Эта фраза, сказанная тихим, абсолютно спокойным голосом, хлестнула плетью по лицу. Рабыня ощутимо вздрогнула и уставилась на пирата. - Ты продашь меня?! - Может быть. - Кто ты? - Виразон. - О, ты невозможен, пират! Лицо капитана стало непроницаемым. Он вдруг встал, бросив короткую фразу на непонятном для Салимы языке. Подумалось, что это родной язык пирата. И он не был испанским – последний она знала. Хотя и не так хорошо, как нужно. - В этом и заключалась твоя миссия. Фаратон не столько задумывается о судьбе своего помощника, сколько интересуется мной лично? – вернувшись к языку, принятому в Константинополе, сказал пират. Салима с трудом перевела дыхание, выпрямившись в кресле. Странно они смотрелись: рабыня на месте хозяина, и хозяин, отделенный от нее столом. Слегка волнистые черные волосы пирата упали ему на лицо, скрывая недобрый огонек в глазах. Было сложно определить, о чем он думает, что планирует делать, и как относится ко всему происходящему. Салима не знала своего будущего. Не могла даже предполагать. Сначала, когда он только застал ее «на месте преступления», показалось, что надежды на спасение нет. Сейчас же – обманчивая мягкость заставляла верить в обратное. Вроде бы он списал ее поведение на любопытство. Банальное женское любопытство. И Салима уже почти поверила в это, когда снова всплыло имя Фаратона. - Тобой сложно не интересоваться, капитан, - попыталась улыбнуться она, не лишенным кокетства жестом отбросив волосы за спину. – И мне интересно, кто же ты. - Настолько, что ты посмела копаться в моих вещах? – усмехнулся Виразон. – Болезненное любопытство, женщина. Не узнаю тебя. Казалось, он пытался ее спасти. Не от самого ли себя? - Нет, ты слишком хорошо знаешь меня, господин. Салима встала и, обнаженная и прекрасная, плавно покачивая бедрами, приблизилась к нему. Виразон не шелохнулся, сверля ее непримиримым взглядом. Любви не хотелось. Игры и обмана тоже. Принятое решение картинкой стояло перед глазами, почему-то вызывая на лице улыбку. Пират не часто улыбался вообще. И почти никогда – весело. Чаще это была усмешка. Холодноватая ехидная усмешка, придававшая его лицу дьявольски лукавое выражение. Ему шло это определение – «дьявол». С каждым годом он все больше отдалялся от того, что принято было называть человеком - существа с чувствами, проблемами и эмоциями. Виразон становился кем-то отрешенным. Невозможным и непонятным. Холодным, чуждым переживаниям и сочувствию. Ему не жаль было человеческих жизней. Он слишком хорошо знал, что любой может за себя постоять, если захочет. А если так легко отдает свою жизнь – есть ли причина для ее сохранения? Он редко миловал пленных. Он редко возвращал важных людей государствам или коллегам по ремеслу. Диар стал золотым исключением. Салима исключением не станет. И сейчас, уже зная, что он с ней сделает, пират смотрел на ее роскошное тело с усмешкой. Она пыталась снова его соблазнить, заставить забыть о ее проступке, вновь окунуться в страстное пламя, - согреться или, быть может, даже сгореть. Но… Любви не хотелось. Глава девяносто шестая Испуганную девушку, в панике прикрывающую роскошное тело обрывками вуали, вытолкали на палубу под проснувшееся солнце. Следом за ней из каюты вышел невозмутимый капитан. Сверкая синими глазами, он неторопливо подошел к уже приготовленной матросами шлюпке. Салима следила за его движениями со страхом, смешанным с зарождавшейся ненавистью и – обожанием. - Сутки. Еды и питья тебе хватит на сутки. Энрике грубоватым жестом подтолкнул девушку к маленькой лодочке, которая на ближайшее время станет ее домом… или последним пристанищем. Салима ударилась голенью о борт лодочки и тихо вскрикнула, упав на ее дно. Матросы улюлюкали: весть о том, что наглая рабыня посмела шпионить, быстро разнеслась по кораблю, поэтому во взглядах людей, преданных капитану, не было ни капли жалости. А, может быть, они просто привыкли к подобным расправам. По ее полуобнаженному телу скользили десятки алчных глаз. Но ни один не смел приблизится без знака капитана. А Виразон разрешения не давал. Не так долго осталось до земли, где его команда сполна сможет насладиться всеми низменными радостями, к которым так стремится. Совершенно не хотелось отдавать божественное тело Салимы им для игр – тогда игра с Фортуной станет нечестной: шанс гибели девушки резко увеличится. Сам Виразон чуть улыбался, прислонившись к