— Я тоже не смогу заплатить, — виновато посмотрела на него тощая глиста. — А нельзя ли… нельзя ли немного снизить цену? — Остров большой, — усмехнулся Маклахен. — Есть старая брошенная деревня. Там вы сможете найти себе какой-нибудь сарай на троих. Или тот же погреб. — Я з-за-а-плачу́, — сказал хромой. — За Л-лэ-э-липси, Джайю и Г-гленду. — Это не моё дело, — повторил Маклахен. — Плати хоть за всех. Жаль, конечно. Прогадал. Нужно было задрать цены повыше. Ничего, ничего, твари, я найду способ прижать вас так, что будете верещать и проситься на горшок. — Мистер Деллахи, — глиста в обмотках стыдливо опустила голову. — Я… Я… — Спасибо, Деллахи, — кивнул этот придурковатый весельчак. — Когда заварушка кончится, я обязательно верну всё до пенни. — Я останусь здесь, — сказала цыганка. — Не надо за меня платить. — Что за вздор, Джайя! — выпучила глаза дурачкова невеста. — Если вы не хотите принять деньги от Деллахи, то… — Никогда цыганка не станет жить под землёй, — оборвала старуха. — Остаюсь. — Д-дэ-э-джайя, это с-смертельно опасно. Д-даже п-погреб не… — Ничто, — отмахнулась та. — Остаюсь, сказала, и всё тут. — Ну и ладно, — поднялся Пирс Маклахен. — Это всё, что я хотел сказать. Можете расползаться по норам и про… Он не договорил, потому что в небе послышался далёкий гул. В наступившей за столом полной тишине он нарастал — медленно, протяжно и зловеще. Через минуту где-то далеко ухнуло. В окно вдруг полыхнул яркий свет, от которого все невольно зажмурились, кто-то охнул, взвизгнул кто-то из баб. И снова ухнуло. Маклахен почувствовал, как подрагивает под ним пол. — Какие мощные бомбы! — пискнула глиста в обмотках. — Подо мной стул дрожит… Они что, совсем с ума сошли?! Разве можно бросать на людей такие страшные бомбы! — П-похоже, это ядерный у-удар. — Не может быть! Сегодня только тридцатое! — это Беатрис. — Наверное, им было невтерпёж, — хохотун. — Вам смешно, Липси?! — глиста. — А разве я смеюсь? — А до нас радиация дойдёт, Деллахи? — Не знаю. З-за-а-зависит от того, к-какие г-гэ-э-города бомбят. — Где же наши пэ-вэ-о? — весельчак. — Н-надо идти в подвал, на всякий с-сэ-э-случай. — Так, — заторопился Маклахен. — Значит — с сегодняшнего дня. Место в подвале стоит полста фунтов уже сегодня! Все слышали? Свет вдруг погас, а за окном явилась новая вспышка и долго не угасала. Снова задрожала земля. Потом свет угас, и остров снова погрузился в вечерний мрак. Заскрежетали отодвигаемые стулья. Кто-то чиркнул зажигалкой, кто-то зажёг спичку. — И сколько же нам придётся там сидеть? — спросил кто-то из баб. — А свечи там есть, господин Маклахен? — Какой ужас! — Там, наверное, полно крыс! Я умру, если увижу хоть одну крысу! — А можно будет выйти хотя бы за одеждой? Маклахен не двинулся с места. Он молча стоял посреди всей этой суеты, возгласов и смертного ужаса, нависая над столом неотёсанной глыбой, и улыбался. А эти твари, эти добренькие сморчки, даже не вспомнили про старуху Меган. Ни один. Часть III 17. День двадцатый. Нид Липси На самом деле, жизнь и смерть — лучшие подруги. Эту парадоксальную аксиому Нид Липси вывел давно и с тех пор очень любил её повторять, шокируя окружающих оригинальностью своих суждений. Ему очень нравилось если не быть, то хотя бы выглядеть парадоксальным и порой немного циничным. Лёгкий налёт цинизма придаёт взрослому мужчине своеобразный шарм и окружает его аурой мудреца. Нет, Липси не был ни самовлюблённым глупцом, ни пустомелей. Тем не менее, он отдавал себе отчёт в том, что порой выглядит комично. И, как это часто бывает вследствие врождённого оптимизма и всегда хорошего настроения, боялся показаться легкомысленным, а потому часто и старательно напускал на себя вид много повидавшего пессимиста. Что, впрочем, случалось довольно редко и совсем не мешало ему выглядеть ещё комичнее. Разумеется, он любил жизнь, во всех её проявлениях и со всех сторон. И