Луи де Лорьен бросил на Елену озабоченный взгляд. Гречанка молчала. Она не понимала его стремления увезти ее Памиру во Францию. Что могла дать эта прогнившая страна ее девочке? Ей было всего восемь лет. Она жила с матерью на острове как в раю, окруженная бесконечной любовью и заботой. Ее обожали местные ребятишки и даже дрались за право первым принести ей с утра цветок или только что пойманную рыбину. А что принесет ей чужая страна? Образование? Положение в свете? А что такое свет? За тихой беседой пролетел вечер. Луи действительно очень давно был здесь в последний раз. Письмо с вестью о смерти его законной супруги, маркизы де Лорьен, заставило его спешно уехать во Францию. Заботы задержали на год. Находясь в своем доме в Париже, он безумно тосковал по этому месту и по любимой красавице. Но сейчас он вернулся. Вернулся со странным предложением – забрать их обеих, и Елену, и Памиру во Францию. Гречанка не знала, что ей делать. Ночью, когда Памира заснула, сжимая белый цветок в маленькой ручке, Луи и Елена вышли в сад, чтобы поговорить. Уже десять лет они любили друг друга. Она не скрывала – гордилась своей любовью. Только родня отвернулась. Но отец умер, а матери Елена даже и не помнила. А остальные… Она была создана для любви, и она жила ради любви, потому что жизнь - только тогда жизнь, когда человек любит и любим. В молитвах она благодарила Господа за то, что он позволил им встретиться с Луи, за то, что подарил Памиру. За счастье, о котором даже мечтать не смела она девчонкой. Они сидели в обнимку на скамье. Ночной ветер шевелил их волосы, спутывая черные и светлые пряди, словно снова соединяя и благословляя два любящих сердца. Им не нужны были слова. Прикасаясь друг другу, они словно читали мысли другого. – Елена, – выдохнул Луи, вновь чувствуя приятное головокружение от пряного запаха ее волос. Она не ответила. Прижалась к нему, обняла. Чувствовала, как стучит его сердце. Слышала, как вторит ему ее собственное, постепенно ускоряя свой бег. Они не могли напиться из чаши, порой нескончаемой, порой такой небольшой, для кого-то горькой, для них сладкой и пряной одновременно. Они не могли напиться из чаши Любви, которую пили уже десять лет, и которая только наполнялась с каждым днем, становилась больше, глубже. Примешивались новые вкусы, новые оттенки вкусов. Они не могли найти в себе сил, чтобы прервать нежный поцелуй. Легкий вздох, почти беззвучный. Легкая дрожь, почти неосязаемая. Они снова слились в объятиях, стремясь стать одним целым. Они и были словно частями чего-то удивительного, волшебного. Луи, Елена и Анна, маленькая дочь. Божественная красота Елены позволяла ей в минуты высшего счастья словно действительно становиться богиней. Человеку, сумевшему достичь вместе с ней этих высот, открывался новый мир, открывалась сама Елена, открывались ее душа и тело, открывалась сама любовь. За десять лет нисколько не уменьшилась чаша их любви. И каждый раз, обнимая друг друга, они обнимали, словно впервые. – Я прошу, я умоляю тебя, поехали со мной, – жарко шептал Луи, – стань моей женой – не только перед Богом, но и перед людьми. Елена покачала головой, но ничего не сказала. Она не знала, что можно ему сказать. Больше всего на свете она хотела никогда не расставаться с ним. Но уезжать в другой мир было страшно. Просто страшно. Так и заснули. Он не дождался ответа, но надежда не покидала его. Он спал со счастливой улыбкой на просветленном, ставшем совсем молодым лице. Просто держать ее в объятиях, насколько же мало – и насколько же много было нужно для счастья. Глава восемнадцатая Памира проснулась от дикого крика матери, топота, света факелов и странного, незнакомого, очень резкого запаха. Страх накрыл ее волной. Девочка вскочила и бросилась прочь из своей комнатки, не разбирая дороги. Туда, где кричали, и где уже слышался