Утро среды. Сегодня на столе красуется французский завтрак: тающие во рту воздушные круассаны, мясной паштет, яблочный джем и кофе с молоком. В этом они с Наташей оказались схожи: обоим нравится создавать и тщательно соблюдать маленькие домашние традиции. Каждый день они посвящали кухне одного из человеческих народов, причем разных доминант. - Так почему ты спал на диване? – Наташа обмакнула палец в пенку кофе и облизнула. Забавная и очень трогательная, на взгляд Петра, привычка. - Я же сказал: не спалось, вышел погулять, а потом не хотел тебя тревожить, – терпеливо повторил Петр. - Разбудил бы меня, погуляли вместе. Белоусов вспомнил свои пируэты на скользкой крыше и подъем по пожарной лестнице. - Тебе бы не понравилось. Наташа только дернула плечиком. - Ну и ладно. Если тебе хочется торчать под дождем одному–одинешеньку, твое дело. Зато мне приснился такой потрясающий сон… Петр кинул взгляд на часы и поднялся, промокая губы салфеткой. - Всё, мне пора. Увидимся вечером, – он чмокнул девушку в розовую щечку. – Люблю тебя. - Ты просто не хочешь слушать про мой сон, – притворно надулась Наташа. - Очень хочу. Расскажешь за ужином. Сегодня у нас будет кок-о-вен с хрустящим багетом и бургундским. - Ну, раз уж кок-о-вен, то ладно, прощаю. Беги, защитник царя и отечества. - Слушаюсь, мой командир. Петр улизнул из-за стола пораньше, чтобы успеть экипироваться: Ершов дал ему легкий, почти невесомый бронежилет, совершенно незаметный под форменной шинелью. Если заговорщики используют стандартные боеприпасы, он отделается синяками. Правда, если снайпер решит стрелять в голову, броня не поможет. И вся медицина доминанты тоже. Но Петр от всей души надеялся, что снайпер не захочет портить ему физиономию. Ведь если эти ребята задумали показательную казнь, они должны позаботиться, чтобы врага можно было опознать. А для этого у него под фуражкой должна остаться нормальная физиономия, а не винегрет. Успокаивая себя подобным образом, Петр вышел из дома, буквально спиной чувствуя слежку. Сейчас перед Петром стояла простая задача: идти обычным маршрутом с таким видом, как будто это рутинный поход на работу, а не игра в кошки–мышки со смертью. Это несложное, на первый взгляд, дело требует наработанных навыков. Обычно поведение человека, его походка, непроизвольные движения, мимика могут почти со стопроцентной точностью рассказать о его эмоциях. Переживает ли он по поводу уже случившейся неудачи, ожидает неприятностей или, напротив, переполнен радостью. Всё это специалист считывает в мгновение ока. Настоящий разведчик, понятное дело, не может позволить себе быть считанным. Умение выразить без слов любую эмоцию, запутать наблюдателя, заставить его прийти к ложным выводам – все это кропотливо нарабатывалось на курсах поведенческого анализа и актерского мастерства. Выйдя на Витебскую, Петр включил «старого служаку» и немедленно превратился в обычного служащего, спешащего на работу. Тот, кто скрытно наблюдает сейчас за юношей, должен прийти к выводу, что жертва ни о чем не подозревает. Повернув на Дровяную, Петр посторонился, пропуская какого-то мастерового, перед которым неторопливо плыла гружёная гравиплатформа. Проводив его праздным взглядом, юноша краем зрения успел заметить высокого худого мужчину средних лет в коротком черном бушлате и надвинутом на глаза картузе. Он привлек внимание поручика напряженной позой, не вяжущейся с нарочито небрежной одеждой. Когда Петр обернулся, человек резко дёрнулся и поспешно повернул голову в сторону, как будто разглядывая стену напротив. Дилетант. Если и остальные такие же, то Петр, пожалуй, зря озаботился бронежилетом. Такой боевик скорее попадет в себя или в случайного прохожего, чем в выбранную цель. Тем не менее, Петр не спешил расслабляться: возможно, в соглядатаи определили самого никчемного человечка, а в эркере на Вознесенском его поджидает опытный стрелок. Свернув с Дровяной на Офицерскую и пройдя еще полквартала, Петр бросил взгляд в стекло витрины. Если посмотреть в стекло под нужным углом, вы сможете превратить его в зеркало, которое покажет вам именно ту точку, которую вам надо. Черный бушлат