чем больше он любил жизнь, тем больше, с возрастом, начинал бояться смерти. И ни жизнерадостность, ни необязательная вера в бога, ни свод правил, которыми были исписаны записные книжки, не помогли ему убедить себя в том, что он не боится смерти, не помогли ему относиться к смерти так, как она того заслуживает — с ненавязчивым уважением и лёгким пренебрежением. Последние дни до истечения срока ультиматума внутренняя тревога, от которой саднило живот и трепыхалось сердце, заставляла его быть ещё веселее, болтать без умолку, делать тысячу ненужных и нелепых движений. Теперь же, когда всё уже случилось, а он был до сих пор жив, страх смерти перешёл в тоску и неизбывную клаустрофобию. В подвале было душно. Сильно пахло подгнившим луком, многолетней пылью, протухшим мылом и туалетом. В тесном помещении были свалены ящики из-под овощей, листы картона, и прочий обязательный для любого подвала хлам. Здесь же были сложены старые отслужившие своё матрацы, которые теперь, уложенные вместе с картоном вдоль стены, служили обитателям гостиницы неким подобием кроватей. Посреди цементного пола был собран из ящиков импровизированный стол, на котором тускло горела керосиновая лампа, выжигая остатки кислорода. Шёл третий день, как они спустились в этот подвал и сидели в нём безвылазно, за металлической дверью, которая должна была спасти их от радиации, ядовитых газов и всего, что грозило неминуемой смертью. К сожалению, она не могла спасти их от Пирса Маклахена, который пару раз спускался к ним, чтобы испортить всем настроение. По крайней мере, он приносил поесть — варёной картошки, сухарей, воды. Электричества нет, — объяснил он в ответ на их сетования на скудность пищи. — Радуйтесь, тараканы чёртовы, что я вообще кормлю вас! — У меня зудит всё тело. Это невозможно, — жаловалась на своём матрасе Беатрис. — Я хочу помыться! — Да, это просто ужас, а не жизнь, — вторила Гленда. — Наверное, можно уже подняться наверх, а, Деллахи? Третьи сутки ведь. — Конечно можно, — вступил в разговор Ллойд. — Вон, хозяин там живёт, и ничего, живой. А Джайя, а Меган! Они же не спускались с нами сюда. — Действительно, — вздохнул Липси. — Надо бы сходить, разведать, что там и как. — Н-не стоит, Л-лэ-э-липси, — отозвался Деллахи. — Я не могу больше сидеть в этой душегубке, — он встал, принялся ходить вокруг «стола», от чего язычок керосинки вот-вот, кажется, готов был угаснуть. — Да, вонь здесь ужасная, — вздохнула Гленда. — И сырость. — А эти мерзкие крысы! — плачущим голосом воскликнула Беатрис. — Я слышу их возню каждую ночь. — Да, — простонала Гленда, дрожа от омерзения. — Они постоянно копошатся вон в том углу. Я готова была умереть со страху, когда увидела там две зелёные точки. Это были глаза. Такие злые, такие мерзкие!.. — Не думаю, что глаза крыс способны светиться зелёным светом, — возразил Ллойд. — Это же не… не кошки, в конце концов. Глазки у крысы маленькие, как бусинки, и они… — Ах, полно, Ллойд! — перебила Гленда с отвращением. — Давайте больше не будем говорить об этих ужасных созданиях! — А пойдёмте наверх! — предложил Липси. — Все! Идёте? Беатрис с сомнением посмотрела на Ллойда. — Я теряюсь, — произнесла она. — Милый? Ллойд пожал плечами. — Ну, не знаю… Может быть, пусть Липси сходит сначала? — Н-нет, — покачал головой Деллахи. — Это с-сэ-э-мертельно опасно. Хлопнула дверь. На лестнице ведущей сверху в подвал, послышались тяжёлые шаги и одышка, по которым сразу можно было узнать хозяина. Пригнувшись, Пирс Маклахен, ступил под низкую притолоку входа, замер, обвёл помещение своим ничего, кроме отвращения, не выражающим взглядом. — Ну, как там, мистер Маклахен? — обратился к нему Липси. — Я хочу выйти прогуляться. — Шагай, — равнодушно бросил Маклахен, даже не взглянув на него. — Как там Джайя? — спросила Гленда. — Понятия не имею, — ощерился хозяин. — Плевать мне на эту чёртову бродяжку.