военный госпиталь. БЕЛОУСОВ Второй гость, посетивший подпоручика Белоусова на следующий день после визита приснопамятного следователя Пряничникова, оказался не столь очаровательным как Наташа, но ещё более неожиданным. Петр подумал, что у него начался бред, когда в его палату, в сопровождении неизменной Зинаиды Максимовны, взволнованно теребящей в руках стетоскоп, ввалился, сияя белозубой улыбкой, генерал Татищев собственной персоной. - Ну, здравствуй, спаситель! – гаркнул он так, что даже стекла зазвенели, а Зинаида Максимовна болезненно поморщилась, и запросто протянул Петру широченную крепкую ладонь. С той поры дни у подпоручика Белоусова пошли один другого интереснее. Послеобеденные часы он проводил в обществе Наташи, а перед сном к нему через день наведывался самый прославленный полководец современности. Было от чего голове пойти кругом! Татищев взял юного офицера под свое крыло, чему Петр был вдвойне рад. Ведь только с ним Белоусов мог говорить о трагедии на Бородине свободно, не взирая на статус секретности. - Просто страшно читать газеты, Николай Осипович! – признавался он генералу. – Какую не открой – пишут про Бородино, какие там страшные жертвы, причем в таком тоне, как будто мы сами во всем виноваты. А если прознают про меня… Позор, хоть стреляйся. - Не бери в голову, Петруша, – отмахнулся Татищев. – Они и про меня пишут, дескать, я безжалостное чудовище, кровавый палач и всё такое. Думаешь, меня это волнует? Ничуть. А почему? Да потому что цена всей этой пишущей братии – грош в базарный день. Для них, если они кого-нибудь грязью не обольют, день, считай, даром пропал. А уж когда Белоусов заикнулся о муках совести, генерал только хмыкнул в густые усы и махнул презрительно рукой. - Войн без жертв покуда ещё не изобрели. А значит, принимать тяжелые решения придётся. Мы с тобой люди военные, это наша работа. Мы делаем её не для того, чтоб кому-то угодить, а так, как того требуют интересы отечества. Так что нечего тебе казниться. Вот погоди, выдастся побольше времени, я тебе всё по полочкам разложу. Петр только диву давался, откуда при такой нагрузке генерал выкраивает время для столь ничтожного предмета, как бывший юнкер обычного военного училища. Но сам князь Татищев, очевидно, Белоусова ничтожным предметом не считал. И время для серьезного разговора нашел на той же неделе. - У тебя, Петруша, впереди большое будущее, – уже привычно вешая шинель на крючок за дверью, начал Татищев. – Я тебе это говорю не потому, что ты меня спас. Думаешь, я стал бы тратить на тебя время из благодарности? Нет, не стал бы. Я любимчиков не развожу, не приучен. У меня к тебе, Петруша, особый интерес. Я твою породу знаю, сам таким был. Особая порода, редкая. Хомо Сапиенсы, братец, делятся не только на военных и патрикулярных. Всё куда глубже. Люди только кажутся одинаковыми. На самом деле нас тоже два вида, как у тех же Вестников. Только без внешних различий. Петр удивился, а Татищев, распаляясь, продолжал вещать. - Ты не задумывался, почему один человек из шкуры рвётся, а все равно до самых седин просидит в коллежских регистраторах, в то время, как другой уже к сорока – статский советник? Петр признал, что никогда не задавался подобным вопросом. - А ты подумай, Петруша, подумай, не ленись. Ну, давай. Скажешь, это какое-то везение, пофартило там, карта легла, как в преферансе? Ан нет, братец! Думай, думай. - Прилежание? Способности? – заинтересовавшись предложенной генералом игрой, предположил Петр. Татищев отмахнулся. – Может, связи? - Это всё вторично, – смилостивился над вчерашним юнкером Николай Осипович. – Вот ты говоришь прилежание. Но пахать и лошадь умеет. Да только судьба ей оставаться лошадью, пока не околеет. Со связями тоже мимо. Дураку никакие связи