- Черта-с-два, будь он проклят, - пробормотал Энрике, направляя судно. Его не захватило предвкушение битвы. Виразон сдержанно улыбнулся. - Всего лишь пытается тебя запутать. И, кажется, ему это вполне удается. - Черта-с-два! – повторил Энрике, зло сплюнув на палубу. – Гаденыш, ну, попадись… - Занимайся своим делом, испанец, - отрезал пират, - и моли морского дьявола, чтобы мне не пришлось тебя заменить. Голос Виразона был холодным и абсолютно спокойным, но по еле уловимым ноткам в нем, по необычному блеску глаз пирата, Энрике понял, что тот начинает злиться. Это не предвещало ничего хорошего, и испанец «спустил паруса», опасаясь быть разбитым тем штормом, который мог разыграться, если капитан «Черной пантеры» выйдет из себя, что, к счастью, случалось крайне редко. Помощник глубоко вздохнул и вернулся к исполнению своих обязанностей. Корабли медленно, но неуклонно сближались. «Черная пантера» дала небольшой залп по «Лебедю», но ни одно из ядер не достигло цели. Это была проверка. Энрике прекрасно знал, что до «птички» еще далеко, но он не мог упустить возможность лишний раз потрепать нервы фаратоновским головорезам. Прошло еще несколько долгих и томительных минут прежде, чем «Белый лебедь» соизволил ответить на брошенную в него перчатку: раздался грохот, и бриг окутался серым дымом. Но его пушкам явно не доставало дальнобойности. «Черная пантера» сделала маневр, оказавшись позади соперника, и взяла его курс, идя в кильватере на расстоянии всего трех кабельтовых, быстро сокращая его. Энрике снова отдал приказ сменить галс, и судно послушно скользнуло вправо. Глава шестьдесят девятая Виразон опять посмотрел в подзорную трубу. «Белый лебедь» стал намного ближе, и он мог разглядеть лица матросов Фаратона. Сосредоточенные и собранные. Они понимали опасность, которая грозила им в эти долгие минуты, складывающиеся в часы, погони. Ведь уже полтора часа прошло с тех пор, как Энрике увидел корабль. Проклиная на чем свет стоит высокие надстройки на хвостовой части корабля с белоснежными парусами, закрывшими весь обзор, пират опустил бесполезную трубу, положив свободную руку на рукоять пистолета. Он резко обернулся к Энрике, со злорадной усмешкой смотревшего на попавшего в умело им расставленные сети «Лебедя». – Не повреди корабль, – сказал Виразон. – Он слишком красив для того, чтобы служить Фаратону или пойти ко дну. Сумей сохранить его. – Как прикажете, – жестоко рассмеялся помощник. – Только это в большей степени зависит от них самих, чем от меня. Если без выкрутасов лягут в дрейф, то полный парус. Виразон улыбнулся ледяной насмешливой улыбкой и направился к полуюту, бросив через плечо: – Когда эти детские игры закончатся, позовешь, – с этими словами он скрылся в своей каюте. «Черная пантера», как и говорил Энрике Сарверос, просигналила лечь в дрейф. – Гром и молния, Энрике, если они послушаются, я съем свои ботинки и запью все это морской водой. Маттео, держа ладонь на рукоятке длинного острого кинжала, подошел к испанцу. Тот порывисто оглянулся. – У них нет выхода, итальянец... Эй, Брамс, хватит мух ловить! – окрикнул он рослого матроса, тупо уставившегося на вражеский корабль. Тот вздрогнул и бросился к своим. Несколько минут Энрике теперь мог спокойно постоять на капитанском мостике, пока матросы выполнят его приказы. – Выход есть всегда, – прищуренные глаза Маттео превратились в две тонкие щелки. Помощник капитана мог бы поспорить: в заведомо проигрышной ситуации умный и опытный капитан пойдет на все, чтобы сохранить жизнь команде. – Дьявол, мне не до философии сейчас! – рявкнул Энрике, подавая знак рулевому: «Белый лебедь» выполнял требование. – Иди-ка ты, Маттео, отмывай свои сапоги!.. Корабль Виразона приблизился вплотную к бригу, уменьшив парусность. – На абордаж! ...