А сейчас — удушающее сожаление, боль утраты… Словно это я предала свою любовь. — Ты еще даже не пробовала. И ты утрируешь. Я читал тебе сотни статей. Повторяю: могло быть хуже!.. — Как бы я хотела, чтобы это «хуже», о котором вы все так неустанно твердите, все же случилось тогда! И не пришлось бы всем мучиться со мной, лежала бы себе спокойно в сырой земле… Там, где исчезло время, лопнуло пространство. Адонц возник передо мной мгновенно, загородив собой ночные пейзажи. Разъяренный пятый всадник Апокалипсиса, в порыве устрашающего гнева схвативший меня за плечи и затрясший их с неимоверной силой, которую моя шея грозилась не выдержать. — Просто заткнись, дура! Лучше бы ты молчала еще месяц… Я растерянно моргнула. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. А потом Тор резко притянул меня к себе, давая возможность услышать, как безбожно колотится его сердце в груди. — Не смей о таком даже думать, — приглушенный шепот где-то в районе макушки, — и никогда больше не произноси вслух. Пытаюсь оттолкнуть его, меня гнетут эти объятия. Они рождают противоречивые воспоминания. Взволнованный мужчина подчиняется, но не отходит. Приближает свое лицо и останавливается в сантиметре от моего. И словно со стороны, будто я вовсе не здесь, слышу неестественный, насквозь охрипший и надломленный голос: — Ты хочешь меня наказать? Скажи. Скажи это, кобра, обвини в том, что не смог уберечь тебя. Я зажмурилась, отказываясь всматриваться в наполненный терзаниями взор. — Ведь когда думаю о том, каково тебе было там одной… В неизвестности… И что он мог… — Замолчи! — вновь закричала, когда Тор коснулся моей открытой раны, будто прижигая ее. — Не надо… Крупные слезы катились по щекам, поток рыданий был чудовищным, отчего дышать стало нечем. Я испуганно оттолкнула его, отдаляясь на пару метров. В смятении схватилась за горло, опасаясь действительно задохнуться. — Это неправда… — произношу, словно в бреду, — я тебя не обвиняю. Никого не обвиняю…кроме себя. Тор, — поднимаю глаза на него, не прекращая плакать. — Пойми же, наконец, ты мне ничего не должен. Просто уходи, я не держу зла. Не надо жалости, этих слов любви и всего остального. Ты не должен… Мужчина болезненно дернулся. Но взгляд стал жестче, и он уверенно проговорил: — Должен. Я хочу… — А я не хочу! — очередной пронзительный вопль. — Не хочу больше! Мои руки тряслись, тело дрожало, я медленно и верно сходила на нет. Еще чуть-чуть — мой фитиль закончится, и я потухну. — Почему? Его вопрос звучит странно. Для меня. — Ты никак не хочешь понять, что с тобой я это обсуждать не буду? — А с кем, Сат? — Не знаю! Только не с тобой. И… Ни с кем. Это заявление явно задело Адонца. — Хорошо, я тебя понял. Конечно, надо будет переварить тот факт, что ты не хочешь открыться именно мне. Но если это твое желание… — он тяжело вздохнул и потерянно потер лоб, — после праздников, как я говорил, к тебе придет специалист. И ты, — с нажимом, даже угрожающе, — не сможешь прогнать его. А если попробуешь…самолично приеду и привяжу, ломая сопротивление. — Думаешь, меня это проймет? — спрашиваю, притихнув. — Очень на это надеюсь. Я пойду до конца… — Зря… — устало вздыхаю. Ощущение, будто гребла сутки напролет. Намеревалась переплыть узкую речку, но, обернувшись, поняла, что это самый настоящий океан. Задача оказалась непосильной, и я сдалась. — Это ничего не изменит. Надеюсь, ты все же это поймешь. И заживешь своей обыденной жизнью. Оставив меня в покое. Торгом опешил. Нахмурившись, немного подался вперед. Но не сделал шага. В полумраке комнаты я вдруг с удивлением заметила, как блеснули серебряные нити на его виске. Разве они там были раньше? — Сат, я люблю тебя, — проговаривает медленно, пытаясь достучаться. — Я не хочу оставлять тебя в покое. Даже не мечтай. Что ж, если это проверка или испытание на терпение, я готов подождать. А я…ничего не чувствую. Долгожданные признания ухают в пустоту внутри меня. Точнее — падают ничком. Исчезают, будто и вовсе их не было. Я не верю. Видимо, что-то в моем взгляде заставляет Адонца догадаться об этом. — Хочешь, чтобы я ушел? Молчу. — Ты уверена? По-настоящему уверена в своем решении? Отворачиваюсь. — Тор, — зову, услышав, как он делает шаг в сторону двери. — Это пройдет. Твоя совесть успокоится, и ты вздохнешь с облегчением спустя время. Но больше не приходи. День тридцать третий. Он же заключительный. Весьма символично, не находишь? «Береги себя», — шепчу безмолвно вдогонку. Дверь закрывается. Хотя бы ты береги себя. Потому что я себя не сберегла… Рука тянется к стакану с водой у кровати. Отпиваю немного и верчу его в ладони, наблюдаю за играми света на стеклянной поверхности. Через секунду безбожно громкий звук рассекает пространство. Брешь в сломанном окне впускает порыв ветра, который совсем не по-доброму треплет мои волосы. И я кричу. Мучительно надрываясь. Сгорая. Заканчиваясь. Сметаю какие-то предметы с поверхности комода, переворачиваю стулья, скидываю покрывало. Не может быть вокруг меня такого явного порядка, когда внутри царит хаос, и адово пекло пожирает остатки прежней Сатэ. Сползаю с кресла и ложусь на пол у стола. Закрываю глаза и рыдаю. Боли больше нет. Все хуже. Тотальное безразличие. Особенно теперь, когда я окончательно распрощалась со своим прошлым… — Ты лежишь на осколках. Плевать я хотела… — Я помогу тебе. Почему-то совсем не сопротивляюсь, когда испещренная морщинами женская ладонь ложится на мой локоть. — Ни к чему эти лишние порезы. Твоя мать приезжает через несколько дней. Сейчас я равнодушна и к этому заявлению. Пусть и совместными усилиями, но с большим трудом, я была перемещена в кресло. Элеонора Эдуардовна, тяжело дыша, присела на край кровати. В глаза мне бросился неестественно серый цвет ее лица. Даже косметика не скрывала его. Она была прекрасно одета и накрашена соответственно. Новый год, в конце концов. Хотя…не могу не признать, что эта женщина всегда утонченна и элегантна. Наши взгляды скрещиваются. — Что творится в твоей прелестной голове? Впервые в ее тоне я слышу несвойственную нежность. В иной раз это удивило бы, вызвало бы шквал эмоций… Но все равно. Этой дыре внутри все равно. — Когда мама приедет, расскажите ей правду. Я устала притворяться, что ничего не произошло. Рано или поздно она узнает. А я больше не могу. — Может, тогда сама ей расскажешь? Ведь любая мать затем кинется к ребенку, истерично выясняя подробности… — Рассказать матери, что меня изнасиловали? Самой рассказать? Описать, как это происходило во всех подробностях? — усмехаюсь бесцветно. — Думаете, это будет правильнее? Ответа не последовало. Женщина надолго замолчала, внимательно вглядываясь в меня. Казалось, она хочет что-то сказать, но не решается. Спустя какое-то время, приподнявшись, тихо произнесла: — Тебя отведут в другую комнату. Отдохни. Потом мы поговорим. И, слегка пошатываясь, вышла, оставила меня наедине с собой. Теперь это моя бессменная компания.