по-прежнему маячил за спиной, примерно в пятидесяти метрах. Он шел, немного сгорбившись, как будто на его плечи давил некий груз. Исходя из осанки преследователя, положения его головы и того, что Бушлат явно знобило, хотя утро было совсем не холодное, Петр поставил диагноз: недосып. У заговорщиков было достаточно времени на подготовку покушения, так что бессонная ночь, как Белоусову, им не требовалась. Напротив. Им требовались свежие люди, на пике формы. А Бушлат не выспался. Почему? Причина могла быть только одна: Бушлат всю ночь дежурил у его дома. «Это хорошая новость. – Размышлял Пётр. – Теперь можно грубо оценить число боевиков. Черный бушлат ночевал на посту, а теперь ведёт меня уже третью улицу. Похоже, что он собрался сопровождать меня до самого Вознесенского проспекта. Отлично. Значит, заговорщики испытывают нехватку людей. И сосчитать их совсем не сложно. Итак, первый – это Бушлат. Второй – снайпер. Потом группа подстраховки. Бушлат не может в неё входить – он слишком далеко, ему просто не успеть за Петром, если снайпер промажет. Групп поддержки может быть одна, максимум две. В каждой не больше двух человек. Почему? Да потому, что если бы их было больше, они бы точно смогли выделить хотя бы одного человека для слежки, а не сваливать всё на Бушлата. Значит, в засадах максимум четверо. Итого – шесть человек. А может, и того меньше. Значит, если начнется заваруха, на нашей стороне будет численный перевес». Пройдя мимо небольшого скверика, Петр краем глаза заметил двух дворников, старательно перекапывающих газон. Один из них был невысок и белобрыс. Ребята Ершова. Вознесенский проспект всё ближе. И, наконец, Петр пересек ту линию, за которой, окажись в эркере он сам, уже можно открывать огонь. Белоусов чуть не шкурой ощущал перемещение крестика прицела по телу. Вот он остановился на животе. Немного помедлил и стал плавно подниматься выше. Еще выше, до груди. Петр, ставил на то, что снайпер выждет, пока мишень выйдет на Вознесенский. На Офицерской было ещё сравнительно безлюдно. Если они правильно разобрались с мотивацией противника, заговорщиков это не устраивает. Вот и проспект. В сумраке подворотни дома 18 Петр заметил две темные фигуры, как бы непринужденно беседующие. Привет, господа из страхующей группы. Шаг. Еще шаг. Не поднимая головы, Петр взглянул из-под козырька на эркер пятого этажа. Окно закрыто. Легкий тюль мешает разглядеть, что творится в комнате. Между занавесками небольшой, в ладонь просвет. Всё правильно. Именно оттуда сейчас раздастся выстрел. Если, конечно, ребята не схватят снайпера. Петр вышел на Вознесенский. Да, здесь уже оживленно. Чиновничество спешит на службу. В субъективной вселенной Петра время замедлилось настолько, что, казалось, вот-вот вообще остановится. Кругленький, упитанный губернский секретарь, шедший ему навстречу, словно в замедленной съемке поднес ко рту руку. Розовенькое личико с торчащими усиками забавно сморщилось: его благородие намеревались чихнуть. В этот момент Петр почувствовал сокрушительный удар в спину и покатился по тротуару, заставив губернского секретаря испуганно пискнуть и отпрыгнуть в сторону, прямо на брусчатку проспекта. Время подхватилось и понеслось вскачь, словно наверстывая упущенное: звон разбитого стекла, чей-то испуганный возглас и тут же грохот каблуков по мостовой. Боевики из страховочной группы неслись проверить, достиг ли выстрел цели и не нужно ли добить раненого. Во все стороны, словно испуганные голуби, порскнули разномастные шинели. Петр перекатился на спину. Двое бежали к нему из той самой подворотни дома восемнадцать. С противоположной стороны – еще двое. Да, групп поддержки действительно оказалось две. Один из приближавшихся боевиков показался Петру знакомым, несмотря на надвинутый на лоб картуз. Никак, господин Окунь собственной персоной? Завязалась перестрелка: Часть «утренних прохожих» как по команде выхватили оружие. Молодец Ершов, точно рассчитал время. Его люди оказались как раз напротив восемнадцатого дома в самый критический момент. Петр надавил на сенсор вирта, отправив запрограммированное сообщение людям Павлова. Окунь вскрикнул и, схватившись за ногу, рухнул на брусчатку, корчась в судорогах: игольники ершовских ребят заряжены конденсаторными иглами, парализующими цель мощным разрядом. Второй боевик, каким-то чудом избежав ранения, на ходу вскинул руку с мощным игольником. Будь у Петра оружие, у этого типа не было бы шансов. Но они с Ершовым решили, что игольник, даже спрятанный под шинелью, может быть замечен наметанным глазом. А правом ношения оружия в столице обладали только сотрудники правоохранительных органов, находясь при исполнении. Так что решили не рисковать. И вот вам результат. Видя, как тонкое жало игольника поднимается, целя ему в лоб, Петр бросился навстречу боевику, нырнув под ствол. Но его маневр запоздал. Лоб нападающего расцвел кровавой розой. Алые брызги горячей крови ударили Белоусова в лицо. Он запоздало отметил второй хлопок винтовки. На этот раз снайпер, засевший в эркере, метил в голову. - Отличный выстрел, Федор Леонидович, – оценил Павлов, выглядывая в окно. В углу комнаты сидел хмурый снайпер, прикованный к чугунной батарее и с кляпом во рту. По его скуле расплылся огромный синяк. – Приятно убедиться, что ты не растерял форму. - Так я же не манкирую тиром, Андрей Афанасьевич, как некоторые, – отозвался Гуревич, ласково поглаживая цевье оптической винтовки. Дмитрий Ершов, мрачно прислушивавшийся к этому диалогу, только недовольно хмыкнул. Ему было неприятно, что эти двое успели первыми и сами взяли снайпера. Умом он понимал, что это – необходимая плата за официальное прикрытие операции. Но всё равно обидно. Из окна Ершов видел, как его ребята споро вяжут оставшихся в живых боевиков, а пара с Офицерского, все еще в дворницких фартуках, тащит к месту сбора парня в черном бушлате. Парень упирался, глупо и беспомощно суча длинными, как у паука, ногами. От Исаакиевской площади уже спешили дюжие ребята в броне – обещанная Павловым кавалерия. - Мои поздравления, подпоручик. Вы с Петром Ильичом прекрасно справились, – благодушно констатировал Павлов, протягивая Дмитрию руку. - Благодарю, Ваше высокоблагородие, – Ершов, после секундного колебания, ответил на рукопожатие. Павлов настолько лучился симпатией, что Ершов даже забеспокоился, прикидывая, какую гадость мог подстроить ему надворный советник. - Я обязательно подчеркну в рапорте, что вы с Белоусовым разработали операцию совершенно самостоятельно… конечно, согласовав её со мной и Федором Леонидовичем. Мы ведь не хотим, чтобы вас обвинили в самоуправстве? - Весьма признателен, Ваше… - Называйте меня Андреем Афанасьевичем, – благодушно разрешил Павлов. Гуревич только хмыкнул в бороду и страдальчески возвел глаза к потолку: опять у Павлова новый любимчик. Просто какой-то следователь легкого поведения. Белоусов почти не ошибся. Заговорщиков оказалось пятеро. Снайпер, соглядатай в бушлате и еще трое боевиков на подстраховке. Среди них – хирург Кирилл Яковлевич Окунь. Значит, не показалось. Появление доктора в ипостаси боевика всерьез удивило Петра. Вот вам и рассуждения о непролитии крови и о неприятии убийств! Из пятерки боевиков живыми удалось взять четверых, и это большая удача. Но радовался успеху Петр, как выяснилось, рано. После того, как арестованных посадили в машину, Павлов настоятельно предложил Белоусову проехаться в следственное управление. Петр наивно подумал, что на опознание. Но после того, как он безошибочно опознал боевиков, его препроводили не к выходу, а совсем в другое место. Так, спустя всего лишь час после утренних событий, Белоусов совершенно неожиданно для себя вновь оказался в следственном изоляторе. Его поместили в допросную без окон, сняли ремень, обувь, отобрали вирт. А причиной оказался всё тот же, будь он неладен, хирург Окунь. И дернуло же Белоусова сразу сказать Павлову, что этот человек ему знаком! Теперь Петра допрашивал хмурый Гуревич. Оказалось, это он стрелял Петру в спину из винтовки обезвреженного снайпера. - А что, промазать нельзя было?! – возмутился Петр, когда Гуревич вкользь упомянул об этом. – А если бы я был без брони? Простоватый грубиян Гуревич странным образом нравился Петру гораздо больше, чем обходительный Павлов. В нем не чувствовалось притворства, второго дна. Павлов, казалось, все время вел какую-то игру, что-то недоговаривал. Гуревич же говорил всё прямо, как есть. С самого начала он стал называть Белоусова на «ты». Но это панибратское «ты» в устах Гуревича звучало так по-домашнему, что Петр воспринял его совершенно естественно, отреагировав лишь ответным «тыканьем». Причем Федор Леонидович и бровью не повел в ответ на подобное нарушение субординации. - Твой Ершов сразу сказал про броню, чего ты? – пробасил он, дернув себя за рыжую бороду. – Кстати, их стрелок – профессиональный убийца, наемник. Смекаешь, Белоусов? Промажь я, они бы сразу поняли, что дело неладно, и ищи потом ветра в поле. - Зато у меня теперь синяк во всю спину! – буркнул Петр, прекрасно понимая, что бородач прав. - До свадьбы заживет. Лучше давай, рассказывай, что знаешь о заговорщиках. - Да ничего я не знаю. Я ж написал в рапорте. Все как было. Филиппов меня предупредил, а дальше чистая логика, ясно же. - Логика, значит. Странная какая-то логика. Честно говоря, если бы я увел чью-то девчонку, и если б мне посоветовали не высовываться, хрен бы я заподозрил заговор против государя. Скорее подумал, что мне хотят набить морду. - Ну, так это ты. Ты же за день до этого не спасал императора, – не удержался от колкости Петр. - Тоже верно. Но я так понял, у тебя и раньше были всякие мысли насчет этого Окуня? Почему же не доложил? - А что докладывать? Что человеку не нравится кровопролитие? Что он против войны? С каких пор это стало преступлением? Вот ты, к примеру. Ты что, про каждый разговор в гостях докладываешь? - Нет. Зато я выбираю, куда стоит идти в гости, а куда нет. Чувствуешь разницу? Петру все это порядком надоело. - Слушай, Федор Леонидович, давай уже начистоту. Я второй раз делаю за вас всю работу. А ты второй раз устраиваешь мне допрос с пристрастием. Вы с вашим шефом что, завидуете мне, что ли? - Дурень ты, Белоусов, прости господи, – сокрушенно пробасил бородач. – Вот как есть дурень, хоть и хороший парень. Ты сам-то подумай, что для тебя лучше, если я тебе эти вопросы задам, или тебя потащат к дознавателям? - А ты, значит, не дознаватель? - Ты выражения-то выбирай! – Искренне возмутился Гуревич. – Дознаватели совсем по другому департаменту проходят. Мы с Андреем Афанасьевичем ловим, они потрошат. Мы охотники, они живодеры. Улавливаешь разницу? Разницу Белоусов понимал. Про заплечных дел мастеров департамента безопасности ходили самые разные слухи, один другого страшнее. Просто захотелось сказать Гуревичу гадость. Зря, конечно. - Ладно, извини. Чёрт дёрнул за язык. - Вот то-то. Ты давай не кобенься, а дай четкую характеристику всем, кого знаешь. Про окружение этого Окуня. Как звать, откуда его знаешь, что за человек. Чем быстрее закончим, тем лучше. Петр задумался. Похоже, Гуревич прав. Хотя вообще-то всё это как-то страшно несправедливо. Задумывая эту отчаянную операцию, добровольно подставляясь под пулю снайпера, Белоусов рассчитывал на благодарность, а никак не на допрос с прозрачной угрозой пыток. Все-таки подлая штука – судьба. Он как раз заканчивал рассказывать Гуревичу о том вечере, когда он первый и последний раз встретился со знакомыми Наташи, когда вирт Гуревича налился красным и возбужденно запищал. Бородач жестом остановил Петра и прислушался в конфидент-режиме. На его лбу обозначились складки. - Понял.Не маленький, – наконец, буркнул он и отключил связь. Вид у следователя был озабоченный. - Слушай внимательно, Белоусов. Дело дрянь. Дознаватели хотят твоей крови. Похоже, они вообразили, будто ты что-то скрываешь. Павлов их задержит, но это ненадолго. - Не понимаю… – Петр не на шутку встревожился. – Они что, ненормальные? Ведь это я придумал, как поймать этих типов! Я жизнью рисковал, подставлялся… Чего мне скрывать? И, главное, зачем? Гуревич выглядел смущенным и как-то подозрительно мялся, отводя глаза в сторону. - Федор Леонидович, что происходит? – Петр заглянул в глаза бородачу. – Я наступил на чью-то мозоль? - Да ты-то тут причем… – с сердцем выпалил Гуревич. – У них на Андрея Афанасьевича зуб. А ты просто так, под руку попался.