– Это было легко. Ты же сама отправила письмо с Белорусской. Я как получил его, сразу бросился тебе на выручку, правда, застрял на Новослободской из-за каких-то подземных толчков. Когда добрался, оказалось, что ты с девчонкой уже на Краснопресненской. Я туда, а вас опять нет. Всю станцию на уши поднял, пока Шериф на допросе не признался, что вы пешком ушли на Баррикадную. А оттуда у тебя был уже только один путь – через Рейх. И вот я там! Хорошо, вовремя успел, иначе эти ненавистники мутантов скормили бы девчонку своим собакам. «Никуда ты не успел, – мысленно возразила ему Гончая. – Когда ты появился, собаки уже должны были догладывать Майкины кости. Она сама своими силами или своим даром как-то защитилась от них». – Вы поэтому приказали убить штурмовиков? – Вот еще, – усмехнулся Стратег. – За кого ты меня принимаешь, за безжалостного мстителя? Они же видели рисунки девчонки, значит, могли догадаться о ее способностях. А в столь серьезном деле лишние свидетели не нужны… Но мы отвлеклись, да и юная Пифия, наверное, уже заждалась. Так что ты решила? Гончая подняла на него глаза. В горле застрял колючий шипастый ком, но ей и не пришлось ничего говорить. Стратег прочитал ответ по ее исказившемуся от боли, побледневшему лицу. * * * Майка не верила своим ушам. – Здесь мы с тобой расстанемся, – сказала женщина-кошка. – Дальше я не пойду. – А я? – всхлипнула Майка. – А ты пойдешь с дядей Стратегом и его друзьями. – Они не друзья! – закричала Майка в лицо женщине-кошке, потому что у человека, которого та называла Стратегом, не было друзей. – Ты станешь моим другом, а я твоим, – сказал он. Но Майка не хотела становиться ему другом, и он тоже этого не хотел. – Не оставляй меня! Женщина-кошка долго не отвечала, потому что кусала себе губы, чтобы не заплакать. Когда она снова заговорила, на ее губах выступила кровь. – Стратег позаботится о тебе. У него много вкусной еды и… кукол. Тебе будет там хорошо. Женщина-кошка странным образом верила своим словам, но они все равно были ложью. Даже в свои шесть лет Майка уже знала, что много еды не бывает, и если съесть сразу все, то нечего будет есть завтра. Кукла у нее была всего одна, сшитая мамой из кусочков тряпок. Но если бы таких кукол было две, три или даже пять, разве стало бы ей от этого веселее? – Не оставляй меня, – повторила Майка. Женщина-кошка снова укусила себя за губу, и на этот раз гораздо сильнее. Струйка крови побежала из уголка ее рта и стекла на подбородок. – Я… я буду тебя навещать. Женщина-кошка отвела взгляд, и Майка поняла, что она не собирается этого делать, хотя ей очень хочется. Она ничего не могла понять. Может быть, это из-за человека с непонятным именем? Может быть, он запретил женщине-кошке приходить к ней? Но почему она его слушается? Женщина-кошка такая сильная. Она никого не боится. Как кто-то может ей что-то запретить? – Ты врешь! Не будешь! Не будешь! Ты знаешь, что не придешь! – отчаянно закричала Майка. И женщина-кошка сдалась. Слезы, которые она держала в себе, кусая губы, выплеснулись из глаз и покатились по ее щекам. Она обняла Майку и прижала к себе. Крепко-крепко, как во время обвала, когда треснул потолок туннеля и оттуда полетели тяжелые камни. «Она не позволит человеку с непонятным именем забрать меня. Не отдаст меня ему», – мысль была такая ясная и четкая, словно женщина-кошка сказала Майке об этом вслух. Но тут пугающий Майку человек заговорил вновь, и его слова, страшные слова, посыпались на нее, словно камни из того обвала. Но в отличие от камней они не пролетели мимо, а обрушились на Майку. И раздавили ее. * * * Гончая со стуком поставила на забрызганную брагой и самогоном стойку пустой стакан. Это был уже второй стакан, но желанное опьянение никак не наступало. Надо было брать бутылку. Хотя это и сейчас не поздно сделать. – Еще! Она подвинула стакан к бармену. Даже не подвинула, а толкнула. Стакан опрокинулся и покатился по стойке, но не упал, а Гончей так хотелось, чтобы он разбился. Стакану повезло, а вот то, что связывало ее с Майкой (дружба? любовь?), разбилось. Вдребезги разбилось, когда Стратег расчетливо врезал по ней. Думаешь, ты на самом деле нужна ей? Ей никто не нужен, даже собственная мать, которую она бросила много лет назад. Бармен остановил подкатившийся к краю стойки стакан, но ничего не сказал, молча наполнил его самогоном и поставил перед Гончей. Правильно, что промолчал, иначе бы ему тоже досталось. Но бармены во всех питейных заведениях Китай-города были сообразительными, а этот, судя по лиловому синяку под левым глазом, еще и ученым. Думаешь, она заменит тебе погибшую сестру, которую сама и убила? Самогон был мутным и горьким, а своим запахом напоминал помои, он не шел ни в какое сравнение с чистейшей водкой и отборными коньяками Стратега, но именно такого мерзкого пойла Гончей сейчас и хотелось. Конечно, не своими руками. Ей же нужно было, чтобы ты доверяла ей. Но именно