грубый смех. На пороге дома резко остановилась, словно врезалась в невидимую стену. На нее смотрело лицо из сна – курносый толстый нос, маленькие злобные глаза и толстые губы. – Ой, какая прелесть, – прокаркал обладатель этого лица, длинными руками схватив девочку. – Это, наверное, доченька… Снова крик Елены заставил Памиру на мгновение забыть про себя. – Убили, господи, они убили его! Курносый тащил ее как раз туда, где дьявольски танцевало пламя факелов, где в луже крови на земле лежал Луи, где несколько мужчин держали ее мать, улюлюкая, хохоча и предвкушая. Елена, истерзанная, безумными глазами смотрела на труп любимого, не видя больше ничего вокруг, почти не чувствуя боли. Господи, разве даже самая сильная боль телесная может сравниться по силе с душевной болью от осознания, что твоей жизни больше нет, раз нет человека, без которого она невозможна? Больше Памира ничего не видела. В эту ночь ее не тронули. Только поглазели и немного побили. А потом связали и вместе с бесчувственной матерью бросили в трюм. Потом уже Памира узнала, что на их остров напали пираты. Обыкновенный, один из привычных всему миру набег навсегда изменил ее жизнь. Елена не выдержала горя, свалившегося на нее так нежданно. Она умерла. Скоро. Не раз странные и страшные создания – мужчины, падкие на красоту, пользовались ею. Не раз Памира вынуждена была за этим наблюдать. Не раз девочка видела, как вновь мать, совершенно обессиленную в порванной одежде, бросали в трюм, намереваясь продолжить завтра. – Ты только держись, – лихорадочно бормотала Елена, – только помни, что ты еще жива, что это закончится когда-нибудь. Только верь, они не все такие…. Как молитву, постоянно она говорила эти слова, пока дочь осторожно разбирала руками спутанные от грязи и крови волосы матери. Памира не плакала. У нее не было слез. Не было страха. Она не могла знать, что чувствует Елена, но остро ощущала ее боль. В какой-то день, когда двое или трое турков спустились в очередной раз в трюм, она лежала, обхватив себя тонкими руками, отвернувшись. Она слышала возню, смех, сальные шутки, приглушенные стоны матери, сладострастные крики мужчин. После этого раза Елена так и не открыла своих когда-то прекрасных глаз. Глава девятнадцатая Следующие три года прошли для девочки как один бесконечный мучительный день. Она постоянно меняла хозяев. Ее заставляли делать какие-то странные, непонятные ей, но почему-то очень нужные ИМ вещи. Все было одинаково со всеми. Она была маленькой девочкой, но уже тогда становилось понятно, что из нее вырастет красавица. Ее берегли. Берегли, потому что знали, что из нее можно извлечь много больше выгоды, чем просто удовлетворить свою похоть. «…только помни, что ты еще жива, что это закончится когда-нибудь. Только верь, они не все такие….» Слова матери постоянно стучали у нее в голове. Чтобы с нею ни творилось. Она помнила добрую улыбку отца. Помнила их последний счастливый вечер, хотя это было словно в другой жизни. Но эти слова, которые Елена повторяла постоянно, там, на большом корабле, помогали ей сохранить себя. Она всегда молчала, никогда не плакала. Если просили говорить – говорила, просили петь – пела. Просили танцевать – танцевала, и казалось, что это просто танцует ее тело, а не она сама. При этом ее почти не обижали. Держали в чистоте, хорошо кормили. Иногда Памира себя чувствовала такой же маленькой птицей в клетке, которая жила у хозяина. Иногда она пела, эта птица, но в ее песнях девочка слышала столько боли и тоски, сколько не всегда можно выразить в плаче. Последний хозяин называл ее маленькой принцессой. Когда ему не нужно было от нее танцев и ласки, он ей мог бы даже нравиться – как дедушка. Как-то он сказал, что продает ее. Ей исполнилось тринадцать, теперь ее ждал гарем. Обрадовал – гарем Великого Султана. Не сказал только, что второй