Лекарство оказалось чудодейственным. Через два дня после начала его приема боли в руке у Олега прошли бесследно. Он заметно воспрянул духом, повеселел и уже не просиживал на диване весь день с безучастным видом. Михалыч наведывался ежедневно, и Карина начала опасаться, как бы ему не удалось уговорить Олега взять назад свое обещание. Она уже вышла на работу и пропадала в капелле целыми днями, порой допоздна – к Хабаровску Любашин хор готовил отдельную, объемную программу. Однажды, после особенно длительной и напряженной репетиции, продлившейся до восьми вечера, Карина, усталая, измученная долгой дорогой в общественном транспорте, подходила к дому с одной-единственной мыслью – принять душ и завалиться спать. Она распахнула дверь подъезда и нос к носу столкнулась с дирижером. Вид у того был чрезвычайно довольный, и Карину это насторожило. Она решила, что молчать больше нельзя, пора объясниться с назойливым посетителем начистоту. – Сергей Михайлович, – сказала Карина напрямик. – Я ведь знаю, зачем вы сюда ходите каждый день. – Как зачем? – Тот старательно изобразил удивление, – Олежку навещаю. – Вы его не просто навещаете, – с раздражением заметила она, – а пытаетесь уговорить поехать с вами в Хабаровск. Это ни в какие ворота не лезет. Вам должно самому быть понятно, что о гастролях в этой ситуации и речи быть не может. – Но почему? – Дирижер смотрел ей прямо в глаза, спокойным, кристально чистым взглядом. – Если он будет себя неплохо чувствовать… – Да как вы можете! – уже не сдерживаясь, закричала Карина. – При чем здесь «неплохо чувствовать»! Щеки Михалыча вспыхнули и залились багровым румянцем. Карина усилием воли заставила себя смягчиться и проговорила тише: – Я вас прошу, не надо больше приходить. – Поздно, – тихо произнес Михалыч. – То есть? – Она непонимающе взглянула на него. – Поздно. Олег уже согласился. Мгновение они молча буравили друг друга глазами. Затем она, не говоря ни слова, кинулась вверх по лестнице. – Карина! – жалобно позвал снизу Михалыч. – Кариночка! Она не отвечала, почти бегом преодолевая ступеньку за ступенькой. Едва добравшись до площадки последнего этажа, Карина услышала, как рыдает за дверью Леля. «Вот гадёныш!» – с ненавистью подумала она и надавила на кнопку звонка. Послышалась короткая перепалка, затем все смолкло, и дверь распахнулась. Перед Кариной предстал Олег, красный, взъерошенный и злой. Не успела она открыть рот, как он налетел на нее: – Хорошо, что ты пришла. Скажи этой истеричке… – Ничего я не буду говорить! – резко перебила Карина, задыхаясь от стремительного подъема. – Это безумие, то, что вы затеяли! Вспомни, ты обещал… – Да, обещал, обещал! Но, черт возьми, я же не знал, что лекарство так хорошо поможет. Через неделю гипс снимут, и я спокойно смогу играть. Конечно, не сольную программу, а только оркестровые партии. – Нельзя заниматься после такой травмы! – А я и не собираюсь заниматься – с закрытыми глазами сыграю, хоть ночью разбуди. Карина мрачно усмехнулась. Кто бы сомневался, что Олег все партии знает вдоль и поперек – после стольких часов репетиций, когда вылизывалась каждая нота, оттачивался любой штрих. Из комнаты выглянула Леля, нос ее распух, глаза покраснели. И она, и Олег смотрели на Карину с ожиданием и надеждой, точно та была третейским судьей. – Вот что, – она безнадежно махнула рукой, – пусть поступает как хочет. В конце концов, он взрослый человек и отдает себе отчет в том, что творит. – Да ты что, Кариша! – всхлипнула Леля. – Он не может ехать! – Но и не ехать он тоже не может, поэтому перестань, не реви. Карина увидела, с какой нежностью и благодарностью посмотрел на нее Олег. Бесполезно его удерживать и уговаривать – только