— Государственная тайна, — серьезно сказал король и поднялся. — Не забудь, что я просил прислать в кабинет секретаря. — Бессмертная она, что ли? — раздраженно плеснула по глади бассейна графиня Монкар. — Или это нам маг такой бездарный попался? Дориана, он у тебя вообще хоть на что-нибудь способен? Или одни иллюзии изучил? — Он все сделал правильно, — надула губки виконтесса Бефолин. — Просто нам пока не везет. — Судьба, значит, — лениво заметила Камилла. — Зачем вам это вообще понадобилось? Ведь выяснили, что у короля с ней ничего, что жениться он вообще не собирается, какой смысл во всем этом? Кроме того, у вас же все идет наперекосяк. С моста чуть не свалился Элмар, волк чуть не загрыз Эльвиру. Свинство это, между прочим, своих так подставлять. Теперь короля чуть не утопили. — А если бы это была не Эльвира, а кто-то из нас? — добавила герцогиня Дварри. — Вы бы и нас не пожалели? Ольга-то в штанах, она бы убежала, а нас бы точно… — Не говори ерунды! — перебила ее Алиса. — Вы — другое дело. Это Эльвира нас заложила, потому и не получается ничего. — Прямо-таки потому! — фыркнула Дориана. — Можно подумать, кто-то заранее ведал, что мы собираемся делать?! Просто обстоятельства так сложились. Кто же знал, что она такая смелая окажется и застрелит этого волка, вместо того чтобы бежать? И кто мог подумать, что зомби так испугается обычного амулета? — Пускай маг теперь хорошенько подумает… Чтобы в этот раз без проколов и наверняка. А то рано или поздно король действительно заподозрит неладное и вычислит нас, — сказала Алиса. — Вам-то ничего, а меня в первую очередь заподозрит. — Бросили бы вы это гиблое дело, — посоветовала Камилла, томно разваливаясь на специальном сиденье, расположенном в воде вдоль стенки бассейна. — Не кончится это добром, вот увидите. — Ты всерьез думаешь, что у короля с ней ничего нет? — недобро прищурилась графиня Монкар. — Из чего ты это заключила? Из того, что он ее не трахал? Да ты представляешь, что это значит? — Что он ее не хочет, — объяснила Камилла. — Вовсе нет. Не помнишь, что было на охоте? Ты знаешь, что его величество чуть не пришиб бедного Лавриса, когда застал его со своей Ольгой за невинными поцелуями? Кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы наш король хоть одну из нас ревновал? А вы знаете, что, отпуская Ольгу веселиться с героями, он наказал Элмару блюсти ее как зеницу ока? — Нашел кому поручить! — захохотала Селия. — Соблюл, ничего не скажешь! — Соблюл он там или нет, но теперь уж который день не покидает своего дома и на люди не показывается, так ему от его величества перепало. А теперь скажите, хоть какую-то женщину на вашей памяти король так берег? Ты верно говорила, Камилла, если он ее трахнет, то может перепугать навеки и она от него сама сбежит. Вот он и ждет официальной свадьбы, после которой она уже никуда не денется. А сам тем временем ее обихаживает и всячески приручает. Вы все ушли, а я видела, как он на нее смотрел, когда она нашего волка резала! С восторгом! И как он ее кровью мазал, тоже заметила. Нежно и ласково, как кошечку. А потом еще битых два часа в своем шатре успокаивал. И вы мне говорите, что он к ней равнодушен? Пусть меня пинками со двора прогонят, если это так! Камилла выбралась из бассейна, сладко потянулась и завернулась в мягкую махровую простыню. — Не знаю, Алиса, — сказала она. — Ты это все так складно излагаешь, не придерешься. Только я знаю одно: мое чутье меня никогда не подводило. Оно никакой логики не знает, но чует всегда правильно. И оно мне говорит, что с вами связываться себе дороже. Так что вы тут думайте, рассуждайте, стройте планы, а я пошла. Закладывать я вас не собираюсь, но и участвовать дальше в этой идиотской затее не буду. Мне, между прочим, все равно, кто у нас будет королевой. Кто бы ни был, король ко мне ходил и ходить будет, потому что так, как я, ни одна королева не умеет. А ты, Алиса, и не научишься, рот у тебя маловат. Уев графиню Монкар, Камилла величественно направилась к выходу из большой