Упирается в меня серьезным взглядом, не разделяя веселья. — До чего же всё же языкастая! Никакой субординации и манер в общении с мужчиной! Почему-то начинаю злиться, не понимая его поведения. Приехал срывать на мне негатив из-за испорченного вечера?.. — Ну, простите. Куда нам до Вас! Я же из дырки в стене вылезла. Изумленно хлопает ресницами, и это его потрясение неожиданно вызывает во мне истерический смех. — Ты очень грубая девочка, знаешь? — более примирительно, качая головой в сокрушении. — Догадываюсь. Щелкает. По телу проходит озноб. Ну почему нам так тяжело общаться, не испытывая животного голода в прикосновении? Мне иногда хочется спросить, было ли у него так с другими, но волна протеста душит порыв на корню. — Иди сюда, догадливая моя… Севший голос Адонца гипнотизирует меня, но я не шевелюсь. И тогда он, тихо рыкнув из-за открытого неповиновения, сам сгребает в охапку моё обезумевшее тело. Дурею от его запаха. Впервые меня обнимают так собственнически, давая возможность прильнуть к мужскому телу и пропитаться особой аурой. И это чертовски приятно. Глаза автоматически закрываются. Позволяю себе эту слабость ни о чем не думать. — Мне не нравятся эти притяжательные местоимения, — шепчу ему в шею. — Все претензии к русскому языку, — отвечает мне в макушку. Мои гормоны разом затевают бунт, требуя большего. Те самые пресловутые инстинкты заставляют отстраниться, после чего я сама тянусь к его рту и медленно целую сначала нижнюю губу, затем верхнюю. По сравнению с тем, как жадно делает это обычно он, мои действия — само целомудрие. Но обоих прошибает! Опять! Ладони Адонца фиксируют моё лицо, нежно пленяя щеки. И теперь между нами разгорается настоящее безумие. Неистовые прикосновения языков, готовых поглотить друг друга, вот-вот приведут к черте дозволенного. Чувствую, как его руки опускаются на мои ягодицы, рывком притягивая к себе. Трезвею, когда ощущаю твердую выпуклость, обжегшую бедро. В ужасе отскакиваю. И ловлю затуманенный взгляд Адонца, который не догадывается, что меня спугнула эта интимная близость. — Мне надо идти… Сейчас его глаза больше напоминают хром, я будто слышу скрежет металла, когда он сужает их в осуждении. — Возьми цветы, — указывает вправо. Я медленно поворачиваю голову и застываю в восторге, разглядывая увесистый букет нежно-розовых пионов. И как не заметила сразу? Ведь и запах стоит соответствующий. — Не могу, — получается как-то сипло после губительного поцелуя, — прости. Жаль. Они очень красивые. — И почему ты такая сложная, Сатэ? — взбешенно. Не хочу уходить на этой ноте, поэтому снова подаюсь вперед и оставляю на его губах легкий прощальный поцелуй. Адонц, явно ошалевший от второй моей инициативы за последние пять минут, молча буравит потемневшим взором. — Дома меня ждет человек с разбитым сердцем, которому я не хочу ничего объяснять. Понимаешь? — Кажется, ты много думаешь о других. — Почему это? — Вчера ты просишь уйти, чтобы твоя подруга, которая якобы ко мне неровно дышит, не страдала. Сегодня — не принимаешь цветы, чтобы не страдала подруга с разбитым сердцем. — Как ты догадался про причину моей просьбы? — я ошеломлена. — Брось, — отворачивается, глядя в зеркало заднего обзора, и проводит пятерней по волосам рваным жестом. — У тебя такой богатый язык тела, а эмоции написаны на лице. Только смысла в такой жертвенности не вижу, учитывая, что она спит с водителем вашего Генерального. Но не стал тебе отказывать. Возможно, я об этом пожалею, но… Кажется, он осекается, повернувшись и увидев мое оцепенение. — Только не говори, что ты не в курсе… — как-то осуждающе, даже зловеще. А что мне сказать? Если это так. — Боже, как с тобой непросто. Ты из другого мира, что ли? Иногда мне кажется, что ты невинное дитя. Если бы не отвечала с такой страстью, даже не сомневался бы в твоей непорочности. От обиды окончательно теряю дар речи. Зато злость помогает действовать решительно. Выбегаю из салона и бросаюсь в сторону дома с такой скоростью, будто бег — моё призвание. Лишь оказавшись в квартире, с бешено колотящимся