не помогут, только напортит всё. Получит такой болванчик с влиятельными знакомыми майора к пенсии, и вся недолга. Да и способности, если уж на то пошло, не главное. Они, конечно, штука важная, кто ж спорит. Но только и тут мимо. Способных служак, Петруша, у нас много, а в чинах все ж таки ходят единицы. Смекаешь, почему? - Тогда пусть не просто способности. Допустим, талант. – Уточнил свою мысль Петр. Татищева не устроил и этот вариант. - Талантливого человека с самого начала берут в оборот. Даже более того тебе скажу. Чем человек талантливее, тем охотнее его эксплуатируют, это уж как водится. Чинов такому человеку не видать: никакой начальник его продвигать не станет. Сам посуди, какой начальнику смысл? Продвинет он этакого гения, а в итоге и полезного подчиненного лишится, и новый конкурент объявится. Так что нет, друг мой, сидеть твоему таланту в вечных делопроизводителях при самодуре–генерале. Ну, теперь смекнул, что позволяет некоторым людям выдвигаться наверх? - Да я уж не знаю, что и подумать, Николай Осипович, – с досадой признался Петр. – Хотите сказать, все дело в вашей теории человеческих пород? - Верно. Только это не моя теория, дружок. Не я эту теорию придумал, но я с ней согласен. Люди делятся на две породы. Травоядные и хищники. Львы и овцы. - Хотите сказать, львы пожирают овец? – невинно предположил Петр. Генерал поморщился. - Не так. Ладно, не нравится лев – вот тебе другой пример. Пастушья собака и стадо. Пес стережет стадо, берет на себя ответственность за него. Он не может иначе. Видит, что стадо без призора и тут же берётся его опекать. А овцы, хоть их и больше, станут его слушать, сбиваться в отару. Так же и у людей. - Но чем же ваша теория отличается от того, что писал еще Достоевский на Старой Земле? - Ты про этот его психологический выверт, про тварь дрожащую? Ерунда, ничего общего. Интеллигентские сопли, – небрежно бросил Татищев. Ему явно нравилось спорить с юным подпоручиком. Белоусов подозревал, что генерал устал от угодливых подчиненных и с ним отдыхал душой. - Я говорю не о какой-то там высшей расе. Не о вседозволенности для избранных. Это всё гадость и предрассудки. Твой Достоевский был тем еще психом, его лечить надо было, а не печатать. Моя бы воля, я бы вообще его запретил. И его, и ему подобных шизофреников. Только одна глупость и смущение умов. - Но в чем же все-таки разница? – не унимался вошедший в азарт Белоусов. Ему было невероятно интересно и очень легко говорить с Татищевым. Ничуть не сложнее, чем с Наташей. И только потом, когда генерал уходил, Петр с удивлением отмечал, что спорил с живой легендой, лучшим офицером доминанты, запросто вхожим к самому государю. - Разница в том, братец, что речь идет не о праве на что-то, а о добровольно взятой на себя обязанности. Люди-львы, или, если тебе так приятнее, волкодавы, берут на себя ответственность за других людей, за судьбу всего стада. Я беру на себя ответственность за исход компании. А ты взял на себя ответственность на Бородине. Никто тебя не заставлял, никто не приказывал. Ты все сделал сам, по зову сердца. Вот этим-то ты меня и заинтересовал, дружок. Мы – львы, Петруша. Ты и я. Такая у нас с тобой духовная конституция. Объективная, так сказать, реальность. И скажу тебе без лишней скромности – такие, как мы, встречаются не часто. Все одно как бриллианты в пустой породе. Так что подумай об этом. А я, пожалуй, пойду. Что-то засиделся я у тебя нынче. Генерал поднялся и, надев фуражку, похлопал юношу на прощание по плечу. - Поправляйся, Петруша, у нас с тобой впереди работы – делать, не переделать. Близится круглая годовщина восхождения государя на престол. К празднику мы с тобой такое устроим, звезды содрогнутся. Так и знай. Татищев уже давно ушел, а Петр