Беатрис, вероятно, почувствовала что-то — обернулась. — Что, милый? — спросила, заметив, наверное, что-то в его глазах. — Может быть… — он не знал, как сказать это. Он никогда не говорил такого женщине. — Может быть, мы… уйдём отсюда?.. Я… А она вдруг понимающе и немного смущённо улыбнулась и, наклонившись к его уху, прошептала: — Ты хочешь любить меня? — А?.. — он растерялся. — Конечно хочу. Я и люблю тебя. Разве нет? — Т-ш-ш, — её дыхание защекотало в ухе. — Не так громко, любимый. Но Липси и Гленда ничего не замечали — они не отрываясь смотрели в окно, за которым бушевало сияние. Беатрис быстро поцеловала его в скулу под ухом, потянула за руку. Лицо её было взволновано и… азартно, да. Какое-то новое, неведомое Ллойду выражение трепетало на нём — глаза её странно горели, ноздри раздувались… Оно даже стало менее красивым, это лицо. Незнакомым. Пугающим. И потом… Он никогда ещё не… не был с женщиной наедине, в… А Беатрис, она так серьёзна сейчас, будто… — Какая прелесть! — Гленда обхватила ладонями свои исхудалые щёки. — А может быть, выйти на улицу? На окне столько пыли, что не видно всего этого чуда. — Ну, почему бы и нет, — отозвался Липси. — Пуркуа бы не па. — А пойдёмте пускать фейерверки, а?! — воскликнул Ллойд. — Я совсем забыл! У меня же есть несколько петард. Брал специально, чтобы отметить день рождения. Беатрис остановилась, удивлённо глядя ему в лицо, отпустила его руку. — Ой, здорово! — захлопала в ладоши Гленда. — Пойдёмте! Фейерверки под… под северным сиянием — это, наверное, так красиво! — У тебя день рождения, милый? — удивилась Беатрис. — Не сегодня, нет, — покачал он головой. — Через месяц. Кажется. — Пойдёмте же скорее! — торопила Гленда. — Сейчас, — с готовностью кивнул Ллойд. — Я только сбегаю к себе за петардами. — Мы будем ждать вас на улице, Ллойд, — сказал Липси, весело беря Гленду под руку и направляясь к двери. Беатрис отправилась за ними, бросив на Ллойда то ли удивлённый, то ли сожалеющий взгляд. Он проводил их глазами до выхода и радостно метнулся в коридор. — Да куда ж ты прёшь, жеребец чёртов! — встретил его в полумраке коридора громовой голос Пирса Маклахена. — Чуть с ног не сбил! — Простите, сэр, — Ллойд прижался к стене, пропуская хозяина. — Я к себе тороплюсь. — Поспешай медленно, дурачина, — почти добродушно произнёс Маклахен, не торопясь, однако, дать Ллойду дорогу. Кот… Да какой там кот! Котёнок. Ллойд был котёнком перед огромной массой надвигавшегося на него джипа. — Да, господин Маклахен, да, — пролепетал он, протискиваясь по стенке мимо хозяина. — Я запомню. 20. День двадцать первый. Пирс Маклахен Слизни тоже необходимы — это еда для грача. Так что, называя их, всех этих, бесполезными слизнями, он, пожалуй, был не совсем прав. Слизни тоже приносят хоть какую-то пользу, хотя бы своим существованием. А вот вши… Да, они все — вши. Чёрт, как же вы все надоели Пирсу Маклахену! Когда же вы, наконец, передохнете-то? Вас уже и ядером бьют и газом травят, а вы всё живы, всё цепляетесь за подлую жизнёшку свою, ничем не оправданную, бесполезную. Вцепились в его, Пирса Маклахена, островок и сосёте, последние соки высасываете. Вон, Меган, на что была бесполезным насекомым, а и то… Смогла осознать свою бесполезность, смириться и сдохнуть. Бросила его одного, сволочь. Жрать теперь готовить некому, потому как две эти молодые дуры к жизни, кажется, не приспособлены и от них не дождёшься. Он вошёл в гостиную, тяжело опустился на диван. С недавних пор почти незаметная раньше одышка стала постоянной, и после каждого энергичного движения, после десятка