Я очень надеялась, что Луиза и Роберт привезут мои вещи, только не была уверена в том, что они знают мой адрес. А как узнают — понятия не имею. Мой старый смартфон разрядился десять минут назад, и, пожалуй, я поспешила, когда объявила логическое завершение дня перед дверью подъезда. Всегда может быть хуже. Всегда. Жаль, что я до сих пор не видела своих немногочисленных соседей, не подружилась ни с одной семьей. Некому было доверить хранение запасных ключей. Правда, у Эдгара они были. Но Брат вернется только к завтрашнему вечеру. Обхватываю себя руками, чувствуя озноб. Вообще-то, на улице не так уж и прохладно. Во всём виновато моё моральное состояние и характерный для района колючий ветер. Опускаю голову, продолжая раскачиваться. Волосы падают на лицо, закрывая от внешнего мира. Это создает мнимое ощущение защищенности, будто я в коконе и недосягаема. Как в детстве. Я в домике. Все же, странная штука, эта наша жизнь. Она как бы одна, а сценариев на квадратный метр — тысячи непохожих. Точно так же, если взять любую картину и повесить на стене, попросив каждого прохожего описать, что на ней изображено, мы получим миллионы различных интерпретаций. Отсутствие идентичности. Никогда не будет два одинаковых рассказа. Детали всегда будут отличны. В моем возрасте и с моей национальной принадлежностью, пожалуй, я уже должна была иметь минимум двоих детей. Причем, школьного возраста. Выйти замуж, наладить быт, крутиться белкой в колесе. Работать, конечно же. Может, родить третьего. Это ведь стереотипная роль, уготованная мне ещё предками. Циркулирующая по венам в составе ДНК. Совру, если скажу, что таких вариантов не рассматривала. Я же девочка. Я люблю детей. Я хочу быть любимой. Но на пути мне не встречались мужчины, с которыми я желала бы воплотить этот замысел. И такое бывает. Вроде, не уродина. Не совсем глупа, как могло сегодня показаться. Особых вредных привычек — кроме язвительности, которую рождают единицы людей, — не имею. Работаю, совершенствуюсь… Никому не мешаю. Наверное. Что же я такого сделала в прошлых перерождениях, что в этом своём воплощении, будучи просто девушкой по имени Адамян Сатэ, вынуждена прогибаться под тяжестью дум в первом часу ночи на скамье пустынного двора? Без обуви, с потекшим макияжем. Продрогшая, уставшая, растерзанная? Пардон, не так. Что же я сделала, чтобы заслужить роковую любовь в лице мужчины, который меня просто хочет. Без всяких ненужных ему последствий. А, вновь пардон. Хотел. Больше не хочет. Зачем ему такая увесистая ответственность — я со своими моногамными замашками. Вон, сколько полигамных девиц среди него. Современных, без последствий. Красивых, сногсшибательных, легких, без груза богатого внутреннего мира. Усмехаюсь. Я, правда, когда переезжала, нисколечко не понимала, что Армения тоже продвинута в этом плане. Это я осталась старомодной. Блокирую все мысли об Адонце, иначе могу разрыдаться вновь, и это добьет меня. Не хочу вспоминать о своем сегодняшнем падении. Могу только надеяться, что об этом никто не узнает. Как ни крути, Торгом порядочный человек. Я выживу. Как-нибудь соберу себя. Я сильная. Повторяю эти слова, словно мантру. Раз за разом. Визг тормозов рассекает ночную тишину, и я морщусь, неприятно ежась. Вот зачем так водить, а? Продолжаю раскачиваться, никак не реагируя на громкий хлопок закрываемой двери. Но когда до ушей доносится стук от резких шагов, вскидываю голову. И тут же вскакиваю, бросаясь прочь. Не соображая, что делаю себе хуже, почти раздирая босые пятки. Добираюсь до детского футбольного поля, огороженного невысокой деревянной стеной. Недолго думая, закидываю ногу, игнорируя треск разрывающейся ткани в районе выреза. Спрыгиваю и бегу дальше. Я действительно не отдаю себе отчета в том, насколько это глупо выглядит со стороны. Инстинкт самосохранения велит мне держаться подальше от Адонца, следующего за мной. Я не хочу его видеть! Не хочу! Падаю ничком на траву, запутавшись в длинном подоле. Издаю нечеловеческий вопль отчаяния, впадая в бешенство от своего везения. Меня бережно переворачивают, молча осматривая на предмет сохранности всех конечностей. — Я просто не верю своим глазам! — шипит злобно, прощупывая ноги от щиколотки вверх. — Тебе реально тридцать, а не тринадцать? Ну как можно быть такой дурой! Рассекать босиком землю! Что за детский сад! Возмущенно подаюсь вперед всем корпусом, скидывая с себя обжигающие руки. — Объясни мне, ты реально собиралась провести всю ночь во дворе одна?! Еще и с отключенным телефоном? Ты настолько без царя в башке? — Какого хрена ты меня отчитываешь?! Я тебя звала?! У тебя других дел не было?! Чего притащился в другой конец города? Не надоело строить из себя героя? Схлестываемся взглядами, испепеляя друг друга. Хорошее освещение позволяет видеть выражение лица человека напротив. И оно мне не нравится. Совсем. Подбираю колени, собираясь встать. И ловлю его взор на оголенном бедре с прекрасно сохранившейся на месте