- Я тоже рад тебя видеть, – буркнул Павел. – Давно ждешь? - Только пришел, – прошелестело в ответ. Шутке было много лет, она давно превратилась в ритуал, который человек и дубравник свято соблюдали. - Почему ты меня не предупредил? – недовольно бросил император, нервно постукивая по спинке скамьи костяшками пальцев. – Ты же советник, наблюдающий, это твой долг! - Я тоже не всесилен. – Вирт обрабатывал шум листвы, скрип веток и транслировал перевод прямо через костную структуру в слуховой канал человека. – Я не могу предсказывать события, не имея достаточно информации. - Ты – Высший! – Павел сердито посмотрел в крону. Цветы замерцали сильнее, в сиянии их сердцевин появился синеватый оттенок. Императора окатило волной нежного аромата. Павел смягчился, но для вида сохранил сердитый вид. - И нечего на меня так смотреть! Я тебе доверился, подбил Николя на эту авантюру с Ченгуо, и полюбуйся, чем всё закончилось! Никаких доказательств на Ченгуо мы не получили[3], зато потеряли святыню. Бородино – не какой-нибудь булыжник. Это символ! Представляешь, что сейчас начнется? Меня будут рвать на части. - Ты – монарх, – рассудительно парировало дерево. – Не разрешай рвать себя на части. В конце концов, повесь нескольких смутьянов, запрети пару газетенок. Мне что, нужно учить тебя управлять собственными сородичами? ДОМИНАНТА УРЗЕТ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. Начало ноября. Санкт-Петербург. ПЁТР БЕЛОУСОВ. Сознание вернулось. Не внезапно, вспышкой, как бывает после контузии. Медленно, постепенно, словно всплывая из небытия. Один за другим начали просыпаться органы чувств. Мягкая подушка. Жесткий матрац. Приглушенный свет. Крашеный белилами потолок. Блекло-зеленые стены. У стены – умывальник. Над ним зеркало в потертой раме. Над зеркалом – портрет государя Павла Четвертого. Очень хорошо. Значит, не в плену, значит дома… Слава Высшим! Что дальше? Окно. Оно приоткрыто. Из окна отчетливо тянет холодком и свежестью улицы. Колышется полупрозрачный тюль. За окном покачивается голая черная ветка, с тонкими побегами. На ветке сидит нахохлившийся воробей, греясь в солнечных лучах. Значит, не орбитальная станция. Значит, планета. Планета терраформирована и населена. Дышится легко, посторонних запахов нет. Краска на стенах старая, выцветшая, лежит не первым слоем. Значит, один из Старых миров. Быстро переводить взгляд было непросто – почему-то сразу начинало сильно тошнить. Белоусов осторожно посмотрел вниз. Руки лежат поверх одеяла. Правая – неестественно розовая. Кожа как у младенца, тонкая, просвечивает насквозь. Пальцы пока не слушаются, но осязание сохранилось. Ладонь покалывает. Значит, регенерация прошла успешно. Получается, это больница. Выходит, они всё-таки вырвались. Петр улыбнулся. - Вы меня слышите, Петр Ильич? Как вы себя чувствуете? Над ним склонилась приятная женщина средних лет. На ней врачебный халат. Не та, которую он увидел перед тем, как потерять сознание. Та была совсем молодой и очень красивой… - Его сиятельство… Татищев… – просипел Белоусов. – Он в порядке? - Благодарю, Зинаида Максимовна, дальше я сам, – произнес мужской голос. Белоусов осторожно, чтобы не вызвать новую волну тошноты, повернул голову. Рядом с его постелью стоял интеллигентного вида худой мужчина лет сорока. Среднего для партикулярного[4] роста. Под накинутым на плечи белым халатом – строгий, бутылочного цвета костюм. У мужчины костлявое лицо, ровный, как по линеечке, пробор. Русые волосы тщательно напомажены, блестят. Под острым носом такая же ровненькая щеточка усов соломенного цвета. На носу модное пенсне, глаза широко расставленные, серые, внимательные. К прикроватной тумбочке прислонена трость с резной рукояткой под слоновую кость. Чиновник средней руки. - У вас десять минут, – сухо сообщила названная Зинаидой Максимовной женщина. - А нам больше и не нужно. Я вам сообщу, когда закончу. Перед тем, как закрыть за собой дверь, врач одарила щеголя неприязненным взглядом. - Выглядите неплохо, Петр Ильич. Это хорошо, очень хорошо, – доброжелательно улыбаясь, констатировал незнакомец. У него и зубы были идеально ровные, белоснежные, как с рекламы зубной пасты. Белоусов молча разглядывал посетителя. Не доктор. Судя по росту и осанке, не военный. Тогда кто? - У меня к вам несколько вопросов, Петр Ильич, – буднично продолжил посетитель, нимало не смущаясь молчанием Белоусова. – Чисто ради проформы, знаете ли. - Кто… вы? – хрипло спросил Петр. Во рту было совсем сухо, язык буквально терся о нёбо. - И правда, какая неучтивость с моей стороны, – спохватился гость. – Позвольте представиться: Пряничников, Эдуард Порфирьевич. Титулярный советник