Проходя мимо коровника, едва не подскользнулся и не упал. Ему стало страшно. Падать в этот ледяной пепел очень не хотелось. Оторвав на минуту платок от лица, увидел чёрное пятно, которое образовалось на месте, где его рот с усилием втягивал воздух. Закашлялся и некоторое время стоял, отплёвывая густую мокроту и грязь. Это была смерть. Надо было идти в гостиницу, спуститься в подвал, забиться там в самый дальний угол, уснуть… и проснуться лет через двести, когда всё уже кончится, когда последствия войны уйдут в прошлое, а земля снова приобретёт привычный вид. Что-то попало под ногу — какой-то камешек… Ещё один… и ещё. Он присел на корточки, всматриваясь. И замер от ужаса. Под ногами, на несколько метров, или десятков метров вокруг, лежали на земле замёрзшие, окоченевшие тела птиц. Целая стая птиц просы́палась с неба — давно, уже не меньше суток, наверное. Трупы были припорошены снегом и успели окоченеть до каменной твёрдости. Липси резко поднялся, от чего чуть не упал тут же — голова закружилась, в глазах потемнело. Постояв, повернул обратно и быстро пошёл к крыльцу. С неба вдруг рухнул на голову рёв и свист — внезапно и оглушительно. Невольно Липси повалился на землю, накрывая затылок руками, ожидая испепеляющего взрыва. Но взрыва не последовало. Самолёт, — а это был самолёт, — проревел над головой, уносясь куда-то в сторону материка. Чей он был? Американский? Английский? Или китайский, который нёс очередную атомную бомбу?.. Хотя, нет, это был, конечно, не бомбардировщик — слишком низко и быстро он летел. Прямо перед лицом Липси, перед глазами, торчал из земли надломленный стебель какого-то цветка. На маленьком листке застыла, скрючилась и засохла, почерневшей заиндевелой каплей смерти, божья коровка. Жгучие слёзы проступили на глазах Липси, рот скривился в беззвучном плаче. Он перевернулся на спину и зарыдал в голос, наблюдая за бурой полосой, которую оставил после себя самолёт — словно в этой тьме, в черноте дыма и пепла, пролетел сказочный огнедышащий ящер, который испепелил землю вокруг и теперь унёсся дальше — сжигать, умерщвлять, уничтожать. Он лежал так несколько минут — в растаявшем под его телом пепельном снегу, забыв о платке, сотрясаясь в рыданиях — грязный, жалкий обломок недавней жизни, в которую теперь верилось всё меньше и меньше. Потом поднялся и поплёлся к гостинице. А с неба вдруг посыпался снег — медленный, крупный и серый. 18. День двадцатый. Беатрис Последняя любовь, оказывается, может быть гораздо больней первой, которая должна быть несчастна по определению. Во всяком случае, последняя — безнадежна. Первая любовь — это в первую очередь надежда. Последняя — безнадежность. Теперь Беатрис нисколько не сомневалась, что любовь её — последняя, и что именно в том смысле, который подразумевала Джайя на самом деле. Хотелось плакать. Хотелось умереть прямо сейчас, чтобы не дожидаться того момента, когда смерть сама придёт за тобой. И очень было страшно остаться одной. Ведь если… если Ллойд… Нет! Не надо думать об этом! Ты дура, что ли? Ты совсем сдурела, милочка?! Что ты себе позволяешь, какие мысли?! Помыться бы… Самым мерзким в этом подвале было отсутствие возможности не только помыться, но даже просто умыться; отсутствие полноценного туалета и присутствие крыс. Страшнее всего было в первую, бессонную, ночь. После того как они спустились в подвал, ещё дважды сотрясалась под ногами земля и казалось, что им уже никогда не выйти наружу, что гостиница не выдержит, рухнет, накроет их и похоронит на веки вечные в этом подвале, в утробе этого острова. Они не спали всю ночь — ждали смерти и терялись в догадках, что и как там, снаружи, происходит и что будет дальше, и как скоро смогут они выйти на поверхность, если вообще когда-нибудь смогут. Весельчак Липси, кажется, совсем раскис — он всё больше молчал, а глаза его были пусты и неподвижны. Гленда была слишком испугана, и всё, что она могла сказать осмысленного — это «какой ужас!». Деллахи и с самого начала не отличался разговорчивостью. Он хоть и старался успокоить дам, но выходило это у него неказисто, неумело. И только Ллойд… Если бы не Ллойд, она бы сошла с ума в этом подвале. Да и Гленда тоже, следом за ней. Милый Ллойд оставался спокойным и не переставал отпускать свои шуточки, которые уже немного приелись, но всё же это лучше, чем ничего. Хотя иногда его непоказное равнодушие раздражало, как раздражает порой инфантильность ребёнка, не способного уразуметь очевидных вещей. Беатрис прекрасно понимала, что спокойствие Ллойда идёт от его… от особенностей его психики. Но её тревожил тот факт, что равнодушие любимого углублялось по мере того, как нарастала угрожающая им всем опасность. Ллойд словно всё больше и больше погружался в своё… безумие, да; давай уж называть вещи их именами, голубушка!.. Её любимый словно заворачивался в кокон непонимания происходящего, в кокон, в котором ему было