— Он небось тебя старше? — Олауг хотела намекнуть, что даже не видела его. — Раз такую старую музыку-то любит. Но тут же пожалела и об этом вопросе. Вот ведь привязалась, старая перечница! На секунду она испугалась, вдруг Ина, рассердившись на нее, подыщет другое жилье. — Да, капельку старше. — Ина лукаво улыбнулась, и хозяйку это насторожило. — Наверное, как вы с господином Швабе. Олауг рассмеялась вместе с ней — от облегчения. — Подумать только, он сидел там же, где вы сейчас, — заметила Ина. Олауг огладила одеяло: — Действительно. — А когда он в тот вечер чуть не плакал, как вы думаете, это потому, что он не мог вас заполучить? Олауг продолжала гладить одеяло. Грубая шерсть казалась такой приятной на ощупь. — Не знаю, — сказала она. — Я побоялась спрашивать. Вместо этого сама придумывала ответы, которые мне больше всего нравились. Чтобы было о чем помечтать вечерами. Наверное, поэтому и влюбилась так сильно. — А вы с ним вместе куда-нибудь ходили? — Да. Однажды он меня вывез на Бюгдей. Мы купались. Вернее, я купалась, а он смотрел. Он меня называл «моя нимфа». — А когда вы забеременели, его жена догадалась, что ребенок от него? Олауг пристально посмотрела на Ину и покачала головой. — Они уехали в мае сорок пятого. А я узнала, что беременна, только в июле. — Она похлопала по одеялу ладонью. — Тебе, милая, наверное, надоели мои старые истории. Давай лучше о тебе поговорим. Что у тебя за кавалер? — Хороший человек. У Ины было все то же мечтательное выражение лица, с которым она слушала рассказы Олауг об Эрнсте Швабе — ее первом и последнем любовнике. — Он мне кое-что подарил. — Ина открыла ящик письменного стола и достала маленький сверток, перевязанный золотой лентой. — Но не разрешил открывать до нашей помолвки. Олауг улыбнулась и погладила Ину по щеке. Хорошая она девушка! — Он тебе нравится? — Он не такой, как все. Он… старомодный. Ему не хочется, чтоб мы торопились с… ну, вы знаете. Олауг кивнула: — Сначала надо убедиться, что это мужчина твоей жизни, а уж потом — все остальное. — Я знаю, — ответила Ина, — но это так нелегко — убедиться. Он только что был здесь, и, перед тем как он ушел, я сказала ему, что мне нужно время подумать, а он сказал, что понимает, ведь я еще такая молодая. Олауг хотела спросить, не было ли с ним собаки, но удержалась: вопросов было и так уже достаточно. В последний раз проведя рукой по одеялу, она встала: — Ну, моя хорошая, пойду опять ставить чайник. Это пришло как откровение. Не чудесное, просто — откровение. Остальные уже полчаса как разошлись. Харри закончил чтение допроса двух сожительниц — соседок Лисбет Барли, выключил настольную лампу и некоторое время всматривался в темноту кабинета. И вдруг — бац! Оттого ли, что он выключил свет, как будто перед сном, оттого ли, что на секунду перестал думать, но перед глазами у него словно возникла четкая фотография. Зайдя в кабинет, где хранились ключи от помещений, в которых были совершены преступления, он выбрал нужный и поехал на Софиес-гате, откуда с фонариком прошелся до Уллеволсвейен. Близилась полночь. Прачечная на первом этаже была закрыта, а в магазине надгробий и памятников одинокий огонек высвечивал пожелание: «Покойся с миром». Харри прошел в квартиру Камиллы Луен и запер дверь изнутри. Ни мебели, ни других предметов из спальни не убирали, но из-за звонкого эха шагов казалось, будто после смерти владелицы квартира стала странно пустой, какой раньше не была. Вместе с тем Харри казалось, что он не один. Не то чтобы он был слишком религиозным, но в душу верил. Потому что всякий раз, когда он видел труп, у него возникало странное чувство, будто тело не только претерпело какие-то физиологические изменения, но лишилось чего-то важного. Тела были похожи на высосанных пауками мух. Не было самого существенного: того света, иллюзорного сияния, которое исходит от давно погасших звезд. Тело становилось бездушным. Отсутствие души и заставляло Харри верить в ее существование. Лунного света, падающего сквозь окно в потолке, было достаточно, и Харри, не трогая выключателя, прошел в спальню, где зажег фонарик и направил его на балку рядом с кроватью. У него захватило дыхание: там оказалось вовсе не сердце поверх треугольника, как он подумал вначале. Харри сел на кровать и ощупал рисунок. Судя по всему, линии были вырезаны недавно. Вернее — ломаная