подвязкой. Чего не скажешь о целостности платья, порванного вплоть до края черного кружевного белья, выглядывающего из-под ткани. Замираю и сглатываю, когда по-звериному хищно оскалившись, резко выпускает воздух и потрясенно качает головой. Понятия не имею, что творится в его черепной коробке, но расширенные зрачки, вздувшиеся вены и нервная игра ноздрями далеко не к добру. — Вот так будешь смотреть на тех, кого тр*хал и тр*ахаешь, Адонц. К сожалению, я тоже в списке первых, но это, как мы выяснили сегодня, больше не повторится. Уходи. — Дура! — взревел он вдруг, сжав кулаки. — Мы с тобой не тр*хлись! Это заявление отозвалось болезненным сжатием диафрагмы. То есть, он даже это решил вычеркнуть?.. Взбешенно перекатываюсь на колени, чтобы быть с ним на одном уровне, и бью ладонями по крепкой груди в неконтролируемом порыве отомстить за сказанное. — О, так тебе память отшибло! Как ты смеешь! Перехватывает мои запястья и блокирует, лишая возможности шевелиться. Но мне невдомек, я брыкаюсь дикой кошкой. — Тебе отшибло! — отплачивает той же монетой и сильно встряхивает, пытаясь привести в чувство. — Я бесконечно рад, что тебе не с чем сравнить. Но от незнания своего страдаешь, ещё и вслух высказываешь! Мы с тобой, душа моя, занимались любовью! Займемся прямо сейчас. И потом. В самых изощренных, недоступных твоей неокрепшей психике позах, местах и даже обстоятельствах. — Занимались любовью?.. — повторяю тупо, хотя от последних обещаний кровь в жилах стынет. Почему-то из всего речевого потока мой мозг выхватывает только это выражение, которое ему импонирует. Растерянно моргаю, позволяя севшему на пятую точку Адонцу расположить моё оцепеневшее тело себе на колени. Да так близко, что я животом чувствую его железный торс. — Ты победила. Ты права во всём, — произносит сокрушенно, поместив одну ладонь на подвязку и поглаживая кожу подушечками пальцев. Ничего не понимаю. Я запуталась. Отгоняю волну радостной надежды. Мы это уже проходили. Тем временем, нагло шефствуя, Торгом ведет рукой вверх. И как только чувствую жар на краю кружев, инстинктивно пытаюсь сжать бедра и вновь скинуть его с себя. — Поздно! — рявкает. — Ты свой выбор сделала, когда предлагала мне эту сделку. — Ты от неё отказался, — чеканю сквозь сжатые зубы. — Я тебе не игрушка, чтобы подстраиваться под настроение — хочу, не хочу. Всё кончено. И будет забыто. Убери свои руки немедленно! Кому я гов… Обрушившись нещадной лавиной на мои губы, пресекает сопротивление и рождает ответную реакцию. Моментально. Именно это явление еще тогда заставляло видеть себя развратной грязной девкой. Заняться самобичеванием, тонуть в стыде. Но теперь, спустя столько времени, я понимаю одну простую истину — когда человека любишь, у тебя круглосуточно всё кипит от желания чувствовать его. Ближе. Как можно ближе. Чтобы даже мельчайшие атомы, все эти чертовы нейроны втрескивались друг в друга, образовывая единую безупречную систему… На этом наша с Адонцем схожесть заканчивается. У одного — похоть, у другого — жизненно необходимая потребность. Похоть утолишь с любой, там никаких диагнозов. Второй же случай неизлечим. Как ни крути, мы с ним в разных палатах, корпусах и вселенных. Я отвечаю на поцелуй, позволяю ему властвовать. Отдаюсь невероятному наслаждению. Но тревожные звоночки никуда не деваются. Поэтому осторожно отстраняюсь и внимательно смотрю ему в глаза: — Не надо, пожалуйста. Не усложняй моё существование. Глава 22 «Мужчину, который ни во что не верит, спасет женщина, которая верит в него…» Розеншток-Хесси Ойген Интересно, конечно. Почему же ты не подумала об этом, когда усложнила мою жизнь?.. Задаю ей этот безмолвный вопрос, пристально глядя в умопомрачительные глаза. Живые, манящие, ни на что не похожие. Оказывается, как редкое исключение, они могут отражать слабость. Сатэ и слабость. Надо же, какой оксюморон. И ощущать бы мне себя сволочью за то, что я есть причина этой слабости. Но нет. Ее шанс на размеренное существование окончательно был упущен. Отныне обостренное угрызение совести я ставлю последним в списке тех чувств, что испытываю к этой девушке. Конец всем благим намерениям. — Ты замерзла, тебе надо в душ. Она была бы не Сатэ, если бы не попыталась препятствовать тому, чтобы я взял ее на руки. Борьба и какие-то угрозы, шипением слетающие с припухших от поцелуя губ, сопровождали весь путь до машины, где, кое-как сдерживая эту бессменную дикость, я вытащил ее сумку и туфли. В том же формате открыл дверь ключом от домофона и вступил в опрятный подъезд. — Этаж и номер квартиры, — произношу требовательно. — А там, где ты нашел мой адрес, не указаны были и эти данные? — Хватит язвить, кобра. Я сейчас начну стучаться в каждую дверь. Поверь на слово! Шантаж возымел действие. Сузив глаза, но, никак не поубавив гонора, выдала нужную информацию. Когда мы оказались в доме, Сатэ возобновила ожесточенные боевые действия, настаивая, чтобы я отпустил ее и убирался ко всем чертям.