она все это организовала – и убийство сестры, и твое похищение, и якобы случайную встречу, и последовавшее за ней счастливое освобождение. Она умеет разыгрывать и не такие спектакли. Уж здесь-то Стратег ее точно перехвалил. В плане постановок ей до него далеко. Наверное, поэтому и финал у спектакля вышел говенным. Майка сморщила личико. Ее глазенки заблестели, но не от слез, а от гнева. Ты видела, как они убивали мою сестру?! Видела и ничего не сделала?! У тебя же был пистолет! И чем сильнее гневалась Майка, тем довольнее становилось лицо Стратега. Конечно, видела. Ей же нужно было проконтролировать, как похитители выполнят порученную им работу. Майку затрясло, и Гончая испугалась, что ее хватит удар и она опять потеряет сознание, как это случилось на Краснопресненской. Зачем?! Это ее исполненное болью и отчаянием «зачем» резануло Гончую по ушам. Горло парализовало, и она ничего не смогла сказать. Зато у Стратега немедленно нашелся ответ. Чтобы заручиться твоим доверием. Чтобы ты слушалась ее и делала все, что она прикажет или попросит. И окончательный Майкин приговор. Уходи. Девочка не заплакала. Ее глаза остались сухими. Она просто опустила их, чтобы не видеть ту, которая позволила двум подонкам зарезать ее сестру, а при этом называла себя ее матерью. Что-то лопнуло у Майки внутри. Гончая отчетливо услышала звук, с каким обрывается перетянутая струна. Ей нестерпимо захотелось обнять девочку и прижать к себе, но она этого не сделала, потому что почувствовала, стоит ей прикоснуться к Майке, и та потеряет сознание. Или упадет замертво. Уходи. Она ничего не сделала. Молча повернулась к Майке спиной и, отступив от нее, от Стратега, от его телохранителей и таганских пограничников, от блокпоста и той невидимой стены, выросшей между ней и девочкой, которую она несколько дней представляла своей дочерью, зашагала в темноту. У нее не было цели, не было оружия и даже фонаря. Не было ничего. Она просто брела по туннелю, не задумываясь и не представляя, куда направляется. Через какое-то время ее нагнала возвращающаяся в Рейх дрезина, и Гончая запрыгнула на нее. Она не собиралась ехать с машинистом на Пушкинскую. Что ей там было делать? Но дрезина двигалась в одном с ней направлении, и Гончая подчинилась внезапному порыву. Когда проезжали Китай-город, на пути перед дрезиной с платформы свалился крепко поддавший человек. Машинист едва успел затормозить. Бедолаге несказанно повезло, что дрезина ехала медленно, иначе бы его размазало по рельсам. Гончая взглянула, как избежавший верной смерти пьяный, пошатываясь, поднимается на ноги, и поняла, что ей сейчас нужно. Так она оказалась в местном баре. Других посетителей в баре не было, хотя на всех четырех самодельных столиках стояла грязная посуда. Видимо, совсем недавно здесь гуляла большая компания. Между столиками бродила густо накрашенная белобрысая девица и фальшиво бубнила себе под нос приглянувшуюся местной братве песню. – Танго, танго-кокаин… – долетал до Гончей прокуренный хрипящий голос, когда девица поворачивалась в ее сторону. – Любимец дьявола один танцует танго-кокаин. Было совершенно непонятно, что здесь делает эта белобрысая, потому что использованную посуду она не собирала и к барной стойке не подходила, но Гончей все равно хотелось, чтобы она свалила из бара со своим хриплым голосом и со своей нудной песней, а когда та наконец ушла, захотелось, чтобы вернулась. Знаю я, что без тебя мне будет плохо, И ничто не облегчит мои страданья… Гончая изумленно обернулась. Эту песню она знала. Песня была из репертуара ее матери. Мать даже пыталась исполнять ее со сцены в подземном театре Московского метро. Но в отличие от популярного в Китай-городе «Танго-кокаин» эта песня не пришлась по вкусу зрителям подземного театра. Нет, белобрысая девица не вернулась. Кроме самой Гончей и бармена, здесь вообще никого не было. И голос исполнительницы звучал по-другому, чище и глубже. Кто же это поет? И почему так подозрительно смотрит на нее бармен с подбитым глазом? Но прошло еще несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем Гончая узнала голос. Свой собственный голос. Но, поверь мне, никогда дитя порока Не полюбит непорочное созданье.[2] Механически допела она последние слова припева. В оригинале припев звучал немного по-другому, Гончая переставила местами несколько строчек. Зато в таком виде можно было представить, что песня не о порочной любви, а об ополчившейся на весь мир одинокой женщине и маленькой девочке, которая на миг, всего на несколько дней, позволила женщине почувствовать себя матерью, избавив от постоянного кошмара одиночества, пока не возненавидела и не прогнала от себя прочь. «Все правильно. Так этой порочной суке и надо!» Гончая заглянула в свой стакан, там уже ничего не осталось – все-таки надо было брать бутылку, и поставила его на место. Лицо было мокрым. Кажется, по нему текли слезы, или это только казалось.