Виразоновские пираты волной накрыли корабль Фаратона, сметая все на своем пути. Абордажный мостик надежно скрепил бак «Черной Пантеры» с квартердеком «Белого Лебедя», отрезав последнему все пути к отступлению. На палубе брига кипело отчаянное сражение, и лишь два человека в нем не участвовали, две молчаливые маски, две холодные и независимые фигуры в черном, два непримиримых врага. Виразон наконец-то увидел того, встречи с кем искал последнее время. Он положил ладонь на эфес шпаги и двинулся к полуюту «Белого лебедя», где стоял Фаратон, занимавшийся пока отстрелом виразоновских пиратов, как кур, мельтешивших под ногами. Виразон достал свой пистолет и прицелился. Но природное чутье спасло Фаратона и на этот раз: он гибким движением отклонился в сторону и обернулся. Взгляды пиратов встретились, словно скрестились клинки шпаг. В этот момент им стало наплевать на сражение, бушевавшее вокруг. Фаратон, не отрывая взора от глаз врага, начал медленно спускаться вниз на палубу, где стоял тот. – Я пришел вернуть тебе твой привет, – холодно объявил Виразон, обнажая шпагу и отбрасывая в сторону ножны. – И, поверь, я верну его с процентами, – добавил он, уперев клинок в палубу. Глава семидесятая – Не сомневаюсь, – не удержался от насмешки Фаратон, тоже обнажая свой сияющий на солнце клинок. Оба они были известны как превосходные фехтовальщики, хотя шпаги и рапиры на море использовались не часто; шпага слишком тонкая штука для пиратов. Виразон и Фаратон фехтовали красиво, по крайней мере, так говорили. Фаратон первым начал яростную атаку, без особого труда отбитую хозяином «Черной пантеры», спокойно и хладнокровно следившим через прорези в маске за передвижениями противника. Это необыкновенное хладнокровие и презрительная улыбка всегда появлялись во время опасности, и, возможно, именно благодаря им Виразон был еще жив. И даже сейчас битва с Фаратоном не ослепила и не поглотила его, что нельзя было сказать о его противнике, пытавшемся сломать ледяную защиту Виразона, которой служил его вездесущий блистательный клинок. Их поединок не мог не привлечь к себе внимания, так что вскоре они оказались в центре круга, образованного матросами. Надо сказать, что матросы эти служили Виразону. Корабль был захвачен, а теперь решалась участь его командира. Если Фаратон убьет хозяина Салимы, он станет владельцем всех его кораблей: так решил Виразон. Он уже давно, несколько лет назад, сказал Энрике, что в случае его гибели все принадлежащее ему получит тот, кто убьет его. «Если он сможет сделать это, значит он человек не последнего десятка, он будет достоин», – отметил тогда пират. С тех пор испанец никогда не вспоминал тот разговор, но сейчас... Энрике с видимым беспокойством смотрел на них, не решаясь вмешаться, ибо тогда гнев Виразона будет ужасен. Но не только поэтому: пираты, как бы они не были преданы своему капитану (если таковое было вообще), всегда с удовольствием следили за ходом поединков, один из которых велся сейчас на шкафуте «Белого лебедя». Капитаны не обращали ни малейшего внимания на жадно следивших за каждым их движением матросов, продолжая фехтовать. Фаратон, используя обманное движение, направил клинок в плечо противника, но тот отразил нападение и провел неплохую контратаку. Фаратон был вынужден отскочить и снова встать в позицию. Виразон улыбался. Это было так же невероятно в понимании матросов, как и все остальное, что творилось на палубе сорокапушечного «Лебедя» с белоснежными парусами. Капитан «Пантеры» сохранял полное спокойствие, внешне походившее почти на равнодушие; его дыхание даже не было учащенным, хотя пряди волнистых иссиня-черных волос, выбивавшихся из-под платка, повязанного на испанский манер, прилипали к вискам и шее. Энрике еще раз внимательно посмотрел на него, пытаясь сообразить, сколько тот сможет продержаться. Наблюдения его успокоили, и он позволил себе залюбоваться ослепительным блеском ожившей стали. Наконец Виразону надоело защищаться. Посерьезнев, он сосредоточенно отбил несколько атак противника и, выбрав момент, перешел в наступление, одновременно резко увеличив темп. Матросы загудели. Фаратон не сказал ни слова, пытаясь отразить совершенно немыслимые удары своего давнего врага. Он не ожидал, что Виразон окажется таким прекрасным фехтовальщиком. Виразон не думал ни о чем, кроме своего клинка, клинка Фаратона и их взаиморасположения. Еще чуть увеличив и без того бешеный темп, он сделал выпад. Шпага много лет служившая ему верой и правдой, не