Как только мы сели на первые попавшиеся места, за окнами потемнело, гулкие раскаты грома заглушили шум вокзала и начался небывалой силы ливень. Народ, хоть и был защищен крышей, все равно разбежался по вагонам, а кто-то забежал обратно в здание вокзала. Кому-то толком так и не удалось проводить кого-то. Но ко мне уже обращалась неожиданно обезоружившая меня девушка, сопровождая свою речь красочными жестами. «Вы не видели моего везунчика? Нет. Я же вижу, что не видели, иначе, вы стали бы друзьями, и он бы вам точно рассказал обо мне, какая я у него единственная и неповторимая. Но и вы подойдете. Вы очень похожи на моего везунчика. Нет, нет, не переживайте! Не подумайте ничего дурного. Я на вас не претендую. Мне нужна лишь ваша помощь. Я просто покажу вас и отпущу. Иначе, они не отпустят меня. У меня старомодная семья. Им нужна мотивация, им нужна причина. Они уже отчаялись надеяться, что кто-то будет со мной рядом. Ой. Что же это я вам все говорю, говорю, сама не знаю, что. Они у меня хорошие, но им нужна уверенность, что в городе со мной все будет в порядке. Я же ненадолго приехала. И мне пора возвращаться. Вот, видите, уже на работу устроилась. Но этого мало. Они у меня строгие, особенно, папа. Он боится, что я стану блудницей. Он много читает, он знает, что такое случается с одинокими женщинами. А мать говорит, мы чтим традиции. Не дай бог до замужества. И я ни-ни. Только с везунчиком моим целовалась, правда-правда, но мы разминулись. Где он сейчас, не знаю. А я люблю одиночество. Что может быть лучше? Сядешь у окна, смотришь на дождь». Она посмотрела в окно. Наш поезд уже набрал нужную умеренную скорость согласно европейским стандартам и скользил по рельсам куда-то на юго-восток. Я понимал, что отклоняюсь от маршрута, но он ничего не значит, если человек рядом нуждается в твоей помощи. К нелепо висевшему на тщедушном теле девушки кителю был прикреплен бэйдж с красивым именем «Эльза». Она вновь заговорила, отвлекшись от дождливых пейзажей за окном. «Только можно, вы скажете им, что тоже болеете за «Железничар»? Такой отзывчивый и благородный мужчина, как вы, само собой болеет за какую-то команду. И я понимаю, что негоже преданному болельщику отказываться от своих пристрастий. Но я вас очень прошу. Всего лишь разочек. Ради меня. Мы ведь нездешние. Мы из Сараево сюда попали. Там война была. Но я мало что помню. Я маленькая была. Помню только «бабах» и мало еды, и по туннелю долго шли. Это известный туннель. Там, где вход в него, теперь музей открыли. А к нам здесь хорошо отнеслись. Только вот все равно тянет на юго-восток. Но здесь недалеко. Не волнуйтесь. Мой папа до сих пор за «Железничар» болеет. И я тоже. А однажды, я помню, собиралась на свидание с моим везунчиком. И подмышки побрила. Так, представляете, мои любимчики в тот день проиграли «Марибору». А мне везунчик мой рассказал, что бриться перед матчем – плохая примета. Теперь я в день матча ни ноги не брею, ни подмышки. А вдруг проиграют. Хотя, где теперь мой везунчик, неизвестно». Дождь не прекращался. Эльза сияла то ли от радости, что встретила меня и я готов ей помочь, то ли от нахлынувших воспоминаний детства. Сменялись станции и населенные пункты. Я с любопытством всматривался в их названия. Олава, Бжег, Ополе, Тарнов, Стшельце-Опольске, Тошек, Гливице, Хожув, Катовице, Мысловице, Ос…, но это название я дочитать не успел. Эльза резко обхватила ладонями мою голову и, приблизившись ко мне настолько, что губы ее могли касаться моих, проговорила, смотря мне в глаза, следующее: «Мы подъезжаем. Уже совсем близко. Только не бойтесь. Мы попьем чай с моими родителями, расскажем, что живем в любви и согласии, и они вас отпустят. Они поймут, что вы будете заботиться обо мне и не позволите никому меня обидеть. А потом я скажу, что вам пора в Сараево, на очередной матч любимой команды, мама предложит остаться на ночь, но папа поймет, не станет вас уговаривать, а папино слово – закон». Мы вышли на неизвестной станции и потом шли по мокрой после прошедшего дождя земле. Дорога привела нас к некогда жилому дому. На стене дома еще можно было заметить обрывки афиши матча «Железничар» (Сараево) – «Марибор» (Марибор). Вокруг не было ни души. Воцарилась неестественная тишина. Умолкло все. Эльза стояла, как вкопанная, и глаза ее были закрыты. Она сжимала своей левой рукой мою правую руку так, что я корчился от боли, но не смел высвободиться. Вдруг она отпустила меня и упала на землю. Я пытался поднять ее. Она, похоже, бредила. «Мой везунчик» – шептала она. Теперь поддерживаемая мной Эльза смотрела на меня с такой неиссякаемой тоской в глазах, что мне тут же захотелось обнять ее, а еще больше хотелось обнять Жюли, ужасаясь тому, что я мог причинить ей хоть малейший вред. И я отвернулся от глаз Эльзы, будучи не в силах испытывать тот жуткий эффект