сердцем прислоняюсь спиной к стене и пытаюсь восстановить дыхание. — Сат? — Мари обеспокоенно рассматривает меня, подойдя к двери. — Я пешком поднималась, дыхалка подводит, — лгу на ходу. — Ничего не купила? — А, нет… — спохватившись, смотрю на свои пустые руки. — Не было того, что нужно… — Ладно, пойдем чаю выпьем, я заварила крепкий. Послушно обуваю тапочки, снимаю куртку и шагаю в кухню. Всё на автомате. Внутри разрастается какая-то тоскливая бездна. Окружающие меня люди, оказывается, совсем не такие, какими мне казались… Глава 12 «Я не падаю. Я так летаю. Каждый летает, как умеет». Сергей Лукьяненко «Фальшивые зеркала» Полтора года назад… Пару дней спустя Признаю, что я человек весьма импульсивный. Но не думала, что смогу так круто изменить свою жизнь за столь короткий период… До сих пор не могу поверить, что уволилась, помахав ручкой месту, в котором провела четыре года, пересмотрев свое отношение к весомой части вещей. — Благодарю за все, что сделали. Вы многому меня научили, но я больше не хочу работать под Вашим руководством. Терпеть Ваши двойные стандарты, эту несправедливость, непонятное распределение нагрузки… Нет больше желания. Мне это не подходит. Не понимаю, чего я ждала, зная, какой циник мой шеф, но последнюю речь произносила без злобы. Он мог хотя бы возразить или послать меня, сказав, что я нахалка. Но нет. Молча подписал и вернул мне лист. Протяжно посмотрел в глаза и пожелал удачи. Что ж… Честно говоря, это было не так сложно, как мне казалось. Уйти навсегда. Я была благодарна центру за те ситуации, что пережила здесь, потому что каждое испытание способствовало формированию моей личности. И ретировалась я так же внезапно, как поступила на работу, когда моя преподавательница из университета буквально надавила на меня, чтобы я прошла собеседование у ее мужа, которому нужны толковые люди. Это была хорошая школа, где я научилась отстаивать свое мнение и поверила в себя как в человека, способного на всё. И мне хотелось развивать эти грани, но не под руководством мужчины, подавляющего мою инициативу… Здесь я обрела большое количество приятелей, и уверена, что с удовольствием буду поддерживать связь с ними. Но злость на Гаю меня не отпускала. Достаточно было нескольких внимательных взглядов на них с этим водителем, чтобы понять — Адонц говорил правду. Прожженный он, этот гад. Куда мне до его опытности? И все равно в моей голове не укладывалось, как Гаянэ согласилась на связь с человеком на пятнадцать лет старше, особенно, если учесть, что его двадцатилетняя дочь работала с ней в одном отделе. Каждый день смотреть ребенку в глаза, деля постель с его отцом? Боже мой. Мир реально сошел с ума? В смысле, кроме женатых, некого найти? И дело не в осуждении. Хотя, может, я и осуждаю их… Не знаю. Во всякое случае, мне больно! Просто больно от того, что такие прекрасные люди растрачивают себя на бессмысленные истории. Зачем?! Одна с женатым, другая с женатым… Намеки эти вечные, обвинения в том, что я слишком наивная. Нежелание со мной делиться подробностями, потому что я «правильная и безупречная»… Плевать я хотела на продвинутость века! Я такая. Мне важно видеть в девушках чистоту, а в мужчинах — уважение к этой чистоте. Я не хочу грязи и вседозволенности, не хочу многочисленных связей и неминуемых сравнений. Не принимаю морального нищебродства. Я знаю, что подобных мне становится всё меньше и меньше с каждым днем. Но раньше меня это не пугало, поскольку я была уверена, что окружает меня именно такая масса. Какая жестокая ирония судьбы… Я схожу с ума от этого калейдоскопа. И прихожу к выводу, что виной всему моя излишняя тяга к идеализированию людей. Я так в них верю… Я проводила Мари в Гюмри попрощаться с родственниками перед отъездом. Ее родители были родом из культурной столицы Армении, где и проживала вся родня. Перспектива поехать с ней и своей кислой миной портить людям настроение меня не прельщала, хоть подруга и уговаривала долго. Я доехала с ней до вокзала, а потом вернулась и тупо заперлась дома, никуда не выходя сутки.