быстрых шагов, он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Берег… Он нашёл её там. Эта старая падаль стояла на коленях, у самой кромки причала. Молилась она, что ли. Даже не обернулась, когда он подошёл сзади, хотя ведь наверняка слышала — треск от раздавленного тяжёлыми шагами града стоял такой, что на материке, наверное, было слышно, если там ещё есть, кому слушать. Остановился у неё за спиной, глядя на склонённую седую голову, на тощую шею и острые лопатки, торчащие под лёгкой кофтой. Руки и лицо её были черны от пепла. — Что же они наделали! — взвыла цыганка, не поворачиваясь, но обращаясь конечно же к нему. — Что ж натворили-то они! Ироды, ироды! В почти непроницаемом воздухе стояла жуткая вонь, в которой смешались запахи тухлой рыбы, гари, моря и какой-то химии. Видно было не больше чем на десяток метров, а дальше словно вырастала сплошная стена жёлто-серого тумана. — Чего ты орёшь, дура? — бросил он ей. — Кто тебя слышит… — Бог, — ответила она. — Бог-то уж точно слышит. А больше никто. Даже ты. — Так чего ж ты орешь? — повторил он. — Всё равно сдохнем все, ори не ори. — Давно уже, — непонятно произнесла она. — Что? — Давно уже умерли. Ты. Я. Маклахен усмехнулся. — Я — нет ещё. — Умер. Ещё лет сорок назад. Или пятьдесят. — Ну ты! — прикрикнул он. — Ты эти свои цыганские штучки брось! Тем более, они тебе и не помогут. Она повернулась, глянула ему в лицо, равнодушно пожала плечами. Отвернулась. — Х-ха! — вспомнил он. — А помнишь, ты говорила, что твоя судьба не на мне кончается? — Помню, — ответила она равнодушно и безжизненно. — Ошиблась, гляди! — Да не ошиблась я. Никогда ещё не ошибалась. — Что ж, ты хочешь сказать, что я тебя не убью, что ли? — Убьёшь. — Ну, — усмехнулся он. — Так как же тогда? — Что я тебе объяснять буду, — покачала она головой. — Не поймёшь всё равно. Мертвец ты. — Дура, — сказал он почти беззлобно. — Я ж сама тебя сюда привела, — сказала она вдруг. — Умереть хочу. Его охватила ярость. Потому что не она его сюда привела, не эта черномазая дрянь. Он сам пришёл! И убьёт он её не потому, что она так хочет. Маклахен тебе не орудие, дрянь! — не верёвка, не яд и не море вот это мёртвое. Маклахен — судья твой и палач. И ты будешь трястись и биться и молить его, чтобы не убивал тебя, вошь цыганская! — Не-ет! — выдавил он, наклоняясь, быстро выплёвывая слова ей в грязное от пепла ухо. — Нет, чернозадая! Ты жить хочешь. Все хотят. И ты хочешь. У тебя внутри сейчас рвётся всё от страха. Я ж чую. Чую, как дрожишь ты. Она отстранилась, повернула к нему лицо. Улыбнулась, потом рассмеялась — тихо, насмешливо, презрительно. — От холода дрожу, — сказала. — Давай уже, убей меня. Хоть согреюсь. — Врёшь падаль, — оскалился он, силясь тоже насмешливо улыбнуться. Но ничего не получалось — рот перекосился в бессильной злобе и ненависти. — Врёшь. Все вы врёте. Твари вы бесполезные. Все. Я и этих кончу, ты что думаешь. Удавлю всех потихоньку. Я, может, тебя и не стану убивать сейчас. Напоследок оставлю, чтобы увидела ты, как они все передохнут. Она покачала головой. — Нет, мой золотой, не получится так. Их судьбы не в твоих руках. — Х-ха!.. Ну-ну… Ладно, уговорила. Сдохнешь сейчас. В аду с ними встретишься, они тебе расскажут, как Пирс Маклахен их пресёк. — Не получится так, — покачала она головой. — Я тебя за собой уведу, не думай. Я приду за тобой потом. С верёвкой. — С верёвкой? — он ощерился, ударил её в лицо. Она не охнула, не поморщилась, а только молча смотрела ему в глаза. Из носа её стекла на губу тонкая струйка крови. Тогда он схватил её за горло.