Луиза отстранилась и испуганно обернулась, словно боясь, что их разговор подслушают. Мучительно захотелось довериться незнакомцу, рассказать все, что произошло с ней в последние дни, найти в нем поддержку… Может быть. Или жестоко обмануться. - Прошу прощения, сударь… Здравый смысл подсказывал, что нужно бежать, но Луиза ничего не могла сделать с желанием провести вечер с так странно оказавшемся на ее пути незнакомцем. Испанец – он уедет через какое-то время… Но почему его спокойная сила казалась ей такой родной? Почему голос обволакивал ее, изгоняя все грустные мысли? - Позвольте мне хотя бы вас проводить, мадемуазель. Чертов упрямец! Видит же, что у нее нет сил для борьбы. Чего он добивается? Герцогиня бы не одобрила… Луиза гордо подняла голову и наконец посмотрела во внимательные глаза испанца, светящиеся заботой и нежностью. Она позволила. Позволила проводить себя в новую жизнь. Несколько часов они бродили по городу, беседуя. Сезар рассказывал о себе, расспрашивал о ней. Луиза со слезами рассказала про исчезновение брата, про страстное желание матушки выдать ее замуж. Про все, о чем она не могла поговорить с кем-нибудь другим. Несколько дней подряд они встречались тайком от герцогини. По вечерам. Ненадолго, чтобы только наговориться, чтобы только смотреть друг другу в глаза, чтобы только дышать одним воздухом хоть какое-то время. Дон Сезар, молодой испанец, знатный, темпераментный, казался девочке избавителем. Все проблемы, вся боль, терзавшая ее – разбивались о его спокойную силу. Он обмолвился, что приезжал к какой-то парижской даме. Чтобы окончательно разорвать отношения. А в вечер, когда они познакомились с Луизой – просто бродил по городу, не зная, чем себя занять. Ночной Париж прекрасен, очень опасен и просто очарователен. Жители Двора Чудес, бедняки, разбойники – хозяева Парижа ночью. И только очень смелый или безрассудный человек позволял себе выходить на темные улицы. Сезару приглянулась молоденькая красавица Луиза. Столько очаровательной нежности было в ее темных глазах, столько наивной преданности. Девочка потянулась к нему. А ему было немного одиноко. Странная встреча посреди ночного Парижа стала для них определяющей. Дав себе обещание не расставаться, они исполнили его. И через неделю Луиза исчезла вслед за братом. Она оставила матери записку, в которой говорилось, что она выходит замуж за того, кто действительно ее понимает. А еще через несколько дней в дом Лермонов приехал сам Шалиан с заявлением, что он вынужден разорвать придуманную их родителями помолвку, так как женится на некой Сабине д’Ориньяк. Глава восьмая 1665 год, Франция, Париж Лермон сидел за изящным резным столом красного дерева в своем кабинете в парижском герцогском особняке. Он напряженно размышлял, о чем говорили искорки в его глазах и плавные движения тонких музыкальных пальцев, играющих с пером. Он был молод, удачлив, красив и богат. Движимый скорее любопытством, чем чувством долга и патриотизма, он в свои двадцать шесть уже был капитаном одного из крупнейших боевых французских кораблей. И успел окрылить свое имя, прославив его славными победами «во имя» великой и так горячо любимой им Франции, преумножая богатства гордой лилии и служа своему королю. Изумительный ум и очаровательная внешность делали его интересным, а порой и просто незаменимым собеседником, а также привлекали внимание парижских красавиц. По их мнению, Мишель де Лермон был великолепен. Ростом выше среднего, он при этом не был слишком худым. Мускулистый, сильный, имеющий безукоризненную осанку, он порой казался им персонажем сказки или романтической истории. А то, что его имя было связано с морем, делало его особенно популярным среди дам. Море – это пираты. Пираты – это романтика. Отважный капитан, наказывающий жестокосердных разбойников – это герой. Так что образ «героя» в глазах светских красавиц стал единственно возможным по отношению к молодому герцогу. При этом он умел быть очень элегантным. Черные волосы в сочетании с черными же глазами делали его просто обворожительным. Немало светских красавиц сгорело в их огне. Правильные черты лица, мягкая улыбка, приятный голос…. Да, здесь было на что посмотреть, и ради чего попадать в своеобразную «очередь» из придворных дам, готовых на все ради одного вечера в объятиях молодого герцога. Сам Мишель к ним относился спокойно. Они не нервировали его своим вниманием, но при этом и не льстили самолюбию. Он просто принимал все, на что они шли ради него, как данность. Он считал, что так и должно было быть, немного не понимая, что в его случае красавиц привлекали не деньги и положение, а он сам, что само по себе при дворе было странным. Лермон отвлекся на мгновение от своих дум, чтобы посмотреть в окно. Его любимый сад заливало послеполуденное солнце. На улице слегка парило, но в своем кабинете герцог чувствовал себя превосходно. Голову Мишеля занимали мысли о море. Очередная аудиенция у короля закончилась известием, что совсем скоро герцогу снова придется уехать из Парижа. А, черт побери, он только что вернулся, даже не успел съездить в поместье, чтобы проведать матушку. Но король был непреклонен. Людовика