купальни. — Потаскуха! — прошипела вслед та. — Тоже нашла чем похвастаться! Одним природа дает рот, а другим мозги! Дориана, поторопи своего недоучку, а то и эта настучит. — Пентар сказал, что пороется в литературе и организует этой живучей лахудре одно верное и неснимаемое проклятие. «Мертвый супруг» называется. Этот мертвый к ней ни одного живого не подпустит, — пообещала Дориана, — а через некоторое время и ее заберет. — Смотри, — забеспокоилась маркиза Ванчир, — чтобы он королю ненароком не повредил как-нибудь. — Не повредит, — пообещала виконтесса. — Просто не подпустит. Да король и сам не станет с проклятой связываться, мало ему своего проклятия? — А он что, правда проклят? — поинтересовалась герцогиня Дварри. — Говорят, — пожала плечами Алиса. — Точно никто не знает. Если б знали, не видать бы ему короны. Попробовать выяснить, что ли? Был бы королем Элмар, насколько все было бы проще… Дамы сделали вид, что не слышали этого, и разговор перешел на вечные ценности. Кантор спрятал в карман подписанный чек и надел шапку. — Я в город и назад. Переведу деньги на свой счет и вернусь. А ты пока посторожи, чтобы не сбежала, а то вдруг она нас кинула. Ничего с нее не снимай и вообще с ней не разговаривай. Он исчез за дверью, а Саэта осталась со связанной ведьмой. Крошечный бревенчатый домик состоял всего из одной комнаты, в которой помещались огромная печь с лежанкой, грубо сколоченный стол и несколько таких же стульев. На стенах висели полки с посудой и пучки сушеных трав. На одном из стульев сидела пленница, связанная по рукам и ногам, с завязанными глазами и в полиарговом ошейнике. Все прошло отлично, осталось только дождаться Кантора, убедиться, что финансовый вопрос решен, и убить эту мерзавку, чтобы больше не портила людям жизнь. Мало ли что они ей пообещали… Интересно, она в самом деле поверила, что ее отпустят, или просто выбрала легкую смерть? А может, все-таки кинула? Если не будет никаких осложнений, через часа три все это закончится. Можно будет вернуться домой. К Гаэтано, к ребятам… Гаэтано, наверное, испереживался. Он так не хотел ее отпускать, видно было… И обрадовался, когда узнал имя ее напарника. Наверняка знал, что из себя представляет товарищ Кантор, они ведь раньше вместе работали… Она мельком взглянула на связанную ведьму. Арана-Патриция сидела неподвижно, выпрямившись, насколько позволяли связанные за спинкой стула руки. Все в порядке. Все на месте. Сидит. Ну и пусть сидит. Связали крепко, не выкрутится. А потом — домой… Саэта поймала себя на мысли, что, когда все закончится, ей будет не хватать Кантора. Его светских манер и хамских выходок. Его философских рассуждений и матерных монологов. Его понимающих и насмешливых глаз, серьезных шуток, этнографических лекций и всего остального. И еще не будет хватать рояля. Почему бы ей было не играть на чем-нибудь поменьше, на скрипке или на лютне, к примеру? На чем-нибудь таком, что можно было бы взять с собой и хранить в хижине на базе? И сдался ей именно рояль?! Самый громоздкий инструмент, какой можно себе вообразить. Не надо об этом думать. Избравший путь воина не должен жалеть и сомневаться. Лучше заняться чем-нибудь полезным. Пистолет почистить, что ли? Нет, не сейчас. Разберешь, а он понадобится… Или халупу эту подмести от нечего делать? Лучше ни на что не отвлекаться, а следить за этой паршивкой, а то что-то она зашевелилась, плечами дергает… — Сиди смирно, — прикрикнула Саэта. — Мне неудобно, — жалобно отозвалась Арана. — Потерпишь, — бросила Саэта. — Твоим мужикам и похуже приходилось. — Что тебе до них? — пропел волшебный голос с какой-то совершенно другой интонацией. — Ты ведь их ненавидишь. Они тебе отвратительны. У них грязные липкие руки и глаза. Тебе противен их вид и прикосновения. Это они искалечили твое тело и душу. Они отобрали твой Огонь. Заставили тебя работать на них. За что их жалеть? Пусть умирают. Иди со мной. Голос проникал под череп, ввинчиваясь в мозг, и вызывал странное покалывание внутри. — Замолчи! — закричала