— Что теперь… — Балясин пожевал губами и добавил: — Долю братову хотел. Ему моя мать сродни была. Виктор кивнул на отца, постучал пальцами по виску и отвернулся. Лейтенант подвинул ногой табуретку и сел. Следователь уже написал протокол осмотра, опросил обоих Балясиных и ушел, а он, участковый, остался. На теоретических занятиях осмотр места преступления и допрос потерпевших и свидетелей выглядели несколько проще. Во-первых, всегда были какие-то улики, что-то вещественное: любой преступник оставляет следы. А этот не оставил! Замок не поврежден, все вещи на своих местах, ничто не говорит, что в комнате побывал посторонний. Следователь, человек профессиональный и дотошный, безучастно оглядел комнату и сказал: — Деньги лежали в ящике с мылом. — А на удивленный возглас хозяина ответил: — Ящик передвинули недавно, след остался. Ведро с мусором всегда стояло вот здесь, — он показал на круглое пятно на полу, — вы его поставили на ящик. Преступник опытный и увидел все это так же, как я. Следователь вел себя странно, опрашивал старика поверхностно, а на молодого Балясина вообще не обратил внимания. — Зайдете завтра в отделение, — сказал он на прощание. Лейтенанту хотелось загладить небрежность товарища. Он посмотрел на отца, на сына, на дверь и спросил: — Сколько ключей имеете? Все на месте? Балясин молчал, а Виктор хмуро посмотрел на лейтенанта и нехотя ответил: — Батин ключ на столе лежит, — он встал, подошел к самодельной вешалке и опустил руку в карман пальто, — а мой вот. — Виктор показал два ключа. — Почему два? — спросил лейтенант. — На всякий случай, — ответил Виктор. Марина медленно шла по скользкой аллее, огибающей пансионат, и думала о Валентине Петровиче, с которым недавно рассталась в холле. Последние два дня наедине с ней он был задумчив и рассеян, на людях же превращался в блестящего кавалера. Но легкость, остроумие и галантность Семина выглядели словно одежда, которую он привычно носил, стараясь, чтобы никто не заглянул под нее. Марина нагнулась и выдернула из мокрого снега желтовато-черный дубовый лист. У черешка лист еще был живой, и Марина надкусила горьковатый стебель. — Добрый день, Марина Сергеевна, — услышала она низкий уверенный голос, повернулась и увидела соседа по столовой, подарившего ей вчера бумажную розу. — Добрый день, — ответила Марина и замялась, стараясь вспомнить его имя. — Михаил Алексеевич, — подсказал мужчина и улыбнулся. — Если женщина не помнит имени, то дела мои плохи. Что вы делаете? — Он вырвал у нее лист. — Такая грязь. Инфекция. — Давайте помолчим, — сказала Марина. Зотов кивнул, и они пошли к выходу из парка. Марина старалась, не глядя на спутника, вспомнить его внешность. Лет около сорока, средний рост, широкие вислые плечи, лицо с мощными скулами и с сильно развитыми надбровными дугами. Сейчас он в серой шляпе… — Я шатен и причесываюсь на пробор, — подсказал Зотов. — Я думала, вы только фокусник. А вы еще и волшебник! — Фокусы — мое хобби, — ответил Зотов, вынул изо рта папиросу, сжал ее в кулаке и показал пустую ладонь, — а по профессии я врач-психиатр. Только, ради бога, — он взял Марину под руку и повел дальше, — не говорите об этом в пансионате. — Почему? — Меня замучают вопросами и просьбами о консультации. — Михаил Алексеевич, как вы отгадали, о чем я думаю? — Когда мужчина и женщина впервые идут вместе, то в девяносто девяти случаях из ста они думают друг о друге. Вы покосились в мою сторону и поправили прическу. — Зотов обнял Марину за талию, легко перенес через канавку, и они вышли к шоссе. — Странное дело, Михаил Алексеевич, в нашем пансионате все мужчины сильные и… значительные. — Мода сейчас такая на мужчин, вот мы и стараемся. — В пансионате отдыхает киноактер, высокий, худой, физиономия длинная и в веснушках. — Марина попыталась изобразить Миронова. — Знаете? Так он тоже утверждает, что мы все какие-то роли исполняем. Зотов подтолкнул Марину к обочине и загородил собой от быстро идущей машины. Милицейская «Волга», разбрызгивая грязь, проскочила мимо и, грозно гукнув, скрылась за поворотом. — Милиция? У нас что-нибудь случилось? — Марина поежилась. — Не люблю милицию. Зотов долго шел молча, потом спохватился и переспросил: — Что вы сказали? Ах да, милиция. Ее любить и не следует. Ее уважать и слушаться надо. Прощаясь в холле, Зотов удивил Марину неожиданным вопросом: — Вы вчера поздно легли спать? — А почему это вас интересует? — В одиннадцать я вышел прогуляться, и мне показалось, что вы с Валентином Петровичем прошли по парку. — Вам показалось, в одиннадцать я была у себя в комнате, — обиделась Марина. — Валентина Петровича у меня не было. — Где не было Валентина Петровича? — спросил, подходя, Семин. Видимо, он собрался на улицу, так как был в теплой куртке и в перчатках. Марина почувствовала легкий запах дорогого одеколона и решила, что обязательно спросит, сколько раз в день он бреется. Каждый