безопасно, уютно, спокойно. Зачем понимать то, что тревожит, не даёт покоя и пугает. Пусть Беатрис остаётся там, в том страшном безумном мире, а он, Ллойд, будет тихонько дремать под сенью своей отрешённости и грезить о той невозможной жизни, которой они будут жить завтра, когда по мановению волшебной палочки выйдут из этого подвала, уедут с этого острова в прекрасную, зелёную и солнечную Бразилию. Беатрис изо всех сил старалась не позволить ему уйти, она тормошила его, заставляла строить реальные планы на будущее и воспринимать настоящее. Часами напролёт они шептались на вонючем матраце в своём уголке. Но милый с готовностью говорил лишь о том будущем, в котором вообще не было никакой войны. Он ушёл от этой войны, он не видел и не слышал её. Он не понимал и не хотел понимать, в каком они находятся положении. И в конце концов Беатрис сдалась. Она любила своего бедного Ллойда. Но ничего не могла поделать и жалела только о том, что она не профессор Локк. — Может быть тоже пойдём? — обратилась Беатрис к Деллахи, минут через десять после ухода Липси. — Н-не стоит, — коротко ответил тот. — Правда, Беатрис, теперь уж подождём немного, — поддержала его Гленда. — Липси вернётся и скажет, ка́к там. — Как думаете, Деллахи, чем всё это кончится? — спросила она. — Т-теперь уже с-скоро узнаем, — пожал плечами тот. — Очень хочется есть, — сказал Ллойд. — Но американцы победят? — пытала Беатрис. — Ве-ероятно, — уклонился от прямого ответа Деллахи. — Сейчас бы жареной картошечки с бараньими почками! — не унимался её любимый. — Китайцы наверняка уже ослаблены войной, — с надеждой произнесла Беатрис. — Ведь правда, Деллахи? Ну не миллион же ракет у них, в конце концов. — К-конечно, — кивнул тот. — Д-думаю, скоро война к-кэ-э-кончится. Всё б-будет хорошо. — Эх! — улыбнулся Ллойд. — Я бы и от рыбки не отказался, запечённой, фаршированной рисом и… — Может быть, хватит?! — не выдержала Беатрис. — А? — любимый с испугом во взгляде посмотрел на неё. — Беатрис… ты сегодня так придираешься ко мне… Ты меня разлюбила? — Милый, не говори чепухи, — она погладила его по щеке. — Просто порой ты бываешь несносен. Все хотят есть, не ты один. Чем меньше мы будем говорить о еде, тем легче будет переносить голод. Понимаешь? — Но есть-то хочется, — уныло отозвался Ллойд. — Всем хочется, милый, — терпеливо убеждала Беатрис. — Не только тебе. Давай лучше не будем думать о еде. — Давай, — кивнул он. — Но когда мы выберемся с этого острова, я целую неделю только и буду делать, что есть, есть, есть… Лишь сейчас понимаю, сколько в мире всяких вкусных вещей, которых я никогда не пробовал. Например, паэлья. Или… — Хорошо, хорошо, дорогой, — устало вздохнула Беатрис. — Мы обязательно доживём до этого. А пока давай не будем дразнить себя и других разговорами о еде. — Да, милая. Здорово, что ты у меня такая… такая мудрая. — Вот и умница, — она поцеловала его в кончик носа. Грохнула наверху дверь. Торопливые шаги сбежали по лестнице вниз. В проходе появился Липси. Он был грязен — лицо, одежда, волосы, руки, всё было черно. — На улице идёт снег! — возвестил он. — Снег?.. — Беатрис поднялась, обняла Ллойда, словно готовясь защитить его от этого ужасного слова. — Снег в июле? — озвучила Гленда мысль Беатрис. — Удивительно, правда? — нерешительно улыбнулся Липси. — Такой серый, серый снег. Немного морозно. Травы и цветы заиндевели. — Это, н-наверное, пепел, — предположил Деллахи. — Ужас! — Гленда спрятала лицо в ладонях. — Пепел сгоревших людей… Сожжённых заживо душ… Представить страшно. — Это снег, — возразил Липси. — Он тает на руках. А в небе пролетел дракон… — Дракон? — Гленда вытаращилась на мужчину. У Беатрис тоже мелькнула мысль, что с Липси что-то не в порядке. А тот снова улыбнулся нерешительно, словно не знал, смеяться ему или плакать. — Ну, это я фигурально выразился, — сказал он. — Просто очень похоже. Чёрный военный самолёт. Он оставил в небе огненно-дымный след… А ещё там прошёл дождь из птиц. — Дождь из… — Беатрис непонимающе покачала головой. — Да, — кивнул Липси. — Целая стая птиц упала на остров в той стороне, — он махнул рукой на противоположную стену. — Наверное, ещё ночью. Их уже почти не видно под снегом. — Какой кошмар! — простонала Гленда. — Но… там можно жить? — Ну, как видите, я жив, — неуверенно пожал плечами Липси. — На вид там нет совершенно ничего опасного. Немного уныло и холодно, и очень трудно дышать, но в доме дышится намного легче. А в целом там даже довольно красиво, необычно так. И тишина стоит такая, что голова кружится. — Я хочу взглянуть! — Ллойд поднялся. — Беатрис? Пойдём туда, а? — Да, милый, да, пойдём конечно, — кивнула Беатрис. — Н-нельзя туда и-идти, — произнёс со своего места Деллахи. — Ну вы и сидите здесь, — отмахнулся Ллойд. — С крысами. — Не груби, милый, — пожурила его Беатрис. — Деллахи, вы же не думаете, правда, что здесь мы в большей безопасности, чем там?