Саэта, зажимая уши ладонями и вскакивая с места. Рот ей заткнуть, немедленно, как же она колдует в ошейнике?.. Саэта схватила первую тряпку, какая попалась ей под руки, — старое полотенце, валявшееся на столе, — бросилась к пленнице и успела заметить, что случилось: ошейник расстегнут! А пока Саэта огибала стол, она забыла, куда бежала… Нет, вспомнила. Вот же ее подруга сидит, привязанная к стулу. Кто же это ее? Зачем? Ее непременно надо развязать. Вот так. А самой сесть на стул. И завести руки за спинку. Да, конечно, именно так и надо. Так будет лучше… Она очнулась привязанной к стулу. К тому самому, от которого несколько минут назад своими руками отвязала пойманную ведьму. С тем самым пыльным полотенцем во рту. О боги, как же Арана расстегнула ошейник? Надо было ей сразу рот заткнуть, кто же знал, что она и голосом может… — Вот так, — удовлетворенно произнесла Арана-Патриция уже своим обычным голосом. Хотя и обычный ее голос тоже был прекрасен, такой же глубокий и почти волшебный. — Я с удовольствием посмотрела бы, как ты пристрелишь своего приятеля. Это было бы проще и интереснее, но даже это поучительное зрелище не стоит двух миллионов. — Она грациозно присела на лавку, закурила сигарету и продолжила, насмешливо глядя на связанную Саэту: — Он, конечно, не такая легкая добыча, как ты, с ним придется повозиться, но он мне нужен. У него мои деньги. К тому же хороший воин мне не помешает, я опять собираюсь в дорогу. Так что лучше полюбуюсь, как он перережет тебе горло. Это будет живописно… Хотя… Такое я уже десятки раз видела. — Она очаровательно улыбнулась, понаблюдала, как Саэта дергает веревки и мотает головой, и спокойно сказала: — Дергайся, дергайся. Трепыхайся. Это тоже ужасно забавно. Но у тебя ничего не выйдет. Ты будешь сидеть и ждать. Я специально сняла с тебя чары, чтобы ты все сознавала и ждала смерти. Чтобы тебе было страшнее умирать. Когда твой друг станет моим, я тебе даже рот освобожу, чтобы ты могла кричать и визжать. А пока сиди и жди. Саэта рванулась еще несколько раз и поняла, что ей действительно не освободиться, придется смотреть, как потеряет разум ее друг Кантор, отличный парень и верный товарищ. А потом умереть от его руки… И ничего нельзя сделать. Разве что расплакаться от бессильной злости и несправедливости. Или надеяться, что Кантор устоит хотя бы несколько секунд, которых ему хватит на выстрел… В этих невеселых размышлениях Саэта провела те два часа, что оставались до возвращения Кантора. А потом снаружи донесся стук копыт, потом шаги, дверь открылась… Кантор застыл на пороге, в расстегнутой куртке, с плащом и шапкой в руках. И Саэта поняла, что ее последняя надежда была глупой. У него не было этих нескольких секунд. Он снова стоял столбом и смотрел в глаза ведьмы, и его взгляд стремительно терял всякую осмысленность. — Иди со мной, — приказала Арана. Кантор выронил плащ, шапку и сделал шаг вперед. — Патриция, — сказал он и сделал еще шаг. — Иди ко мне. Люби меня. Ведьма тоже шагнула вперед и рванула застежки платья. Саэта вцепилась зубами в кляп и расплакалась. Кантор падал в Лабиринт не в первый раз и точно знал это ощущение невыносимого головокружения, сопровождающего переход в иную реальность, промежуточную между жизнью и смертью. Здесь все было не так, как в жизни, и, вероятно, не так, как в смерти, но этого точно не знал никто. Это был действительно лабиринт, и его конфигурация менялась каждый раз. Из Лабиринта было два выхода — ступени наверх и тоннель вниз. По ступеням Кантор уже взбирался. Тоннель видел издали. Некоторые места Лабиринта он хорошо знал и узнавал в любом виде. Но всякий раз, как он сюда попадал, найти выход было крайне сложно. Этот сад с обилием благоухающих цветов он еще никогда не видел. Хотя, возможно, это место раньше выглядело по-другому. Возможно, в прошлый раз пышные жасминовые кусты были разноцветными кубиками в человеческий рост, мраморные статуи — мертвыми воинами и эта шелковая трава — синей прозрачной водой… — Иди со мной, — раздалось