— Деньги оставляю здесь. И кстати, если вам требуется жилье, то снимать номер в «Каргополе» настоятельно не рекомендую — полная дрянь. Меблированные комнаты Феофанова тоже не лучше и уж точно не для одинокой молодой дамы. Но, думаю, знаю, как этому помочь… Нина отчего-то была уверена, что он предложит ей остановиться у него, что она тотчас бы отвергла, но доктор Дорн, натягивая перчатки, вместо этого произнес: — У моей почтенной экономки, Прасковьи Ивановны, имеется сестра-близнец, зовут которую Пульхерия Ивановна. А та, в свою очередь, вместе со своим супругом, человеком взбалмошным, однако абсолютно безобидным, местным историком, летописцем и, так сказать, библиографом, сдает время от времени комнаты в своем доме на Соборной. Люди они более чем респектабельные. Так что, если хотите, могу замолвить перед ней словечко — кажется, у них как раз освободилась комната… Нина навострила уши, услышав, что этот местный историк и летописец является, помимо всего прочего, библиографом. Интересно, он что, как и Георгий Георгиевич, имеет тайную комнату с темно-синей дверью и ручкой в виде разинутой пасти льва? — Буду крайне вам признательна… — произнесла Нина, вдруг вспомнив, что даже не знает, как зовут медика по имени-отчеству. Неужели, как и чеховского Дорна в «Чайке», Евгений Сергеевич? — Прелестно, Нина Петровна. Ну что же, мне пора. Однако вы можете продолжить отдыхать. Все же август в этом году выдался крайне жаркий, так что неудивительно, что вам сделалось дурно. Рекомендую выходить из дома или рано утром, или под вечер, когда жара спадет… В XXI веке наверняка такую аномальную жару списали бы на изменение климата или, не исключено, небывалую солнечную активность, но в веке XIX этому не уделяли особого внимания. — Попрошу Прасковью принести вам крепкого куриного бульона и чаю с сушками. Не сомневаюсь, что вы не откажетесь. Таково мое медицинское предписание. Она точно не откажется — когда она последний раз ела? Два столетия назад. Точнее, вперед? — Вы точно уверены, что больше не хотите ничего сказать мне? — произнес доктор, замерший на пороге комнаты с большим саквояжем в руке. Дорн внимательно смотрел на Нину. Та, с честью выдержав игру в «гляделки», ровным тоном произнесла: — А вы мне? Хмыкнув, доктор пожелал ей хорошего дня и вышел прочь. Откинувшись на кожаный валик кушетки, Нина снова закрыла глаза. Невероятно, просто невероятно. Она быстро снова открыла их, однако удостоверилась, что по-прежнему находилась в квартире доктора Дорна. Нет, не галлюцинация, не сон и не элемент бреда, а реальность! Странно, но паники Нина уже больше не испытывала. Что же, Скотопригоньевск так Скотопригоньевск. Ведь с ней произошло то, о чем мечтали миллионы, да нет же, миллиарды людей на протяжении многих столетий: попасть в книгу. Она и попала. Правда, не в одну из своих любимых, а в произведение пусть и гениального, но ею не особо ценимого Достоевского. В его нескончаемо долгий, нудный, излишне многословный нравоучительный детектив с элементами оголтелой религиозной пропаганды — «Братья Карамазовы». Ну, или в величайшее философское произведение всех времен и народов, как считали другие. И что самое любопытное, ни одна из точек зрения не была правильной, точнее, не была окончательной. А у нее имелась уникальная возможность выяснить это в действительности. Но если она прошла сюда через дверь, то логично предположить, что может и выйти — также через дверь. Только вот где она располагается? Дверь комнаты распахнулась, и в помещение вкатилась невысокая пухлая особа в сером платье, с фартуком, державшая в руках поднос с яствами. — А вот и все по повелению доктора для улучшения вашего здоровьица! — пропела она, и Нина ощутила просто зверский аппетит. А также поняла, что отнюдь не спешит узнать, где же располагается нужная ей дверь. Экономка, быстро расставляя тарелочки и чашечки на столе, без умолку о чем-то тараторила. Нина осторожно спросила ее: — А доктора Дорна как зовут? Если не ошибаюсь, Евгений Сергеевич? — Ах, не ошибаетесь, барышня, именно так его и зовут, нашего доброго ангела! Евгений Сергеевич такой умница, к нему со всей губернии приезжают, даже из соседних тоже. Вот намедни появилась одна графиня, у которой… Выбалтывая чужие секреты и медицинские диагнозы, экономка трещала и трещала. Нина, слушая ее вполуха, набросилась на бульон. И, проглотив первую ложку, в восторге закрыла глаза. Такой наваристый и вкусный — просто дух захватывает! Нет, продукты в XIX веке были, вне всякого сомнения, по вкусу и качеству намного лучше, чем в XXI: без химических удобрений, нитратов и нитритов, генетических манипуляций и промышленного фермерского производства. Она сама не заметила, как осушила первую тарелку, и словоохотливая Прасковья тотчас подлила ей из пузатой супницы добавки. — А я вот слышала, что старец Зосима плох… — осторожно забросила удочку девушка — этот герой романа, так сказать, духовный гуру Алеши Карамазова, скончался буквально накануне убийства старика Федора Павловича. Прасковья