при следственном департаменте Генеральной прокуратуры. Белоусов мучительно сглотнул. Как песок проглотил. На подоконнике стоял стеклянный графин с водой, рядом – граненый стакан. Вода искрилась в солнечных лучах, весело пускала зайчики на тусклые стены. - Можно мне воды? – попросил Петр. - Отчего же нет, – весело ответил титулярный. – Вот ответите на вопросики и попьете. Так, значит. Белоусов поморщился. Все тело почему-то ныло. Бой на Бородине закончился для Петра всего миг назад. Только что он, под свист игл и грохот разрывов пытался закрыть аппарель. Его жизнь, жизни тех, кто ему доверился, висели на волоске. Китайский десант наседал, а старый «Смерч-12» грозил развалиться в любой момент. А в следующую секунду он уже в госпитале, напротив него сидит этот хлыщ и улыбочки строит. Петра охватило раздражение. Ему требовалось привести в порядок собственные мысли, а не играть в вопросы-ответы со следователем. Но, похоже, выбора нет. Пусть уже этот тип закончит свои дела и уберется. - Спрашивайте, – пробормотал юноша. - Вот и отличненько. – Пряничников вынул из портфеля толстую картонную папку и, открыв её, сделал несколько пометок. Ручка у него была под стать трости: дорогая, с инкрустацией и с золотым пером. - Скажите Петр Ильич, вы отчетливо помните события, предшествовавшие вашему ранению? – все тем же легким тоном поинтересовался чиновник, сверкнув модным пенсне. Весь его вид как будто говорил: все это мелочи, пара-другая вопросов, исключительно из любопытства, и я оставлю вас в покое. - Да, я всё помню. – Белоусов не купился на беспечный вид собеседника. Слишком внимательными были серые глаза титулярного советника. - Очень хорошо, очень. Вы ведь сейчас в полном сознании, не так ли, Петр Ильич? По крайней мере, ваш лечащий врач меня в этом заверила. - Врачам виднее, – осторожно согласился Белоусов. - Чудесненько. Так и запишем, пребывая в полном сознании… – Чиновник зашуршал пером. – А заодно и запись включим, а то мало ли, что не так запишу, вы потом обижаться станете… Так, всё в порядке… Кхм… скажите, Петр Ильич, кто приказал вам принять командование группой уцелевших курсантов? - Никто… я сам. Офицеров снайперы сняли первыми. - То есть, после гибели старших офицеров вы решили воспользоваться ситуацией и взять дело в свои руки, – понятливо кивнул Эдуард Порфирьевич. Петр поморщился. Судейский все выворачивал наизнанку. Хотя формально вроде звучит правильно. - Ну… вы как-то так это называете… Просто там был полный хаос, кто-то же должен был… - Кто-то, разумеется, должен. Но отчего же именно вы? – перебил его чиновник. Белоусов запнулся. Вот так вопрос… Как объяснить гражданскому, почему он так поступил? Да еще голова как будто набита соломой. - Это предусмотрено строевым уставом, – пытаясь сосредоточиться, ответил Петр. – Я посчитал, что в сложившихся обстоятельствах обязан взять на себя функции командира. - В сложившихся обстоятельствах. Что ж, понятно. – Пряничников аккуратно и быстро записал его слова, добавил что-то от себя. – Поня-ятно. Значит, в тот момент никто не ставил вамбоевой задачи, не давал никаких указаний и инструкций. Вы уверены? - Кроме устава, никто. - Следует ли понимать, что принятые вами решения были исключительно вашими, на вас не оказывалось внешнее давление, вас никто ни кчему не принуждал? Дураком Белоусов не был, и, хотя в голове его шумело, а мысли разбегались, он прекрасно понял, куда клонит титулярный советник. Что ж, Петр знал, на что шел, отдавая преступный приказ. Но раскрывать душу перед этим щеголем не собирался. - Внешнее давление оказали на меня привходящие обстоятельства, – как мог чётко ответил он, глядя в немигающие глаза следователя. – Они же продиктовали мне стратегию и тактику действий. - Разумно, разумно, Петр Ильич. Кстати говоря, не желаете поинтересоваться, что стало с теми, кого вы оставили на астероиде? - Я хочу пить, – упрямо повторил Белоусов, чувствуя, что начинает заводиться. – Если вы собираетесь предъявить мне какие-то обвинения, предъявляйте. Я не собираюсь выкручиваться. Но отказать раненому в стакане воды – такой поступок не делает вам чести, господин титулярный советник. Дерзкие слова Белоусова не произвели на Эдуарда Порфирьевича ни малейшего впечатления. Он как будто не услышал юнкера. Придерживая двумя пальцами пенсне на своем длинном носу, он склонился вперед и с любезной улыбкой пояснил: - А ведь они погибли, Петр Ильич. Представляете? Все до единого. Курсанты, гражданские, которых вы обманом заставили подставиться под огонь диверсантов, все. Скажу больше, чтобы вы не обольщались по поводу своего положения. Погибли не только те, кто оказался на площади