основанию грот-мачты. По его глазам сложно было прочесть что-то определенное. Хотя было заметно, что красота рабыни его уже не трогает. Спокойные глаза мерно обследовали тело лежащей в лодке смуглой богини ночи… такой беззащитной и сломленной сейчас. Вуаль только отчасти прикрывала пышную грудь и упругие ягодицы, обнажая перед жестоким солнцем и жаждущими глазами матросов длинную спину и изящные ноги. Напряжение возрастало, и только непоколебимое спокойствие капитана держало команду в руках. - Можешь передать Фаратону, его догадки верны, - только сказал пират. Салима, с трудом приподнявшись на дне лодки, бросила на него взгляд, полный мольбы, но сухой кивок капитана помощнику показал ей, что здесь бесполезно все. Шлюпку стали спускать на воду. Медленно, но неуклонно. Качка заставила девушку вцепиться в борт сразу же, как дно коснулась поверхности моря. Разбитое при первом падении колено кровоточило, совершенно не хотелось усугублять боль. В зеленых глазах блестели слезы, состояние рабыни было близко к панике. Казалось, она до сих пор не верила в происходящее. Он мог просто вздернуть ее на рее или бросить в море! Это было бы милосерднее, чем оставлять ее на волю судьбы в шлюпке с минимальным запасом провизии. Ее глаза в последний раз встретились с ледяным сапфировым взором, в котором тихим пламенем горело … удовлетворение. И ядовитая насмешка. Виразон играл. Так просто играл ее судьбой. - Я не прощу тебя! – крикнула Салима, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Никогда, - шепотом добавила она, падая на дно лодочки. Ответом ей был лишь звук распускающихся парусов. Корабль Виразона лег на новый курс и стал постепенно отдаляться. Волна тяжело ударилась о борт шлюпочки, отбросив ее на порядочное расстояние. Он не вернется. И Салима прекрасно понимала, что сейчас, в открытом море ее спасет только чудо. Лучше плен. Лучше гарем, черт возьми, чем смерть от жажды посреди воды! Глава девяносто седьмая Солнце стало врагом. Безжалостное, пламенное, оно пожирало тело несчастной выброшенной на растерзание стихии рабыни. Кожа пылала. Салиме казалось, что она постепенно превращалась в один большой ожог. Ужасно хотелось есть, но, в особенности, пить. Этот день грозил обернуться бесконечностью. Минуты текли медом, вяло и нерешительно разрезая временное пространство. За полдня, проведенные под обжигающим и жестоким светилом, чувство времени настолько притупилось, что девушке казалось, будто она уже недели плывет по необъятному, прекрасному и опасному Средиземному морю, растягивая скудные припасы, которыми ее так «великодушно» снабдили. Мысль о еде заставила пошевелиться. Голод еще не столько мучил ее, сколько его зловещая сестра – жажда. Сначала пересохло во рту. Салима делала маленькие глоточки из заветной фляжки с большими промежутками, не давая языку распухнуть. Но смуглая кожа невольно предавала ее, притягивая к себе, страстно впитывая требовательные лучи, покорно отдавая им последние капли живительной влаги. С трудом перевесившись с борта лодки, девушка зачерпнула немного воды и умылась. Пускай, через несколько минут лицо покроется неприятным соляным налетом. Но сейчас блаженная влага приносила облегчение. Намочив порванную вуаль, темнокожая рабыня в очередной раз обернула пылающее тело. Язык уже опух и отказывался шевелиться во рту. Когда она пила в последний раз? Придется позволить себе еще глоток… всего глоток. Салима потянулась к наполовину опустевшей фляжке. Виразон оставил ее посреди моря ранним утром, когда солнце еще было ласковым, перспективы казались не такими черными, а еды и питья было в достатке. Сейчас ее мучитель и палач постепенно стало клониться к западу, обещая недолгую, но темную и относительно прохладную ночь. Салима экономила воду. Но вечно экономить невозможно. Еще днем она подвергла лодку тщательному обыску, надеясь найти кусок парусины или завалявшийся ломоть хлеба. Вместо этого нашла кем-то заботливо припрятанную бутылку вина… если ничего не изменится – впервые в жизни напьется (а алкоголь быстро возьмет свое на солнцепеке) и бросится за борт, чтобы навсегда найти покой в прохладных, манящих объятиях. Разбитое колено ныло пульсирующей болью. Кровь запеклась, морская соль разъедала рану… Салима была не сильна в медицине, но даже она понимала, что еще несколько часов – и заражение не заставит себя долго ждать… Слава Аллаху, ее смерть приближалась