всплеснула руками. — Да, судачат, что он резко сдает. Он — человек святой, к нему со всей губернии приезжают, да и из соседних тоже… Понимая, что со всей губернии, да и из соседних тоже, приезжают как к старцу Зосиме, так и к доктору Дорну, а кто знает, быть может, и в заведение мадам Зинаиды, Нина улыбнулась. Прасковья выкладывала ей все местные сплетни, и скоро Нина узнала много чего, отмечая, что некоторые имена ей известны — они упоминались в романе, а бoльшая часть все-таки нет. Что же, если принять за аксиому то, что каждый роман — это свой космос, к тому же реально существующий, то при описании этого космоса, как и при создании любого литературного произведения, автор просто вынужден прибегнуть к нарративной редукции — то есть упоминать, хотя бы и мельком, только тех героев, те места, события и взаимосвязи, которые имеют отношение, пусть и изначально неочевидное, к канве повествования. Иначе, если описывать всех и вся, например, в этом самом Скотопригоньевске, то только для изложения событий одного дня, а то и часа, потребовались бы десятки, а то и сотни страниц. Новаторский прием, использованный потом, хотя бы и частично, Джойсом в «Улиссе». Однако и Прасковья, и доктор Дорн, и теперь, выходит, она сама находились не в выдуманном мире, а в мире вполне реальном, в котором, что совершенно очевидно, и имелись все эти герои, места, события и взаимосвязи, о которых Достоевский в своем романе не упоминал вовсе. И о которых, не исключено, и не имел понятия — не подозревая, что они существуют в выдуманном им реальном мире, вне зависимости от его авторского волеизъявления. Или подозревал? — Вам еще бульончику? — пропела Прасковья, и Нина с большим трудом отказалась. — Ах, вы такая стройная, как принцесса из сказки! — заявила вдруг экономка, чем смутила Нину. Не тем, что принцесса, а тем, что из сказки. В какой-то мере да. Странно, однако, что героиня литературного произведения считает, что она, Нина, пришедшая сюда из реальности, тоже является героиней литературного произведения. Хотя любой космос и любую Вселенную, пусть литературную или вполне осязаемую, кто-то создал, и если на то пошло, то все и вся в любом мире, выдуманном или реальном, — продукты чьего-то творческого процесса. — Я сестрице своей скажу, чтобы она вам хорошо готовила! — произнесла Прасковья. — У них как раз комната освободилась, потому что жилица, которую пользовал доктор, преставилась, да смилостивится над ней Господь… Нина вздрогнула — и в голову отчего-то пришла история с прытким доктором, который вместе с глуповатой жадной супругой травили Ивана Ильича из толстовской повести. Вот бы занятно попасть туда, выяснить, как все было на самом деле (хотя Нина теперь не сомневалась, что оно было именно так), и… И помешать убийству! Да, но, собственно… В голове что-то щелкнуло, и важная мысль, которая только что завладела ее вниманием, вдруг улетучилась из-за нудного трепа Прасковьи. — А отчего умерла несчастная? — произнесла Нина, и экономка быстро ответила: — Ах, зачахла просто, какая-то неведомая хворь ее изнутри снедала. Даже доктор до чего уж мудрый и всезнающий человек, за границей долго живший, но ничего поделать не смог… Нине пришла в голову шальная мысль о том, что, быть может, доктор Дорн имеет некоторое отношение к кончине этой несчастной — и отнюдь не такое нейтральное, как все себе представляют. — Я уже послала сестрице записочку, она вот-вот должна прийти. Она много не берет, но жить к себе пускает только порядочных дам. А то, знаете ли, развелась в нашем городке масса всяких… Она поджала губы, и Нина понимающе кивнула. — Вы имеете в виду… Грушеньку? То есть я хотела сказать: Аграфену Александровну Светлову? Так Грушенька именовалась полным именем в романе. А в подлинном Скотопригоньевске, интересно, тоже? Прасковья, вспыхнув, стала с грохотом собирать посуду. — Вот ведь змея подколодная! По виду ведь и не скажешь, что падшая женщина — такая скромница, такая красавица. А в глазах чертенята! Она и к доктору подкатывала, за ним посылала, потому что, видите ли, дурно ей сделалось. Доктор потом со смехом поведал, как она его… соблазнить пыталась! Кончик длинного носа Прасковьи воинственно затрясся, и Нина не без иронии заметила: — Не сомневаюсь, что доктор выдержал сие нелегкое испытание с честью. Из коридора послышалась мелодичная трель, и Прасковья, гремя подносом с посудой, выбежала прочь. А через несколько минут вернулась с женщиной, как две капли воды похожей на нее, своей сестрицей Пульхерией Ивановной: такой же низенькой, плотной, болтливой. Только не в сером платье, а в синем. Уж, судя по имени, не из «Старосветских помещиков» ли? — Ах, как рада с вами познакомиться! Раз доктор вас рекомендует, то никаких сомнений быть не может! Мы немедленно поедем к нам! Где вещи ваши? Нине пришлось признаться, что вещей у нее не было. — Путешествую налегке… Однако буду признательна, если порекомендуете мне магазин дамской одежды, где бы я могла приобрести себе кое-что для гардероба…