— Ты не просто пахнешь цитрусами, — тихо рычу в перерывах, — ты и на вкус такая же. Сладкая с перчинкой. Она что-то бессвязно бормочет, зарываясь в мои волосы и изгибаясь. Весь ее вид — сплошная эйфория. Я бы мог просто смотреть на нее. Часами. Осторожно спускаюсь к животу, оставляя дорожки жарких чувственных прикосновений, и дохожу до гладкого треугольника. Сатэ мгновенно напрягается и подается вперед, вскидывая руки, чтобы остановить меня в беззвучной мольбе. Я перехватываю ее ладони и сплетаю наши пальцы, требовательным взглядом вынуждая ее лечь обратно. И приникаю к тому самому сосредоточению женского естества, вызывая протестующий возглас. — Тихо, — произношу, как отрезаю. — Доверься мне. Спустя несколько минут умелых точных ласк, в комнате раздается протяжный грудной стон. И я крепко держу ее, ловя упоительную дрожь тела. Получаю нереальное удовлетворение, теперь уже зная, что это ее первые экстазы. Снова прокладываю дорожку поцелуев, но в обратном направлении. Наши ладони до сих пор скреплены, и я медленно завожу изящные кисти над ее головой, пристраиваясь к девичьим бедрам. Не даю времени опомниться или осознать, просто медленно, чересчур медленно для себя, вхожу в ее лоно, стараясь не вызывать дискомфорта. Действую на подкорке подсознания, не зная, как еще подготовить девушку к принятию мужчины. К счастью, Сатэ больше не сопротивляется, лишь внимательный взор виснет на уровне моего лица. Спустя несколько размеренных движений ее веки смежит, девушка откидывает голову, и я, словно чертов вампир, залипаю взглядом на дуге ее шеи, испытывая неимоверную потребность укусить манящую плоть. Что, собственно, и проделываю. Кусаю и целую. Снова кусаю и целую. Двигаюсь немного быстрее, замечая, что она подстраивается под темп. Чувствую, как перемещает руки, и теперь ее ноготки бессознательно впиваются в спину. Третьего и самого яркого финиша Сатэ достигает быстро. Я останавливаюсь и целую ее плечи, чтобы через минуту оповестить: — Акт второй. Открывает изумленные глаза в тот момент, как я снова вхожу в нее, слегка сдвинув обмякшее тело в бок. Ночь была длинной, акты бесчисленными, а сопровождающие звуки — одуряющими. Мы не говорили. Я учил — она внимала. Даже пыталась повторить что-то на мне, одаривая неумелыми рваными ласками. Окончательно убеждая меня в том, как я ошибался на ее счет… Но это было уже неважно. А важно было только то, как мы действуем друг на друга. Сливаемся, как два оголенных нерва. Сплетаемся, не желая отпускать друг друга. Не можем насытиться. Напиться. Успокоиться. Позы сменяли друг друга, силы иссякали и возвращались, а я все равно не был готов отпустить ее. Сжалился лишь под утро, взяв измученное тело в ванной последний раз. После чего оба стояли под струями душа, и я тонул в новых для себя ощущениях, когда Сатэ доверчиво приникла к моей груди, восстанавливая дыхание. — Наверное, не сможешь ходить пару суток, — промычал ей в затылок, укладывая на постель и прижимая к себе. — И мне ни капли не стыдно. Заслужила. Услышал, как она хмыкнула, прежде чем провалиться в сон. С ее появлением в моей жизни я слишком часто ловлю себя на мысли, что «а вот это происходит со мной впервые». И это так. Странным образом в тридцать с лишним лет стал открывать новые грани самого себя. И собираюсь понять, что с этим делать. Но сначала мне нужны ответы на очевидные вопросы, которые я собираюсь задать Сатэ. Только вот, пробуждение застает меня одного в холодной постели. И ее нигде нет. Девушка просто исчезает. Из моего дома. Из моей жизни. Часть II. Abyssus abyssum invocat. «Бездна взывает к бездне» Глава 14 «Если что-то и может вылечить тебя, так это место, откуда ты родом». Адриана Трижиани «Жена башмачника» Я считаю, у каждого должно быть убежище, в котором можно зализать раны, спрятавшись от всего мира. Для меня им стал дом тети, куда я подалась весной прошлого года. Безработная, разбитая, потерянная. Мне были бесконечно рады, лишних вопросов не задавали, не лезли в душу, но странным образом постепенно притупили мою боль. Я была первой племянницей, особенной для них, всегда желанным гостем в небольшой квартире в Аштараке. Меня окружили любовью и заботой, заполняя пробелы прошлых лет, прожитых в Ереване без родителей. Это бесценно. А я любила дачу в Сагмосаване, небольшом селе подальше от города. Это был отчий дом папы, который около десяти лет пустовал. Бабушки не стало, когда мне было семь, она слишком рано ушла из жизни в свои неполные пятьдесят, не сумев побороть рак. Дедушка прожил без нее в этом уютном гнездышке почти пятнадцать лет, но потом его забрал к себе мой старший дядя. Тетя с мужем, конечно, ухаживали за строением, как могли. Сад цвел, приносил плоды, да и в огороде росла всякая взращенная культура. Мне было приятно находиться там. И через пару месяцев я окончательно переехала в дом. Моих скудных сбережений, в принципе, хватало, поскольку ела я мало, да и большинство продуктов приносили многочисленные родственники, желавшие проявить внимание. А потом к своему очагу на радостях вернулся дедушка, составив мне компанию. Жизнь стала чуть легче, беззаботнее. Рядом со старшими всегда так. Мы много говорили. Я часто замечала слезы ностальгии на его глазах, но он всегда сдерживался и отворачивался. Вот такие у нас мужчины… Дедушка Айк приучал меня к труду, учил выращивать