Владимир быстрым оценивающим взглядом окинул долговязого подростка, его круглое лицо в точечках-прыщах, стрижку под «панка». Отметил странно настороженный взгляд, диссонирующий с подчеркнуто уверенной манерой держаться. — Давно ты дружишь с Сережей? — начал он. — С первого класса, — печально ответил Князев и еще печальнее вздохнул. — Лучший кореш был — и в школе, и дома. — Неужели никогда не ссорились? — А что делить-то? — обреченно хмыкнул Князев. — К тому же Сережа был какой-то... — он замялся, пытаясь найти нужное слово. — Какой?.. — Ну, чокнутый, что ли... — Чокнутый?.. — удивился Тимофеев. — А в чем это проявлялось? — Витал в мыслях постоянно в космосе, в каких-то иных мирах. — А что, это плохо? — Чего уж там хорошего! Глупо беспочвенно мечтать — надо наслаждаться этой жизнью... — А ты-то в чем видишь это самое наслаждение? — Ну, видики, кафе, девочки... Да мало ли еще... — Хорошо... Когда же ты последний раз виделся с Сережей? — Шестнадцатого апреля. В школе. — Он ничего не говорил тебе или другим ребятам о каких-нибудь неприятностях? Ну, может, о том, что кто-нибудь грозит ему?.. — Не-е, такого точно не было. — А были у Сережи враги? Не обязательно здесь. В другой школе, например, на улице, по соседству?.. — Что вы! Откуда у Серого враги? Такие комара не обидят... — Рома запнулся, задумался о чем-то, потом тихо добавил: — Ах, да! Вспомнил. Неприятности у него были. Постоянные. С отцом-бухариком. Тот, как напьется, сразу же грозит: «Убью, убью!» — Ладно. А куда вы пошли шестнадцатого после школы? — Как куда? — передернул плечами Князев. — Сережа — прямиком домой, а мы с Дамиром Зауровым — на тренировку... — На какую еще тренировку? — Понимаете ли, я и Дамир занимаемся дважды в неделю — в среду и в пятницу — на стадионе «Старт» в секции дзюдо. — Так, так, — Владимир задумчиво постучал кончиками пальцев по столу. Князев сделал удивленное лицо. — Вы что, не верите? Можете спросить у тренера Натана Владимировича. Его все знают... — Верю, верю... Все, спасибо. Ты свободен. Князев, насвистывая, нарочито независимой походкой вышел из учительской, а Тимофеев еще раз отметил про себя: да, есть в этом развязном парне какое-то холодное равнодушие к жизни и смерти своего еще недавнего друга, которое этот наглый Ромочка тщательно старается скрыть... «Боже мой! — подумал он. — Неужели бездушие к окружающим стало нормой бытия? И что же это за жизнь, которая нас сделала такими?.. Ну, нет, врешь, Князев! Вре-ешь!» — он упрямо мотнул головой. И вспомнился Тимофееву уже давний, все реже приходящий в сны бой под Кандагаром. Короткий, как вспышка сигнальной ракеты, и яростный... Пусть эта война во многом была непонятной, ненужной. Но на войне, как на войне, была дружба, скрепленная любовью и преданностью, братством и оружием, землячеством, по большому счету — Родиной, оставленной, как они все выражались, там — за речкой... Помнится, когда они в этом бою отступали к своим, Тимофеев, отстреливаясь, на бегу чуть не споткнулся о чьи-то сапоги. Торчали они как-то неестественно, перекореженно из-под бэтээра. Володя стремительно нырнул под бэтээр и увидел там лучшего своего друга — Леху Сараджева. Тот лежал на боку и хрипел. — Леха, вставай, вставай! — затормошил его Тимофеев. — Наши отступают.... Быстрее... — Володька, мне, кажись, каюк, — с трудом прохрипел Леха и застонал. — Ты иди, иди... а я здесь... — говорить дальше сил у Сараджева не было. Тимофеев не стал тратить лишних слов, вытащил друга из-под машины и, взвалив на себя, уже не отстреливаясь, побежал к своим, думая лишь о том, как побыстрей доставить друга в санчасть. И доставил — мертвого, слишком тяжелы были ранения Сараджева. Столько лет прошло со дня его гибели, а воспоминания о смерти друга не дают покоя Тимофееву и сегодня. И когда дембельнулся, Владимир, немного побыв дома, первым делом поехал к Лехиным родителям. Погостил у них, побывал на могилке друга. И фотография Лехи до сих пор лежит на рабочем столе Тимофеева под стеклом... Однако горькое это воспоминание снова до поры до времени отложилось в запасниках памяти, потому что в учительскую не вошел, а как-то вкатился другой приятель Сережи — Дамир Зауров. Был он среднего росточка, с покатыми плечами, рыхловатый и все время почему-то вытирал лоб носовым платком. Отвечая на первые же вопросы Тимофеева, весь сник, даже всхлипнул. Видно, жалко ему было убитого друга. — Ну, ладно, ладно, — успокоил Дамира Тимофеев. — Так куда вы пошли шестнадцатого после школы? — Как куда? По домам... Брови Тимофеева удивленно поползли вверх. — Точно