Победы. Погибли вообще все, кто оказался в тот поистине роковой день на Бородине. - К-как? – В животе стало пусто и больно. – Как такое возможно? Не понимаю… не может быть… - Может, Петр Ильич, может. Извольте, я объясню. Ваше бегство привело китайцев в такую ярость, что они взорвали астероид. Бах! – Чиновник развел руками, растопырив бледные пальцы. – И нет Бородина. Ужасно, не правда ли? Такая трагедия. И если судить по вашим словам, получается, что эта трагедия – результат ваших действий и решений. Которые, как вы мне только что сообщили, вы предприняли без всякого принуждения и внешнего давления. С ваших слов получается, что гибель мемориального комплекса Бородино, а также всех, кто имел несчастье на нем находиться – на вашей совести. Всё это ваших рук дело. Как вам такой расклад, господин юнкер? У Петра потемнело в глазах. Накатила такая слабость, что даже дышать стало трудно. Грудь будто сдавило стальным обручем. Все мертвы. Все. Туристы. Курсанты. Персонал комплекса. Техники, уборщики, горничные, диспетчеры космопорта. Все они мертвы. Ни в чем не повинные мужчины и женщины. Это он их убил. Петр стиснул зубы, чтобы не застонать. Что там боль от потери руки по сравнению с этим! Следователь невозмутимо ждал, закинув ногу на ногу, покачивал остроносым штиблетом и поигрывал своей дорогой ручкой. - Что вы хотите услышать? – наконец, прохрипел Белоусов. – Что я – преступник? Ну так я… - Погодите, погодите, Петр Ильич. Ну что вы, в самом деле, – с притворной заботой произнес Эдуард Порфирьевич, взмахнув авторучкой. – Не стоит так торопиться. Куда вы спешите, право слово? Я же не затем пришел, чтобы в чем-то вас обвинять. Скорее, напротив. Я ведь вас прекрасно понимаю. То, что вам довелось пережить, стало бы страшным испытанием и для более опытного человека. Только что вы стояли на площади, волнующий момент, торжественные речи, и тут вдруг трах-ба-бах! Вся эта стрельба, кровь, крики. Хаос, как вы изволили выразиться. Это шок даже для закаленной психики. Поверьте мне, как профессионалу. В такой ситуации у людей нередко отшибает память. Выбивает, знаете ли, из воспоминанийнекоторые фрагменты событий. Важные фрагменты, позволю себе заметить. А потом раз – что-то в мозгу щёлкает, и они снова всплывают. Мда. Причудливая штука – человеческая память. - Я вас не понимаю, – просипел Петр. В горле окончательно пересохло. Следователь, внимательно глядя на юношу, неторопливо налил воды из графина и, словно задумавшись, замер со стаканом в руках. - Я вот о чем думаю, Петр Ильич. Вы человек ответственный, решительный. Неудивительно, что вам кажется, будто вы и только вы несете всю полноту ответственности за случившееся. Вы убеждены, будто действовали по собственному почину и потому обязаны отвечать за результаты. Но что, ежели хорошенько подумать? Ежели постараться и вспомнить? Может оно и не совсем так, а, Петр Ильич? Могло же, скажем, случиться так, что вы увидели прячущегося за трибуной генерала Татищева. Вы подбежали к нему, он отдал вам соответствующий приказ, после чего был ранен и лишился чувств. А уж вы, как и долженствует настоящему солдату, были обязаны в точности исполнить его распоряжения. Что вы и проделали со всем возможным тщанием и старательностью. - Что вы такое говорите?! – возмутился Петр и тут же закашлялся. – Да дайте мне, наконец, воды, что вы, в самом деле, тут устроили … - Я говорю вот о чем, Петр Ильич. – Эдуард Порфирьевич, не торопясь, с явным удовольствием, сделал несколько глотков и поставил стакан на подоконник. – Я говорю о том, что вы, возможно, запамятовали важнейшую деталь, которая представляет события в совершенно ином свете. Расставляет, так сказать, всё по своим местам. Исполняя приказ раненого командира, вы следовали букве устава, и, следовательно, не можете нести ответственность за последствия, кои явились результатом выполнения вами этого приказа. Конечно, ваша преданность генералу достойна восхищения, но в сложившейся ситуации вам стоит проявить благоразумие. - Я не выполнял ничьих приказов. Я… – Лицо юноши пылало. Петр попытался приподняться на локтях, но все тело словно пронзило раскаленной иглой, и он со стоном рухнул на подушку. - Вы просто запутавшийся молодой человек. – Следователь вновь склонился над юнкером. Он больше не улыбался и не напоминал денди с обложки модного журнала. Сейчас он более всего походил на охотничьего пса, сделавшего стойку на добычу. Он и говорил иначе. Куда делась игривость тона? Он вбивал слова, словно гвозди в доску. - Татищев приказал вам спасти его любой ценой, так? Сказал, что он необычайно важен для империи, что незаменим. Он струсил, захотел жить. Он использовал вас.