у него за спиной. Он обернулся. На белой ажурной скамейке сидела Патриция и с улыбкой протягивала к нему руки. Она была в одном корсете, нежно-кремовом, как рояль в отеле Лютеции, и изящных туфельках на босу ногу. Ее глаза звали, губы манили, открытое тело вызывало неудержимое желание. Патриция всегда была такой. У нее была эта Сила. По ней все сходили с ума. Не из-за красоты, а из-за того, что она вызывала желание. У любого мужчины. «Даже сейчас, когда знаю о ней все, — думал Кантор, — ненавижу ее и понимаю, чего мне будет стоить малейшая слабость, я все равно не могу удержаться. Или все-таки могу? А надо ли? Как сказала Азиль? «Если вы вместе упадете в Лабиринт, там ты будешь сильнее». Как я могу воспользоваться этим? Убить ее? Или наоборот? Это же Лабиринт, здесь все иначе… Если б она нападала, было бы понятно, а так… что я должен делать?» Патриция поднялась и подошла, обняла и прижалась к нему всем телом. Кантор содрогнулся, чувствуя, что одежда на нем исчезла, что в глазах у него темнеет и что бороться с древнейшим инстинктом не остается сил. Он сжал ее в объятиях и впился в ее губы, рывком сдирая кремовый корсет… Саэта видела, как они медленно шли навстречу друг другу, шаг за шагом, по пути срывая с себя одежду, не отрывая друг от друга неподвижного взгляда. Они шли долго и медленно, словно преодолевая какое-то невидимое препятствие. Они сошлись у стола и слились в долгом поцелуе, жадно лаская друг друга, как изголодавшиеся любовники после долгой разлуки, а Саэта смотрела на них с отвращением, оцепенев настолько, что даже не смогла закрыть глаза. Кантор схватил ведьму и посадил на стол. — Патриция, — глухо проговорил он, одной рукой продолжая ласкать ее, а другой расстегивая штаны. — За что же ты меня так, любимая? — Ты стал мне не нужен, — ответила Патриция, изгибаясь в его объятиях. — От тебя не было никакого толку, но могли быть неприятности. — Ты меня не любила, — скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал он, останавливаясь и глядя ей в глаза. Она испуганно вздрогнула и тоже остановилась. — Ты не можешь лгать в Лабиринте, — пояснил он. — Особенно мне. Сука ты, Патриция. И никудышная актриса. И тут же вокруг послышались аплодисменты. Мраморные статуи сада спрыгивали с постаментов и превращались в живых женщин, и все радостно аплодировали и выкрикивали: «Так ее, так ее, стерву! Из-за нее ты возненавидел нас всех, а мы ведь ничего плохого тебе не сделали, мы ведь любили тебя!» «Они правы, сто раз правы, — подумал Кантор, — ведь когда-то все было не так… Они меня любили, даже когда я того не стоил, они прощали мне все, даже то, чего не следовало, а я… Стоило один раз столкнуться с подлостью и предательством, и я сломался. Да во что бы мне ни обошлась эта Патриция, как можно было допустить, чтобы одна мерзавка затмила все то прекрасное, что было в моей жизни до нее?» Кантор вспомнил, что так и держит до сих пор в объятиях это чудовище, и оттолкнул ее от себя с таким отвращением, словно дотронулся до змеи или скорпиона. — Я тебя не хочу! — злорадно, наслаждаясь каждым словом, отчетливо произнес он. — Вот так! Не хочу! И не заставишь ты меня хотеть! И у тебя нет надо мной власти! Исчезни, сгинь, пропади! Видеть тебя не желаю! Она упала на траву и вдруг с пронзительным криком вспыхнула, превращаясь в золотую пыль. Саэта видела, как они занимаются любовью на деревянном столе, и слышала, как Кантор что-то шепчет, наклоняясь к уху Патриции. А потом он вдруг скользнул рукой за голенище, выхватил нож и одним коротким движением вонзил его ей в живот. Ведьма закричала, выгибаясь в предсмертной судороге, и обвисла в руках Кантора, который вырвал нож, бросил его на пол и с новой силой набросился на уже мертвую женщину, вскрикивая и содрогаясь в экстазе. Кантор отступил в сторону, инстинктивно опасаясь касаться золотой пыли, но часть ее все же успела осесть на сапоги. Кантор повернулся к ожившим статуям. Очень хотелось сказать им что-нибудь доброе… попросить прощения… поблагодарить…