всё думал над его словами. И чем больше думал, тем больше хотелось ему возразить бравому генералу, сказать, что Николай Осипович ошибается. Что он, Петр Белоусов, не просил для себя такой доли, что он принял командование на Бородине от беды, потому что… а, правда, почему? «Да потому, дружок, – ответил ему изнутри голос, подозрительно похожий на голос Татищева, – что по-другому ты не смог. Потому что ты увидел перепуганное стадо, топчущееся на плацу. Овец, бестолково гибнущих под вражескими иглами. Увидел, и в тебе взыграли инстинкты. Ты пёс, Петруша. Пёс. Вот твоя звериная натура и проявилась. В горле запершило, кровь ударила в голову. Петр прошел в маленькую ванную комнату, склонился над раковиной и пил, пил прямо из-под крана ледяную питерскую воду, пока не заломило зубы. Потом ополоснул горящее лицо и выпрямился. Взгляд уперся в зеркало, висящее над раковиной. «Мне пришлось, – пробормотал Петр. – Я просто не мог спасти всех. Какой у меня был выход?» Он попытался улыбнуться. Отражение в ответ оскалило клыки. Все-таки людей Древней Земли есть за что поблагодарить. Пусть они и были кровожадными зверюгами, зато в процессе эволюции из общей массы хомо сапиенс выделился особый подвид: хомо беллум, человек воюющий. Сиречь, особенно хорошо приспособленный к выживанию. Петр Белоусов как раз к этому подвиду и относится. И уже за одно это должен поставить свечку в храме Мучеников–звездоплавателей. Ведь не будь у него усиленного поколениями воинов организма, осколок тяжелой иглы, вспоровший его тело от бедра до ключицы, не оставил бы ему ни единого шанса на выживание. Не помогли бы ни инфузия физраствора, который Ершов бесцеремонно забрал у генерала Татищева, ни массаж сердца. Слабенький организм гражданского просто не приспособлен к функционированию в бою. Смешно сказать, тела обычных Хомо Сапиенс впитывают радиацию, как губки: 500 рентген превратят мирного жителя в инвалида[18], а у бойца не вызовут ничего страшнее сыпи. 1000 рентген убивают партикулярных практически на месте, в то время как солдату подобная доза сулит всего лишь неделю в лазарете. Гражданские мрут от переохлаждения, от перегрева, от недостатка кислорода, от вредных примесей в воздухе, даже от слабеньких вирусных инфекций. Петр просто диву давался, как они вообще умудряются дотянуть до старости? Конечно, и военные не застрахованы от всего: вакуум и абсолютный ноль межзвездного пространства, к примеру, убивают солдата за считанные минуты. Да и атмосферы, содержащие более половины процента галогенов, вынуждают использовать средства индивидуальной защиты. И всё равно, по сравнению с обычными людьми солдаты – настоящие титаны. Лишенный кисти руки, потерявший более полутора литров крови, с разодранным кишечником, пробитыми насквозь печенью и легкими организм юнкера продолжал сражаться и сумел дотянуть до медотсека на борту «Добрыни». А теперь, по прошествии пары недель, Петр уже прикидывал, под каким предлогом проваляться в госпитале до того момента, как Наташа ответит взаимностью на его чувства. Решительный сдвиг в их отношениях наступил на исходе второй недели пребывания Петра в госпитале, в понедельник, в 4:24 пополудни. С утра день тянулся как обычно. Процедуры, физиотерапия, тренировки. Но в четыре часа в палате Петра, как раз занимавшегося на тренажере, появились неожиданные посетители. Мужчина и женщина в парадной форме космодесанта. Мужчина в звании капитана, женщина – поручик. - Подпоручик Белоусов? – официальным тоном осведомился капитан. - Так точно. Чем могу служить? – осторожно поинтересовался Петр, слезая с тренажера и накидывая полотенце на блестящие от пота плечи. - Извольте ознакомиться с приказом, подпоручик. Только накиньте на себя что-нибудь. Петр бросился в ванную. Влезая