по домам? Ну-ка, вспомни... Дамир спохватился. — Да нет же, это я напутал... — поправился он. — Серый, точно помню, пошел домой, а мы с Князевым — на стадион... Забывчивость Заурова насторожила следователя. «Что ж — решил он, — раз такое сомнение, еду прямо на «Старт». Познакомлюсь с этим тренером — Натаном Владимировичем, уж он точно скажет, были эти двое на тренировке или не были...» Спортивный зал был огромный и светлый, В большие чистые стекла водопадом проливались солнечные лучи. Быть может, от этого зал казался гулким. Посредине лежали поролоновые матрацы, чтобы падать разучивающим приемы ребятам было мягче. Шла тренировка. Мальчики в легких белых костюмах делали разминку. Между ними то там, то здесь появлялся невысокого роста, средних лет тучный мужчина в ковбойке и в адидасовском трико. «Если раньше выступал на соревнованиях, то явно был тяжем», — определил на глаз Владимир. Это и был тренер Натан Владимирович. Он очень удивился появлению Тимофеева. Дал ребятам задание, а сам пригласил следователя в комнату, находившуюся у входа в зал. Вежливо предложил сесть в старенькое кресло, пододвинул пачку «Мальборо». — Спасибо, не курю, — поблагодарил Тимофеев, а про себя отметил: «Недешевые, однако, сигаретки курите, Натан Владимирович». — Так что вас привело в наши спортивные пенаты? — поинтересовался тренер. В голосе его Тимофеев не уловил нотки беспокойства. — Да вот хотел спросить у вас о Князеве и Заурове. Что за ребята, какие у них характеры? — А-а, — Натан Владимирович взял сигарету, чиркнул зажигалкой, глубоко затянулся. Запах ароматного табака поплыл по комнате. — Вот, — сказал он, словно оправдываясь, — когда ушел из большого спорта, пристрастился к этой пагубной привычке. А раньше не курил, как вы. И правильно делаете, — встал и подошел к открытой форточке. — Ну, что вам сказать об этих ребятах? Пацаны как пацаны. Князев — тот упорнее и ловчее, все схватывает на лету и не теряет понапрасну время на тренировках. Налицо ощутимые результаты. Разрядник. Скоро пущу на городские соревнования... Словом, подающий надежды спортсмен. К тому же исполнителен, всегда держит слово. Наверно, и дома такой... Натан Владимирович помолчал, пустил струйку дыма в форточку, не спеша перешел к рассказу о другом ученике: — Зауров — прямая противоположность Князеву. Рыхловат, немного ленив, слабохарактерен... Но это при желании можно «выправить», что мы и делаем. — Получается? — улыбнулся Тимофеев. — Если бы не получалось, не имело бы смысла здесь собираться, — заключил тренер. — А где они находились шестнадцатого апреля? — спросил Тимофеев. — Сейчас глянем, — с достоинством произнес Натан Владимирович, раскрыл на столе потертую тетрадь, провел прокуренным ногтем по списку каких-то фамилий и сказал: — Где ж им быть? На тренировке! Вот, у меня все отмечено, как в бухгалтерии... — А вы точно помните? — За кого вы меня принимаете? — рассердился было тренер. — Я еще Князева посылал за минералкой... Полуминутная пауза воцарилась в крохотной комнате. — Вы, очевидно, пришли по поводу той страшной трагедии, что случилась в их школе? Так? — спросил Натан Владимирович. — Так точно, — по-армейски, даже не заметив этого, ответил Тимофеев. — Подозрение исключено, — заверил тренер. — За этих ребят я ручаюсь головой!.. Усталым и расстроенным вернулся Владимир домой. Ниточка поиска ускользала все дальше и дальше. Становилась невидимкой и, кажется, грозила вот-вот оборваться. Наскоро умылся, поужинал и плюхнулся на кушетку. Хотелось думать не о работе, а о чем-то ином, хорошем. Например, о Светлане. Эх, надо бы ей позвонить, извиниться за тот телефонный разговор, пригласить куда-нибудь. Но в голову полезли совсем другие мысли. Какие-то отрывочные воспоминания от встреч, от прочитанного... Откуда это? «Какая разница между демоном и человеком? Мефистофель у Гёте говорит: «Я часть той части целого, которая хочет зла, а творит добро». Увы! Человек мог бы сказать о себе совершенно обратное»... Ну, да, это — Достоевский. Какая глубокая мысль! И нисколько не потускнела за дымкой времени. Как будто сказано сейчас, о нас... До чего же человек всегда был велик и мелок в своих поступках! И всегда непредсказуем. Владимир потянулся за блокнотом на тумбочке. В него он записывал все необходимое — адреса, телефоны, мысли. Правильно кем-то сказано: «Записная книжка — протез памяти». Перевернул несколько страничек, и на пол упала газетная вырезка. Тимофеев поднял, прочитал: «Если вам приходится одной возвращаться домой поздно вечером, соблюдайте следующие предосторожности: