– Не знаю. Понятия не имею, кто этот гад. Знал бы, убил на месте. – Себя убей, – говорю. – Ведь это ты. Он от меня, как от чумы, шарахнулся. Хотел было что-то сказать, потом рукой махнул и… заплакал. Страшно, когда перед тобой стоит здоровый мужик, вот с такими ручищами, сильный, молодой, и давится слезами. – Саша, – говорит, – разве я мог подумать? Да, был грех, написал про тебя Виталику, думал разлучить вас, не мог без тебя. А он… – Убийца, – говорю ему. – Человек тебе верил, больше, чем себе, а ты его предал. Хотела ударить его, но так мне худо стало, что я просто повернулась и ушла. До выпускных дожила, словно во сне. Понимала, что ни в чем не виновата, оклеветал меня Макс, а все равно чувствовала себя последней… – Саша не договорив, махнула рукой. – Мать Виталика на похоронах так мне и сказала: «Ты, зараза, сына моего погубила». – Почему же ты ей не объяснила, в чем дело? – не выдержав, поинтересовалась Карина. – Не до того мне тогда было. – Саша грустно улыбнулась. – Да мать бы и не поверила, скажи я ей про Макса. Она ведь так и продолжала считать его лучшим Виталькиным другом. Карина понимающе кивнула: – И ты тогда… – Да, сдала школьные экзамены и уехала в Москву. Поступила в Гнесинку на хоровое дирижирование, благо с детства голос хороший имела. И ни разу с тех пор в Суздаль не возвращалась, мама только приезжала ко мне, сначала в общагу, затем в комнату съемную. Думала, забуду все со временем – но нет. Не хотела ехать, да Любаша уговорила, она после болезни за голос опасается. – Саша вздохнула и глянула на нее с благодарностью. – Вот, высказалась, и легче стало. Ты уж прости, заморочила тебе голову. – Ничего. Не говори глупостей, – сказала Карина. Дверь дирижерского купе плавно отъехала в сторону, и в коридор вышла Любаша. Лицо ее пылало, глаза блестели. Весь вид хормейстерши выражал благодушие и умиротворенность. Увидев Карину и Сашу, Бульдозер нисколько не смутилась. – Девочки, привет. Что тут делаете? – Сергею Михайловичу ноты передать хотим. – Саша помахала папкой. – Сергей Михайлович спит. Это чьи ноты? – Вадима Сотова. Он заболел. Грипп. Сестра приезжала, привезла его партии. – Олегу передайте, – посоветовала Любаша. – Он в третьем купе. Она протиснула разгоряченное пышное тело мимо девушек и скрылась за одной из дверей. Саша протянула папку Карине: – Передашь? Я пойду, лягу, а то голова разболелась. – Передам. Она ушла. Карина постучала в третье купе. Щелкнула задвижка. На пороге возник Олег. При виде Карины лицо его осветилось радостью. – Ты? Заходи. – Я на минутку, – она едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею, – вот, ноты принесла. – А, Вадика? – Олег кивнул и взял папку. – Вот придурок, нашел, когда заболеть! Давай, входи, нечего торчать посреди вагона. Карина заглянула в купе: там сидело трое, два скрипача и молодой альтист, Илюша Беленький, вчерашний выпускник консерватории. «А, была не была!» – решила она и зашла вовнутрь. – Двигайтесь, мужики. – Олег быстро и ловко расчистил место на столе, заваленном колбасной шкурой и яичной скорлупой. – Чаю хочешь? – обратился он к Карине. – Хочу. – Она улыбнулась ему и села к окну. – Значит, получишь. Илюха, не сочти за труд, сгоняй за кипятком. Тот покладисто подхватил стакан и вышел. – Как вы там устроились? – поинтересовался Олег, усаживаясь рядом с Кариной. – Тепло у вас в вагоне? – Даже слишком. Душно. – А у нас все в норме, – вступил в разговор один из скрипачей, долговязый парень в очках с толстыми стеклами на горбатом носу. – Слышь, Олег, помнишь, как мы из Сочи ехали, двое суток без кондиционера? Вот это класс, хуже, чем в газовой камере. – Да, было дело, – подтвердил Олег, незаметно подвигаясь к Карине совсем близко, почти вплотную. Тела их соприкоснулись. Он нашел под столом ее руку и сжал в своей, горячей и сильной. Вернулся Илья, неся стакан кипятка. Олег достал из коробочки пакет с заваркой. – Пей, – он пододвинул стакан к Карине, – печенье бери. Эта несвойственная ему заботливость, желание поухаживать тронули Карину до глубины души. Дома, в Москве, все было иначе: приходя домой, Олег и пальцем не шевелил. Леля ставила ему под нос тарелки с едой, стирала и гладила одежду, приводила в порядок ноты. Он принимал это как должное с поистине королевским величием. И вдруг это деловитое заваривание чая, гостеприимно предложенное печенье. Ей стало и радостно, и смешно, а главное, непреодолимо захотелось сообщить Олегу, что в номере она, скорее всего, будет жить одна и они смогут видеться каждую ночь, сколько захотят. – Саша Заславская, оказывается, родом из Суздаля, – проговорила Карина как бы невзначай. – Саша? – Олег пожал плечами. – Не знал. – Мы решили, что поселимся вместе. Хотя, вообще-то говоря, ей и номер-то не нужен – у нее в городе семья, мать, братишка. По тому, как дрогнули кончики его губ, весело сощурились глаза, ей стало ясно, что он все понял. – Я ложусь, – объявил Беленький и полез на верхнюю полку. Долговязый скрипач выразительно зевнул. – Пойду. – Карина поспешно встала. – Поздно уже. Спасибо за чай. – Не за что. – Олег поднялся, выпуская ее из-за стола. – Спокойной ночи, – пожелал долговязый и принялся стягивать через голову свитер. Олег вышел за Кариной в коридор, плотно прикрыв дверь купе. Быстро огляделся и крепко обнял ее. – Ты что? – испуганно проговорила она, пытаясь освободиться. – Увидят. – Плевать. Надоело прятаться, точно школьники. В конце концов, все равно… – Не плевать! – Карина ладонью закрыла его губы. – Замолчи, пожалуйста, я прошу тебя. Подождем чуть-чуть, всего сутки. Завтра ночью мы будем вместе. – Она на секунду прижалась к Олегу всем телом и быстро отстранилась. – Кстати, – он уже совладал с собой и теперь смотрел на нее с обычной усмешкой, – я в номере тоже один, раз Вадик не поехал – мы с ним всегда вместе живем. Так что сможем выбирать. 32 Суздаль оказался сказкой. Заснеженные улочки, позолоченные купола церквей, неспешная, немосковская речь прохожих, красно-сиреневое зарево на небе по вечерам. Карине не хотелось верить, что все это чудо закончится через неделю с небольшим. Здесь, вдалеке от Лели и бдительных, пронизывающих глаз Вадима, она наконец почувствовала себя полностью свободной, перестала контролировать каждый взгляд и жест, окунулась в страсть с головой, безоглядно. Они с Сашей действительно взяли номер на двоих, и в первый же день та сдержала слово, ушла к матери. Карина осталась одна. Днем была репетиция, вечером – первый концерт. Принимали капеллу тепло, зал был набит битком, публика теснилась даже в проходах. А потом они с Олегом вышли на улицу. Морозило, под ногами хрустко поскрипывал свежевыпавший, чистенький снежок. Прямо над головой в темном небе висел золотистый месяц. Щеки у Карины горели, дышалось легко, хотелось крикнуть что-нибудь невероятно глупое в полный голос. – Эй, – Олег легонько потянул ее за воротник дубленки, – у тебя нос красный. Как у снеговика. – Ах так! – Она нагнулась, зачерпнула пригоршню снега и кинула ему в лицо. – Ну, держись. – Он обхватил Карину за плечи и с размаху усадил в глубокий сугроб. Прямо на нее один за другим посыпались меткие снежки. – Сдаюсь, сдаюсь. – Она смеялась, мотала головой, пытаясь стряхнуть снег с шапочки и волос, распущенных по плечам. Он протянул руку, рывком вытащил Карину из сугроба. Они стояли друг напротив друга, и два облачка пара, вылетавшие из их губ, сливались. Оба чувствовали себя точно подростки, тайком сбежавшие в кино с уроков, будто на двоих им было не шестьдесят лет, а всего тридцать или того меньше. Глаза Олега весело блестели, от его всегдашней угрюмости и холодности не осталось и следа.