гарем, где жили девушки «для гостей». Она узнала это потом. В гареме жизнь пошла по-другому. Ее начали учить ее обязанностям, покорности, мастерству. А Памире при этом казалось, что это уже не она, что на самом деле она умерла тогда, в трюме, еще вместе с матерью… Нет, ее не били, как Елену, не издевались так жестоко. Но как она могла понять все это, маленькая девочка, рожденная в раю и сброшенная в ад? Три долгих, мучительных года в гареме принесли ей знание об устройстве мужского тела и о том, как доставить мужчине удовольствие. Как сделать так, чтобы он остался доволен и не срывал на ней свой гнев. Как говорить. Как молчать. Как сидеть и лежать. Ей уже не было страшно, когда евнух приходил за ней, чтобы отправить в спальню какого-нибудь гостя. Ей было все равно. Она не жила – просто поддерживала тень жизни в своем холеном теле. А за ним следили. Слуги берегли ее тело, делая все возможное для того, чтобы сделать его идеальным. Нельзя, чтобы гость Султана остался недовольным. А ее хвалили потом, благодарили милостивого Владыку за потрясающие вечера. Хвалили ее редкую красоту, покорность, умелость. Она не знала, как и почему. Восторги дошли и до светлейшего уха. Султан был доволен – теперь он знал, как отблагодарить своего старого друга… Глава двадцатая 1666 год Утро началось тревожно. Рабыни шепотом рассказывали друг другу о чудесном возвращении маленького Али Султану-Охотнику. Больше месяца Мехмед не желал общества ни одной из своих прекрасных наложниц, больше месяца в гареме боялись, что от них решат избавиться. Возвращение наследника стало зароком дальнейшей благополучной жизни всем остальным. Девушки даже почувствовали друг к другу что-то, сродни дружбе – опасность объединила их. Но не для того, чтобы перестать бороться за место в постели Владыки. Памира оставалась в стороне от всего происходящего в гареме. Она никогда не стремилась стать любимой женой. Она и не была с Султаном ни разу, хотя Охотник знал ее, ценил ее красоту и поощрял ею особенно выдающихся… Памира становилась наградой на одну ночь. К счастью для нее, не так часто кто-то из слуг Султана оказывался достойным подобной чести, девушка жила относительно спокойно и безучастно. Ее красота могла бы стать поводом для ненависти со стороны других рабынь, если бы ее обладательница метила в жены. Но тихий, спокойный нрав, равнодушие к собственной судьбе и к привилегиям все еще были способны убедить в том, что Памира остальным не соперница. Гарем собрал в себе совершенно разных женщин с разными судьбами. Чернокожих, белых, светловолосых, рыжих, брюнеток… Кто-то легко относился к рабству, кто-то не мог прожить больше месяца, пытался бежать и был казнен. Памира жила в гареме больше двух лет и научилась относиться к большому дворцу, где он располагался, как к родному дому. Ее уже не пугала стража, евнухи стали друзьями, соседки по покоям – почти подругами. Девушка мало с кем общалась. Чаще ее видели сидящей у окна. Она смотрела на бесконечное море. Где-то еще плавал корабль омерзительного пирата, укравшего у нее детство, а у ее родителей жизнь. И когда-нибудь придет тот день – сладкий – после которого и ей можно будет спокойно умереть – день ее отмщения. Бережные руки евнуха ласковыми и уверенными движениями массировали ее тело. Этот совершенный инструмент соблазнения, которым Памира владела отлично. Султану предлагали огромные деньги, чтобы провести с ней еще одну ночь. Или чтобы выкупить ее вовсе. Мехмед IV не соглашался, наслаждаясь с ее помощью дополнительной властью над своими людьми. Памира безучастно улыбалась. Она почти не чувствовала волшебного запаха масел, которые втирали в ее кожу. Прикосновения не приносили удовольствия. Все, что происходило с ней, будто бы к ней и не относилось. По сравнению с тем, что ей пришлось пережить, гарем казался избавлением. Но