раз при встрече с Семиным Марина была уверена, что он побрился пять минут назад. Мужчины закурили и заговорили о погоде. Чем-то они были похожи. Одного роста, обоим около сорока, оба сильные и решительные. Зотов несколько мягче и медлительнее, все, что он делает, даже фокусы, кажется солидным и обдуманным. Семин выглядит острее и современнее, и, несмотря на обветренное лицо с резкими, рублеными чертами, в нем чувствуется интеллигент. Зотов одет дорого, добротно: драповое пальто, сшитое, безусловно, у хорошего портного, серая шляпа, белая рубашка, строгий галстук. На Семине легкая нейлоновая куртка, из-под которой виден мягкий свитер, на ногах грубые ботинки, волосы вроде бы не причесаны, но Марина знает, как трудно держать волосы в обдуманном беспорядке. На противоположной стороне у окна актер разговаривал с Виктором, который стоял, засунув руки в карманы брюк, и, набычившись, смотрел на Миронова, который что-то быстро говорил и то и дело поглядывал на Марину и ее спутников. Актер поймал взгляд Марины, заулыбался и помахал рукой, похлопал Виктора по плечу и пошел, пританцовывая и смешно размахивая длинными руками, к выходу. У дверей он задержался, как бы что-то обдумывая, повернулся и спросил: — Слышали новость? — Смешная? — спросил Семин. — Не очень. — Актер сложил кончики пальцев в щепотку. — У администратора пансионата сперли тридцать тысяч. — Не тридцать, а двенадцать, — сказал Семин. — Я уже слышал об этом. Милиция приезжала. Бред, но интересно. — Возможно, и двенадцать, — послушно закивал Миронов и, оправдываясь, добавил: — Скорее всего двенадцать, тридцать уж больно много. — Двенадцать тысяч точно, администратор получил наследство, — сказал Семин. — Ну и дурак, надо было держать в сберкассе. Верно? — Актер тронул Зотова за рукав. — Не знаю, — ответил тот и отстранился. — Я иду играть в шахматы. Говорят, что слепой профессор — прекрасный шахматист. — Слепой — и шахматы? — удивился актер. Посмотрел на Марину и, как бы оправдываясь, сказал: — Деньги, может, найдут? — Наша милиция найдет. Смешно… — Семин махнул рукой и пошел к выходу. Глава 4 ПРЕСТУПНИК — Советский суд ставит перед собой широкую задачу: наказание и исправление не только виновного, но и воспитание других людей, в той или иной мере сопричастных с судопроизводством и судебным разбирательством. Прокурор смотрит на председателя и продолжает: — В последнее время в нашей практике наблюдается, на мой взгляд, неправильная и даже опасная тенденция. Обнаружив преступление, мы начинам искать причины правонарушения не столько в самом субъекте, сколько в его окружении. Родители, школа, комсомол, коллектив сотрудников, на мой взгляд, превратились в соучастников преступления. Дежурной фразы: «а где были…», «на что смотрели…», «почему не остановили…», как правило, оказывается достаточно, чтобы зачастую абсолютно порядочные люди опустили головы и безропотно подставили эти головы под руку закона либо общественного мнения… Прошу понять меня правильно: я, как каждый советский человек, за коллектив, за коллективную заботу и ответственность за любого из его членов. У нас очень любят повторять: «Каждое сомнение толкуется в пользу подсудимого». Прекрасный принцип! Только почему о нем, так же как о презумпции невиновности, вспоминают только в связи с личностью и никогда в связи с коллективом? Окружение преступника виновато всегда безоговорочно, и вина его не требует доказательств. Такое положение является грубейшим нарушением социалистической законности, лазейкой для людей нечистоплотных и ведет к самым пагубным последствиям. Делая подобное отступление, я преследую конкретную цель: если в формировании подсудимого как преступника виноват кто-либо из его окружения, то вина последнего должна быть доказана так же скрупулезно, как я, представитель обвинения, доказываю вину подсудимого. Балясин достал из стола книгу регистрации отдыхающих и стал перелистывать. Он пытался вспомнить фамилию слепого из седьмого номера, но с момента исчезновения денег старый администратор ни на чем не мог сосредоточиться. Он чувствовал себя изолированным от окружающих, словно его сунули в грязную банку из темного стекла и толстые стенки плохо пропускали звук и свет, берегли его покой и одиночество. — Что вы копаетесь, Владимир Иванович! — нетерпеливо сказал лейтенант. — Две минуты назад вы называли его фамилию. Фирсов, кажется. — Да, да, — пробормотал Балясин и негнущимися пальцами перевернул сразу несколько страниц. С потерей денег Балясин смирился сразу. Не было всю жизнь, видно, и не суждено. Видно, в долгу он, Балясин, у бога, и доля ему другая отрезана. Он поправил шарф, закрыл книгу и стал слепо смотреть в окно. — Владимир Иванович, — возмутился лейтенант, — между прочим, я ваши деньги ищу, а не свои. Вы не сказали, что у вас пропал жилец, — он взял книгу и стал быстро листать, — теперь не можете найти его в книге.