линия, пентаграмма. Харри посветил на пол. Его покрывал тонкий слой пыли, кое-где на паркете пыль свалялась в клубки. Очевидно, прибраться Камилла Луен не успела. Рядом с ножкой кровати он нашел то, что искал, — деревянные стружки. Харри облокотился на мягкий, удобный матрац, пытаясь сообразить. Если эту звезду над кроватью вырезал убийца, что бы она могла означать? — Покойся с миром, — пробормотал Харри и закрыл глаза. Он слишком устал, чтобы мыслить ясно, а в голове вертелся еще один вопрос: почему, собственно, он обратил внимание на пентаграмму? Ведь пятиконечные звезды бриллиантов — это вам не рисунок без отрыва руки. Так почему же он додумался до взаимосвязи? А может, и не додумался? Может, он поспешил? Может, он подсознательно связал пентаграмму с чем-то другим, что он видел на месте преступления, но еще не вспомнил? Он попытался представить себе места преступлений. Лисбет на Саннер-гате. Барбара на площади Карла Бернера. И Камилла. Здесь. В душе рядом. Почти что голая. Мокрая кожа. Он пощупал ее. Из-за теплой воды кажется, что с момента смерти прошло меньше времени. Он трогает ее кожу. Беата это видит, а он не может оторваться. Кожа — словно резиновая. Он смотрит на Камиллу и замечает, что и она смотрит на него — с каким-то странным блеском в глазах. Вздрогнув, он отдергивает руку, и глаза медленно гаснут, как выключенный телеэкран. Странно, думает он и кладет руку ей на щеку. Теплая вода из душа сочится сквозь одежду. Блеск медленно возвращается. Он кладет другую ладонь ей на живот. Глаза оживают, он чувствует пальцами движение ее тела. Да, к жизни ее вызвали его прикосновения. Без них бы она пропала, умерла. Он прислоняется лбом к ее лбу. Вода затекает под одежду, окутывает кожу. Только сейчас он видит, что глаза у нее не синие, а карие, а бледные губы наливаются кровью. Он прижимается губами к ее губам и отшатывается: они холодные как лед. Она смотрит на него, ее рот приоткрыт. — Что ты здесь делаешь? Сердце Харри замерло. Отчасти оттого, что эхо этих слов еще звучало в комнате, а значит, он услышал их не во сне. Отчасти потому, что голос не был женским. Но в основном оттого, что над ним склонилась чья-то фигура. Потом сердце снова забилось. Фонарик еще горел, и Харри дернулся за ним, но тот упал на пол и описал круг. Тень странной фигуры в бешеном танце заскакала по стенам. Потом зажглась верхняя лампа. Свет ударил в глаза, и Харри непроизвольно заслонил лицо руками. Прошло несколько секунд — ни выстрелов, ни ударов. Харри опустил руки. Он узнал мужчину перед собой. — Скажите на милость, чем вы тут занимаетесь? — спросил мужчина. На нем был розовый халат, но все равно не верилось, что он только что проснулся. Прическа выглядела идеальной. Это был Андерс Нюгорд. — Я проснулся от шума наверху. — Нюгорд нацедил Харри чашку кофе. — Сразу решил, что в мансарду забрался вор, который узнал, что в квартире никого нет. — Понятно, — сказал Харри. — Но я, кажется, запирал за собой дверь. — Я взял дубликат у консьержа. Так, на всякий случай. Харри услышал шарканье и обернулся. В дверном проеме возникла Вибекке Кнутсен — в ночной рубашке, с сонным лицом и растрепанными рыжими волосами. Без макияжа и в холодном свете кухни она выглядела старше, чем в той версии, которую Харри видел раньше. Заметив его, она вздрогнула: — Что случилось? — Ее взгляд метался между Харри и Нюгордом. — Проверял кое-что в Камиллиной квартире, — поспешил ответить Харри, заметив ее испуг. — Сел на постели отдохнуть и уснул на несколько секунд. Ваш муж услышал шум, поднялся и разбудил меня. Устал я за день. И он, не зная зачем, демонстративно зевнул. Вибекке взглянула на своего сожителя: — Что это на тебе? Андерс Нюгорд посмотрел на розовый халат, как будто сам увидел его впервые: — Ой, я, наверное, выгляжу по-дурацки! — Он хохотнул. — Я купил его в подарок тебе, дорогая. Лежал в чемодане. В спешке ничего больше не нашел. Держи. Он ослабил пояс, снял халат и кинул его Вибекке. — Спасибо, — только и смогла выдавить она. — Кстати, а ты-то почему не спишь? — Нюгорд продолжал глупо улыбаться. — Разве ты не приняла снотворное? Вибекке в смущении посмотрела на Харри. — Спокойной ночи, — пробормотала она и исчезла. Андерс подошел к кофемашине и поставил на нее свою чашку. Его плечи и спина были бледными, почти белыми, а предплечья — загорелыми, как у дальнобойщика летом.