и он не вызывал никаких эмоций. Перед глазами постоянно стояло бледное лицо матери, ее бред, ее боль. Девочке рано пришлось повзрослеть. Она быстро выучила и приняла правила жестокой игры под названием «жизнь». Она выжила тогда, когда погибли люди, сильнее нее. Красивая, холодная, она не жила, словно нехотя поддерживая огонек в своем холеном теле. Но у нее была цель – месть. Памира пока не знала, как собирается ее достичь. Может быть, позже, она попробует бежать. Может быть, удастся настолько вскружить голову очередному счастливчику, что он согласится ее похитить. Глава двадцать первая Неловкое движение евнуха отозвалось болью в спине. Тело еще не вполне пришло в себя после прошлого испытания. Девушка так и не поняла, что такого сделал очередной мужчина султану, что тот оставил рабыню в его пользование на всю ночь. Памира не любила танцевать. А пришлось. И в последний раз особенно много. Она вернулась в покои полностью разбитая и истерзанная и не вставала с постели несколько дней. Потом ей сказали, что Султан, прознавший про ее состояние, сурово наказал того, кого до этого наградил. Забавная штука судьба: ты можешь лишиться головы лишь за то, что сполна попользовался отданным тебе во временное пользование. Памира помнила, что тогда новости о наказании заставили ее почувствовать что-то, сродни благодарности. - Осторожнее, - процедила сквозь зубы она, передернув плечами. Сильные руки замерли на ее спине, не отрываясь. Евнух молчал какое-то время, пораженный и испуганный. - Женщина должна быть лучше всех сегодня, - наконец сказал он. – Молодую госпожу должен подготовить в лучшем виде. Он дьявольски коверкал язык, но госпожой Памиру называл осознанно. Молодая женщина не хотела пускаться в расспросы относительно того, что ее ждет. Она хорошо знала, что не услышит ничего сверх того, что ей можно знать. Так к чему тогда тратить силы и время? Легким движением руки она попросила массажиста отойти в сторону. Захотелось встать и немного подвигаться, чтобы потом вернуться к прерванной процедуре. Памира научилась не стесняться своей наготы, а гордиться тем, чем наградила ее природа… и погибшая мать. Тем более, евнух, руками изучивший каждый кусочек ее тела – не тот, от кого есть смысл прятаться. Девушка неторопливо подошла к огромному зеркалу. Оно смотрелось в убранных шелком покоях несколько неуместно, но было чрезвычайно полезным. Подарок султана. Чтобы его женщины могли любоваться на себя, находить недостатки и исправлять их. С идеально вычищенной глади на нее смотрела маленького роста белокожая женщина. Черные волосы крупными локонами спускались с плеч на спину, достигая тонкой талии. Искусно вплетенные в прическу нити жемчуга переливались, споря с блеском серо-зеленых, подведенных черной краской глаз. Аккуратные губы чуть улыбались ей, хотя эта улыбка не касалась бездонного взгляда, отчего лицо становилось похожим на маску. Но сейчас девушке было не нужно играть в искренность. Памира вздохнула и вернулась на кушетку, позволив обеспокоенному евнуху продолжить втирать в ее тело масла. От всех этих приготовлений веяло смрадом аукционов. Неужели султан решился ее продать? - Веди себя тихо, девочка, - наклонившись к ее уху, прошептал незнакомый ей мужчина. Памиру одели в роскошный лазурного цвета наряд. Легкая юбка с разрезами по бокам сидела на ней идеально, подчеркивая соблазнительные линии фигуры. Большая вуаль окутала ее с головы до ног, оставив только глаза неприкрытыми. Под этой невесомой защитой девушка чувствовала себя в безопасности. Легкое волнение проснулось где-то в груди и давило, не давая собраться с мыслями. Она понимала, что что-то происходит, чувствовала, что возврата к привычному укладу не будет. Но… что же… - Этот человек вернул Султану наследника. Великий отдает ему самое ценное из сокровищницы своего гарема – тебя.