в пижаму, он гадал, что еще за приказ принесли незваные гости? Неужели его все-таки признали виновным и сейчас отправят в военную тюрьму? Но ведь генерал Татищев лично подтвердил слова Крамера, что действия юнкера были правильными… Когда Петр вернулся в палату, капитан активировал вирт-сферу в конференц-режиме. Вирт подпоручика пискнул, принимая копию документа. В центре комнаты вспыхнула сфера, в которой маячила единственная страница, снабженная голографическими печатями главного штаба. «Настоящим управление личного состава главного штаба подтверждает, что участники боевых действий на астероиде Бородино признаются совершившими воинский подвиг, в соответствии с пунктами а, в и г статьи 34 уложения, с вручением следующих наград: Мичману Касимову, подпоручику Кузьмину: медаль «Созвездие доблести» – за находчивость и изобретательность, проявленные при выполнении поставленных командиром заданий. Подпоручикам Ершову, Алабашеву и Мажюлису: медаль «За отвагу» – за храбрость, проявленную перед лицом превосходящих сил противника. Подпоручику Белоусову: орден Святого Георгия четвертой степени – за находчивость, воинскую доблесть, инициативу и ответственность, проявленные в критических условиях». - Прошу принять эту награду как свидетельство ваших заслуг, господин подпоручик. В руках капитана, откуда не возьмись, появилась алая бархатная подушечка, на которой покоилась раскрытая коробочка с орденом. Его орденом. Петя дрожащими руками взял с подушечки золотой крест, покрытый белой финифтью. В центре креста на фоне черного звездного неба возвышался Святой Георгий – победоносец на вздыбленном коне. - Поздравляю, подпоручик. – Капитан крепко пожал ему руку. – Носите сей орден не снимая, ибо заслугами он приобретается[19]. - Служу Доминанте, России и Государю императору, – четко, по уставу отозвался Белоусов, досадуя, что вынужден принимать награду в столь непрезентабельном виде. И все равно это было потрясающе. Думал ли юнкер Белоусов, мог ли предположить, что вместе с первым же званием получит не что-нибудь, а сразу Георгия? Нет, не думал. Да что там думать, даже мечтать не мог. А вот поди ж ты. «Представляю, как изумится Наташа… – подумал Петр. – Может, это мне ещё и поможет…» - Ну что ж, – понимающе улыбнулся капитан. – Не будем вам мешать. Поправляйтесь. Не успел Пётр ответить, как одна мысль внезапно вернула его с небес на землю. - Простите, господин капитан… Собравшиеся уходить офицеры обернулись. - Да? Петр вновь вызвал сферу и перечитал приказ. - Я не вижу здесь имени Василия Бондаренко. Это наш связист. – Он убрал сферу и посмотрел на застывших в дверях офицеров. – Могу я узнать, почему его нет в списке награжденных? От его внимания не ускользнуло, как капитан и поручик обменялись вопросительными взглядами. Поручик едва заметно покачала головой. - На это есть… определенные причины, – тщательно подбирая слова, сказал капитан. Петру показалось, что он смущен. – Ещё вопросы? - Вопрос всё тот же, – поражаясь собственному нахальству, упрямо продолжил Белоусов. – Бондаренко обеспечил нас связью, сумел обмануть китайцев. Если бы не он – мы бы не вырвались с Бородина. Я, конечно, не в том положении и не в том звании, чтобы требовать, но поймите меня, как офицер офицера. Бондаренко был моим подчиненным. Пусть сейчас я не его командир, но во время боя он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. И я хочу знать, из-за чего его обошли при награждении? Что он такого сделал? Капитан опустил глаза. За него ответила поручик. У этой красивой женщины были на редкость холодные серые глаза. - Поверьте, Петр Ильич, вам лучше не настаивать. Доверьтесь нам. Генштаб не ошибается. Она определенно была плохим психологом. Пётр набычился, на его щеках заходили желваки.