подвела и сейчас: удар пришелся в сердце: Фаратон бесшумно повалился на палубу «Белого лебедя», чтобы больше уже никогда не встать. Виразон, не смотря на все свое самообладание и хладнокровие, измотанный долгим поединком, устало выпрямился и окинул непреклонным взглядом мгновенно притихших матросов. – Корабль наш. Фаратон мертв, – объявил он, поднимая с палубы свои ножны. – Разделитесь на две части. Энрике, ты останешься капитаном на «Белом лебеде». Привести корабль в порядок. Легкой гибкой походкой Виразон направился на «Черную пантеру», которая неторопливо дрейфовала вместе с бригом под влиянием свежего ветра. Когда корабли отцепили друг от друга, она отдалилась и расправила паруса. Почти все матросы Фаратона были уничтожены, а тех, кто остался в живых, посадили в шлюпку с небольшим запасом пищи и воды и оставили в море, позволив им плыть туда, куда им заблагорассудится. У Виразона потери были гораздо меньше, но погиб юный итальянец Маттео. «Слишком молод, он был еще слишком молод». Глава семьдесят первая Эта холодная ночь была полна грусти и волшебства воспоминаний. Диана сидела в беседке напротив окон своей комнаты. И думала. Вспоминала то, что так было похоже на сон, так расходилось с реальностью, что молодая женщина боялась верить в пережитое. Игра сознания с ее измученным сердцем. Ожидаемое за реальное. И все же… …Мишель опустился на край кровати. Замер, наверное, любуясь ею в серебряном свете луны. Сердце упрямо ускоряло свой бег, сбивая дыхание. Рука дрогнула, замерла над белокурой головкой. Губы пирата тронула нежная улыбка. Теплая улыбка. Одеяло открывало изящные плечи, часть спины, маня, притягивая взгляд. Молочно-белая кожа, сияющая в лучах ночной хранительницы неба. Он и забыл, как она была красива. Его невеста. Диана. Мишель медленно склонился над ней, мягким движением убрал ее разметавшиеся волосы со спины. Волнение поднималось из самой глубины, из потайных закоулков сердца, снова и снова заставляя придерживать дыхание. Сожаление… Да, пожалуй, именно сожаление захватило его в эту минуту. Боль из-за ее боли, из-за упущенного времени, из-за потерянного будущего. Годы пиратствования, быть может, сейчас стали ничем по сравнению с тем, что он оставил в Париже. Невесту. Имя. Себя. Лермон несмело прикоснулся губами к ее обнаженной коже. Там, где шея переходит в спину. Его длинные волосы ласкали прикосновениями. Диана вздрогнула. Спала. Или делала вид, что спит. Нежность казалась сном. Ласковая, красивая, милая. Он шептал какие-то слова, покрывая ее тело нетерпеливыми поцелуями. Холодность, с которой он разговаривал с ней днем, исчезла, казалось бы, сама собой. Сейчас, во мраке ночи, Лермон становился тем, кем Диана знала его. И любила. Он осторожно перевернул молодую женщину на спину. Хотелось видеть ее лицо. Хотелось видеть ее глаза. Хотелось разбудить ее. Неправильно и нелогично. Ну и к черту. Сейчас он не был в состоянии оторваться от нее. Может быть, потом пожалеет, но сейчас… - Мишель… Он заглушил ее слова поцелуем. Он должен был целовать эти губы шесть лет назад. Он должен был обнимать ее уже шесть лет назад. Она должна была принадлежать ему - уже восемь лет назад. Фортуна распорядилась по-другому, так великодушно подарив Диану Людовику. Предоставив ему исключительную игрушку. На каких же основаниях сейчас, когда Картафер снова попала к нему в руки, пират должен был отказываться от такого подарка судьбы? Страсть смешивалась со злостью. Его глаза горели жгучим черным пламенем, а Диана задыхалась в долгожданных, необходимых объятиях, не веря, но отчаянно мечтая, чтобы мгновение продлилось. Батистовая рубашка герцога сверкнула белым пятном и упала в тень рядом с высокой кроватью. Ночную тишину прерывал только звук прерывистого дыхания, и игра ветра за окном. Диана остановила его рукой, заставив посмотреть в глаза. Мишель замер, улыбаясь почти вымученной улыбкой. Он чувствовал себя ребенком, которого застали за шалостью, и теперь не знал, что делать. - Мишель, - видимо. Диана не собиралась его ни в чем упрекать…наивная или настолько мудрая, что понимала то, что и он не всегда в силах был уразуметь?