела на себя в зеркало, заставила принять несколько поз, как перед выходом на сцену. «Ощущение такое… — подумала она, — прямо как перед премьерой. Интересно, Ричарду нравится белый цвет?» Убедившись в том, что платье вполне приличное, а шляпка ей очень идет, Аннелида принялась представлять, как все будет. Вот они с Октавиусом прибывают в гости. И производят настоящий фурор. Все перешептываются. Сам Монти Марчант, главный управляющий, спрашивает у Таймона Гэнтри, великого режиссера: «Кто они такие?». И Таймон Гэнтри с неподражаемым апломбом, который безуспешно пытались сымитировать многие актеры, отвечает: «Не знаю, но, клянусь богом, я это тотчас выясню!» Гости почтительно расступаются, когда она и Октавиус, сопровождаемые мисс Беллами, идут по зале в сопровождении приглушенного и восторженного шепотка. Все так и сверлят их взглядами. Почему сверлят, ведь глаза — это не какой-то там плотницкий или слесарный инструмент? Но так принято говорить. Короче, взгляды всех присутствующих устремлены на Аннелиду Ли. И среди них — застывший от восхищения Ричард… Тут Аннелида остановилась, ей стало стыдно, оставалось лишь посмеяться над собой и успокоить разгулявшиеся не на шутку нервы. Она подошла к окну и выглянула на Пардонерс Плейс. К дому мисс Беллами уже начали подъезжать автомобили. Был среди них один очень длинный и черный с нарядным шофером за рулем. Из него вышли двое мужчин. Сердце у Аннелиды учащенно забилось. Вот тот, с гарденией в петлице и есть Монти Марчант, а тот, высоченный и одетый неряшливо, не кто иной, как величайший театральный режиссер Таймон Гэнтри. — Все! — воскликнула Аннелида. — Никакой больше ерунды, Золушка. — Она досчитала до шестидесяти и лишь после этого спустилась вниз. Октавиус сидел за столом и читал, на коленях у него примостился Ходж. Оба были абсолютно довольны собой. — Ну, что, успокоился наконец? — спросила Аннелида. — Что? Успокоился? Да, — ответил Октавиус. — Спасибо, я абсолютно спокоен. Вот, читаю «Букварь Чайки»[54]. — Что-то замыслил, да, дядя? Он закатил глаза: — Я, замыслил? Ты это о чем? — Да просто выглядишь, как кот, объевшийся сметаны.