с каждым мгновением. А она ни о чем так не молила как о быстром избавлении… И о мести. Даже сейчас, истерзанная, высохшая, обожженная, она думала и думала, вырабатывая самые невероятные планы мести. Виразон! Как он мог? Если бы ее мысли имели силу, пират бы уже умер от разрыва сердца. Обожание, восхищение, память, восторг – все это испарилось, вытравленное солнечными лучами. Вместо них пришла черная, пламенная ненависть. Солнце в последний раз обожгло и медленно закатилось за горизонт. Сухой хлеб утолил голод, но пить хотелось с каждым мгновением все больше. И снова ритуал с ополаскиванием вуали. Стон от прикосновения к собственной коже… Казалось, лодочка накалилась и превратилась в огромную сковороду… Вот уже и черти вокруг пляшут, довольные. Глава девяносто восьмая Ночь не принесла желанной прохлады – ночь принесла жесткий холод. Лишенный солнца небосвод нависал над лодочкой свинцовой тяжестью, испещренной бледными звездами. Салима не имела сил наслаждаться потрясающей красотой окружавшей ее природы – она только свернулась на дне лодки клубочком, пытаясь унять дрожь. Найденное днем вино, еще теплое, придало сил и чуть утолило жажду. Голова сразу же закружилась, но рабыня была благодарна уже тому, что боль стала привычной и не приносила столько страданий. Легкое опьянение даже чуточку подняло настроение и вселило надежду. Мулатка вытянулась на дне лодки во весь рост, игнорируя мгновенно обострившееся чувство холода. Луна серебряными лучами мягко касалась обнаженного, обожженного тела рабыни, не принося ничего. И это ничего стало избавлением от ужасов прошедшего дня. Салима с трепетом подумала, что наутро ее ждет повторение сегодняшнего кошмара… И припасов хватит всего лишь на один день. А дальше – сколько она протянет на жаре без воды? Максимум – день. Практически полная бутылка вина давала еще день. Но что потом? К концу следующего такого же жаркого, жестоко солнечного светлого времени суток Салима уже начала бредить, обессилев лежа на дне своей плавучей тюрьмы. Вода закончилась еще рано утром, еда тоже. Сейчас Солнце снова клонилось к западу, ехидно улыбаясь ей, отправляя палачей-лучи к ее телу в последний раз. А на замену ему придет ночь. Безразличная, далекая луна, мутные звезды. А так хотелось дождя! Рабыня, с большим трудом заставляя себя двигаться, пересиливая слабость, боль и состояние обреченности, борясь с вялой паникой, вновь намочила порванную вуаль. Где-то в глубине уже спящего сознания искрой блеснула мысль, что ее кожа сейчас ни к черту… Да и вообще, вид оставляет желать лучшего. Салима откинулась на дно лодки и погрозила Солнцу, так скоро лишившему ее основного оружия, темным кулаком. Но светило только смеялось в ответ, обжигая новым потоком лучей. Влага быстро испарилась, унося с собой желанное облегчение. Рабыня стянула с истерзанного тела жесткую, горячую и сухую вуаль, уже безразличная к ослепительному свету и изнуряющему жару солнца. В какой-то момент стало легче. Казалось, нервы умерли или уснули, а она сама оказалась неспособной чувствовать что-либо вообще. Солнце и море уносили. Мысли то беспорядочно скакали, не в силах остановиться на чем-то одном, то замирали, утончаясь и постепенно исчезая. Салима смотрела на постепенно рыжеющее, уже не такое агрессивное Солнце, не мигая, не отрывая глаз. Казалось, она спит с открытыми глазами. Или умерла, прикованная таким образом к своему палачу. Ее руки безвольно лежали вдоль тела. Рядом валялась некогда лазурно-голубая, а сейчас сероватая вуаль. Интересно… Начнется ночь. Снова холод, тьма и зыбкий свет луны. И все то же неисправимое одиночество. И все та же боль… Те же воспоминания… Синие глаза… Эти глаза появились внезапно. А за ними вырисовался весь облик то ли любимого, то ли ненавистного человека. Салима лежала, пытливым взглядом всматриваясь в черты этого вечно спокойного строгого лица. - Почему ты так со мной, Филипп? Неужели я похожа на человека, который первому встречному выдал бы тебя? Неужели я способна предать тебя? О, да… я ревную. Но разве я смогла бы навредить? Вопросы посыпались, обращенные к этим глазам, все так же равнодушно и спокойно рассматривающим ее. Синие, сапфировые, холодные глаза. Глаза пирата, когда-то великодушно подарившего понравившейся рабыне свободу, а сейчас так жестоко и необоснованно обрекшего ее на вечные муки. И телесные, и духовные. Глава девяносто девятая