ее взгляда, который заставлял меня считать себя полным ничтожеством, тем, кто не способен помочь людям, вызывающим искренние чувства и взывающим к спасению. Несколько людей в белом уже неминуемо приближались к нам. Осторожно обходя нас с разных сторон, они вскоре находились от нас на расстоянии вытянутой среднестатистической руки. Эльза (Окончание) Кто она, покорно идущая к машине скорой помощи в сопровождении крепких санитаров? – Прощайте, Эльза! – отчаянно крикнул я ей вслед. Она замедлила шаг. Повернулась и будто переспрашивая меня удивленно проронила: – Эльза? Но санитары поторапливали ее, а потом просто взяли под руки и донесли к машине, усадили на заднее сиденье, сев по бокам, чтобы она, видимо, не смогла выпрыгнуть из машины на ходу, и уехали. Я остался один перед заброшенным, серым, некогда жилым домом и множеством бункеров и бараков вокруг. Стоял и удивлялся тому, что она даже не пыталась узнать мое имя. Манифест Здесь должны стоять многоточия, поскольку нет в этом мире ничего точнее точек. Раздражение – Ох, Веня, как же ты мне осточертел… – причитала Роза Бонкур, сидя в шезлонге на лазурном берегу безымянного моря в пределах Средиземного. – А что так? Душа в душу жили, не тужили. Что теперь приключилось? – отреагировал Веня Штольц, разминаясь на пляже, имитируя повадки ловкого гимнаста. – И еще, – добавил он, – не называй меня так. Называй меня Винсентом. Мы же все-таки во Франции. – С каких это пор? Не дождешься… – с долей горечи в голосе ответила Роза. Территория – Здесь все разрушается и создается заново, все застывает навсегда и постоянно куда-то движется. Такими взаимоисключениями и достигается совершенство пустоты, ее движения и ее постоянства. Это самое любимое место наречия вне. Здесь переплетаются все времена, и следуют друг за другом не в хронологической последовательности, создавая тем самым безвременье. В этом месте хорошо думается ни о чем. Циферблат В один осенний погожий день, когда улеглась шумиха вокруг дела писателя из глухого городка на задворках восточной Европы, Эсьен Мулле, изрядно поправивший свое финансовое положение на продажах книг того самого писателя, решил позвонить Сесиль Бонкур и пригласить ее на служебное свидание. Они не виделись с того момента, когда тот, кого Роза, дочь Сесиль, прозвала шутливым прозвищем Мино, побывал в редакции Le Figaro и познакомился с Сесиль Бонкур как с секретарем главного редактора, не подозревая даже о том, что знакомился с мамой обожаемой им девушки. Тогда ткацкий станок лжи работал исправно. Эсьен был приветлив, Сесиль покорно, но с достоинством, носила в кабинет Эсьена кофе, Роза была невозмутимой и гордой дворянкой Жюли де Блуа. Мино тогда смотрел только на нее. Именно в тот день после приема Эсьен в очередной раз ездил с Сесиль в отель «Сесилия», что на Авеню мак Маон. И именно в тот день он все-таки заказал шампанское в номер. Потом несколько дней Эсьен почти не бывал в офисе, а когда бывал, не было Сесиль, которая за те самые несколько дней успела оформить отпуск и оставила за собой право не отвечать на звонки Эсьена, и не замечать за окном речного трамвая рекламу на доме напротив, гласившую, что «Скоро во всех книжных магазинах страны. Убийца или невинная жертва? Спешите…» и т.д. и т.п. Она уедет в Испанию, где басков больше, чем певцов. Однако, в тот после приема Мино день Сесиль возлагала особые надежды на Эсьена, выпивая с ним на брудершафт. Она придала особое значение этому жесту человека, которого когда-то коллеги считали виртуозом машинописи. – Ну что, теперь заживем! – прервал Эсьен мысли Сесиль. – Как заживем? – спросила она. – Припеваючи, – ответил он. Его глаза блестели, как две золотые монеты. Но это все прошло. Сейчас был тот самый погожий осенний день, когда Эсьен Мулле решил позвонить Сесиль. Что-то его тревожило. Набрав знакомый номер, Эсьен ожидал услышать длинные гудки, но робот спокойным голосом сообщил ему о том, что номер не обслуживается. Голос был женским, приятным, и чтобы услышать его еще раз, Эсьен набрал номер еще раз. Эсьен взглянул на циферблат своих новых модных часов и громко выругался: – Стоят, черт бы их побрал! А потом Эсьен обнаружил, что он дошел до фонтана на Пляс Пигаль, где время для него замирало, где часто в юности он пил в одиночку и мечтал о карьере кинорежиссера. – Сволочи, – тихо сказал Эсьен. Найти Сесиль Бонкур не представлялось ни малейшей возможности. Расстроенный Эсьен Мулле не спеша побрел в сторону офиса France-porno-canal. Расставание Роза молчала… А потом с шепота переходя на крик произнесла: – Никогда, слышишь? Никогда больше не называй меня Розой, она увяла. Я – Жюли де Блуа, мертвая, как чизес крайст. – О, как соблазнительна ты сейчас! – Как? – Как Чизес Крайст. Это был последний диалог с участием Розы Бонкур и Вени Штольца. За ним последовало расставание.