нервы напрасно трепать и ему, и себе, а, главное, Леле. Без оркестра он чувствует себя выброшенным из жизни, несчастным, лишенным самого главного, необходимого. Значит, пускай летит в свой Хабаровск, а она, раз их сольная программа сорвалась, останется в Москве и будет ухаживать за Лелей. Хору концертмейстер нужен лишь на репетиционный период, концерты он поет под оркестр или а капелла. – Перестань, – повторила Карина и погладила Лелю по плечу. Та тихонько шмыгнула носом: – Я этого твоего плешивого Михалыча больше на порог не пущу. Знала бы, что так будет, не звонила бы тете Рите. – По-твоему, лучше, если бы рука у меня срасталась еще месяц? – попробовал пошутить Олег. Он был одновременно доволен и смущен, тщательно пытаясь скрыть и то и другое. – Когда тебе к врачу? – спросила Карина. – В следующую пятницу. До поездки останется четыре дня – мне этого более чем достаточно, чтобы полностью восстановиться. – Ладно. – Карина устало поплелась к двери. – Я пошла спать. Тема закрыта, не вздумайте больше спорить. Ясно? – Ясно, – покорно произнесла Леля, вытирая глаза платочком. 46 Олегу действительно сняли гипс через неделю. Рентген показал, что кость срослась полностью. Вечером того же дня он уже играл. Карина, наблюдавшая за ним, видела, что игра причиняет ему боль – лицо Олега было бледным, на лбу то и дело выступала испарина. Смычок не вполне слушался его, иногда проскальзывая по струне с шипящим звуком, и Олег упрямо, раз за разом, повторял трудные места из партий. Карина пыталась уговорить его пока не давать на руку полную нагрузку, но тщетно. Так ничего и не добившись, она вышла из комнаты, чтобы не терзаться понапрасну. В гостиной Леля, окончательно смирившаяся с неизбежностью Олегова отъезда, гладила его концертные рубашки. Карина присела на диван, рассеянно глядя, как ловко она орудует утюгом, отпаривая каждую складочку. За последние недели живот у Лели вырос необычайно, и хотя до родов ей оставалось не менее пяти недель, складывалось полное впечатление, что она уже на сносях. – Давай поглажу, – предложила Карина. – Сиди, – отмахнулась Леля, – я домашними делами обожаю заниматься. – Но тебе же тяжело. И жарко – смотри, ты вся красная. – Нисколько не тяжело. Лучше скажи, – она слегка понизила голос, – он там еще долго пилить будет? – Кто его знает? – честно призналась Карина. – Пока не восстановит партии. – Вот бешеный, – проговорила Леля с осуждением и восхищением одновременно, – я таких одержимых, как он, только однажды видела – девчонка у нас в балетном была, метр с кепкой, ни шага, ни пластики природной. Но как она пахала, Кариш, если бы ты видела! У станка по семь часов выстаивала, утром все еще спят, а она уже в зале, тянется. Знаешь, ничего ее не интересовало, ни танцы, ни кино, ни мальчишки. Только работа одна на уме была… – Леля вздохнула и повернула регулятор на утюге. – Сейчас – солистка в Мариинке, все главные партии на ней. А я – вот она, рубашечки глажу. – Она засмеялась, весело, добродушно, без тени зависти или сожаления, демонстрируя полнейшее удовлетворение собственной судьбой. Звуки скрипки за стеной неожиданно смолкли. – Ну вот, – обрадовалась Леля. – Устал-таки. Чай, не железный. Как бы в подтверждении ее слов на пороге показался Олег. Вид у него был измученный, но довольный. – Все, больше не могу. – Он стянул через голову свитер и плюхнулся на диван рядом с Кариной. – Вроде выходит нормально. – Брамса не хочешь поиграть? – не удержавшись, съязвила она. – Да нет, – Олег усмехнулся, – соло мне сейчас не одолеть. Слабо! – Спасибо, что ты хоть это понимаешь. Леля поставила утюг, придирчиво оглядела безупречно отутюженную рубашку, пристроила ее на плечики и сунула в шкаф.