овощи, подолгу гулял со мной по окрестностям. Словом, заполнял пустоту внутри, не давая скатиться еще ниже. Ведь я могла. Действительно могла. Неподалеку находился монастырь Сагмосаванк, куда я ходила каждый день, даже в плохую погоду. Примостившись у самого края обрыва, смотрела на ущелье и придавалась своим невеселым мыслям. Это место неописуемо красиво. Оно сакрально, и от него веет каким-то волшебством. Мне часто не хотелось уходить, но нахождение дома ждавшего деда обязывало. Спустя полгода после моего приезда из Еревана, когда мне исполнилось двадцать девять, я пришла к выводу, что надо бы взять себя в руки. Но никаких действий не предпринимала. Не получалось. Может, у меня была своеобразная депрессия, не знаю. Но я вплоть до звонка бывшего начальника не понимала, что делать дальше со своей жизнью. Апатия, безволие, потеря концентрации — все это сопровождало меня на протяжении года. Никогда не думала, что стану таким овощем. Ранее бившая во мне энергия иссякла. И все почему?.. Потому что я полюбила. Так, как любят единожды. И при всем при этом прекрасно осознавала, что чувства этому мужчине не нужны. А навязываться — это не в моих правилах. Одна ночь, перевернувшая сознание, — это все, что останется от Торгома. Я знала. Почему я на это пошла при таком раскладе? Не могла иначе. Зато теперь понимала, насколько тактильные ощущения важны в отношениях. Торгом мог ничего не говорить — да и не говорил, по сути. Но каждое его прикосновение было дороже миллиона пустых слов. Я вбирала в себя взгляды, дыхание и запах, прощаясь, чтобы запомнить навсегда. Я уходила, приказав слезам застыть. Решение было принято, последствий я не боялась, видимо, не до конца представляя, как это больно. Мне казалось, оставшись, я подпишусь на более плачевное и мучительное существование рядом с ним… Разве могла я тогда предположить, что столкнусь с Адонцем буквально в первые же дни своего возвращения?.. Спустя такой промежуток времени, в течение которого, как казалось, буря внутри улеглась?.. Что каждая наша встреча станет сродни катастрофе? Для меня. Нутро разрывало, беспощадно ныло, расщепляло. А я шла с гордо поднятой головой, делая вид, что всё в порядке. Никак иначе. Не с ним. Да и сейчас, очередной раз пройдя возле него в коридоре, непроизвольно вытягиваюсь струной, хотя меня штормит не по-детски. Дохожу до женского туалета и закрываюсь в кабинке, позволяя себе приглушенный стон. Мое состояние — это еще один «плюс» становления женщиной. Цикл протекает адски, иногда даже обезболивающие не помогают. Да еще и обильнее, чем раньше. И где все эти умники, которые утверждали, что «после замужества все легче», имея в виду, что половая жизнь налаживает работу организма? Голова кружится, слабость подкашивает, да и выгляжу мертвецом. Но пытаюсь взять себя в руки, стоя у раковины и разглядывая унылое отражение в зеркале. Внезапно дверь соседней кабинки открывается, и представшая картина повергает меня в ступор. Вышедшая Луиза, державшая в руках тест на беременность, находится в трансе, неотрывно разглядывая кусок пластика. В том, что это именно тест на беременность, я не сомневалась ни капли, а вот ее вид меня действительно огорошил. Раскрыв рот, я пыталась что-то произнести, но не успела. Девушка побрела к выходу, не соображая, что творит. С тестом в руках! Я кинулась следом и вышла в смежный с мужским туалетом коридор ровно к тому моменту, чтобы увидеть застывший на лице пассии Арзуманяна ужас. Потому как перед ней, вытирая салфетками ладони, стоял ее отец… Моментально оценив сложившуюся ситуацию, выхватила злосчастный тест из рук оцепеневшей Луизы и твердо произнесла: — Спасибо за помощь, конечно, но дальше я справлюсь сама. Не знаю, кто из нас был в большем шоке — я или девушка. В следующую секунду он внезапно исчезает из моих пальцев, я резко поворачиваюсь и ошалело смотрю на сжатые губы материализовавшегося рядом Адонца. Ну, прекрасно! — Поздравляю, — процедил мужчина сквозь стиснутые зубы, рассматривая отчетливо проступившие полоски, после чего поспешно вернул мне ненавистный «диагност». Затем воровато взглянул в глаза, будто не решаясь сказать что-то большее. Меня передернуло. Обида затопила, заставила захлебнуться от подкатившей весьма ощутимой горечи. Так вот, каково его мнение… Мужчины, знавшего, что был первым… Я отвернулась и проскрежетала короткое: — Благодарю. После чего, когда тот прошел мимо, уставилась на удаляющуюся мощную спину с приступом неукротимой ярости. — Что-то не очень ты и рада, — несколько растерянно изрекает Сергей Гарегинович. — Это предварительный результат, его еще надо подтвердить… — выдаю на автомате. Нахожу силы взглянуть на отца Луизы и улыбнуться, а сама сгораю от стыда. Именно поэтому сбегаю, пряча тест в карман. Единственный четко работающий закон — закон подлости! Всегда! Где еще могла развернуться такая фееричная сцена, если не перед туалетом, куда в перерыв стекаются сотрудники?.. Захожу в кабинет и наливаю себе воды, выпивая залпом. — Что такое? — обеспокоенный голос Лили. — Голова кружится, пойду подышу. Есть не хочу, поешь без меня. Спускаюсь вниз и, выбрав скамейку под тенью деревьев, плюхаюсь, смежив веки. К паршивому физическому состоянию прибавляется клокочущий сгусток гнева с примесью разочарования. Руки потряхивает. Мелко-мелко. Как же я уязвима на самом деле, Боже мой!