XIV настораживало состояние дел на Средиземном море. Если на Карибах к настоящему моменту все было под контролем (что, соответственно, связано с тем, что Вест-Индия была дорога королю как постоянный источник денег), то на Средиземном в последнее время все наглее и активнее поднимали голову пираты. Схематично море делилось на две части – христианскую и мусульманскую, которые соединялись на острове Крит, в центре пиратства и работорговли. Все было почти равновесно, до тех пор, пока не появился некий Виразон. Этот пират, испанец, неожиданно принял сторону Османской империи и всячески ей помогал. Ходили слухи, что он как-то спас сына Великого Султана, но это мало трогало короля-солнце. Людовика больше беспокоило, что Виразону периодически удавалось подпортить карты ему самому. Жалко было потерять несколько кораблей. И теперь король был страшно на него зол и мечтал о скорейшей сатисфакции. Лермону он доверял больше, чем другим. Так что спорить с королем оказалось бесполезным, и Мишель почти смирился со своей участью. По приезду в Париж он отправил письмо матери, в котором говорил, что, к сожалению, не сможет ее навестить. Что он обеспокоен и ждет случая, чтобы приехать в дорогой ему Шато. Взгляд герцога остановился на одном из последних писем Авроры. Герцогиня в свойственной только ей одной гордой и ласковой манере рассказывала о делах в поместье. Глава девятая Мишель погрустнел. Он знал, насколько его матери было тяжело. Почти одновременно она потеряла двоих детей. Он остался для нее единственной надеждой. И порою казалось, что живет она его жизнью, что любит тех, кого любит он. Каждый отъезд сына был ей в тягость. А Лермон был вынужден уезжать часто и надолго. Его мучило осознание того, что он причиняет матери боль. И еще мучительнее было понимать, что он пока что понятия не имел, как ему себя вести, какие усилия прилагать, чтобы Аврора была счастлива. Лицо его еще больше омрачилось, когда он вспомнил свой последний разговор с братом. Вроде бы Доменик поступил, как обычно, сделал именно то, о чем говорил, но в этой ситуации герцог не ожидал от него такой… решимости. И такой поспешности. Тореаль просто растворился. Долгие поиски не принесли результата. Было известно только, что он заехал в свое поместье. Получить информацию от управляющего не удалось. Единственное, что с годами он позволил себе сообщить о своем господине – то, что Доменик был жив, здоров, возможно, счастлив. Почему спустя столько лет он не хотел возвращаться, Мишель не понимал. И при этом граф мастерски заметал следы. Даже имея относительную власть, герцог не смог найти их. После поместья Тореаль просто растворился. Жаль. Доменик не знал правды. И даже не хотел ее узнать. Он искренне обвинял брата в предательстве. Как же это было глупо… Анри-Мишель поднялся с места, с изящной небрежностью бросив перо на стол. Заложил руки за спину и повернулся к окну. Странно. Эмоции душили его. Так хотелось что-то изменить… С чего бы вдруг так неожиданно и… резко? А Луиза? Ее побег стал для герцогини еще большим ударом, чем исчезновение Доменика. Но при этом дочь постоянно писала письма. И ему. И матери. Мишель знал, что Аврора не прочитала ни одного. Все она отправляла обратно, не распечатывая. Анри-Мишель был не таким принципиальным. Из писем сестры он знал, что она вышла замуж за своего испанца, сейчас воспитывает дочь. Живет в довольстве. Счастлива. Что еще он мог пожелать любимой сестре? Иногда он пытался рассказать матери о том, как живет донна Луиса, но Аврора ничего о ней не хотела слышать. Она так и не простила ей побега, который считала настоящим предательством. И своей страны, и своей семьи, и славного имени герцогов де Лермон. Анри-Мишель закрыл глаза. Перед мысленным взором тут же предстало прелестное личико сестры – такое, каким он помнил его. Сейчас шел 1665 год. Почти восемь лет прошло с тех пор, как он потерял двух очень дорогих ему людей. Но время было неспособно заживить его вечно кровоточащую рану. Рука сама собой сжалась в кулак. Черт побери, он так многое может, а найти собственного брата ему не под силу! – Господин герцог, прошу меня простить, – с низким поклоном заговорил дворецкий, замерев на пороге кабинета. – В чем дело? – сухо спросил Лермон, кинув на него мимолетный взгляд и вновь повернувшись к окну. – Прибыл господин Ле Пюи, он требует пропустить его к вам. Говорит, что по важному делу. Мишель встрепенулся. Ле Пюи был управляющим Шато. Просто так он не приехал бы в Париж. Может, он привез письмо от Авроры? – Зови скорее, – приказал Лермон, вновь садясь в кресло. Улыбка изнутри осветила его лицо. Он был рад любым новостям из поместья. Странно, что управляющий приехал лично. Лишь что-то действительно стоящее могло оторвать его от дел. Либо личный приказ герцогини. Ле Пюи замер на пороге кабинета в точно такой же позе, как минуту назад дворецкий. – Приветствую вас, господи герцог. Воистину, вы приехали вовремя! – поклонился он. Анри-Мишель улыбнулся ему. – Я тоже рад видеть вас, Ле Пюи. Что привело вас в Париж? Лицо управляющего омрачилось. – Приказ вашей матушки. – Что случилось? – герцог почувствовал, как волнение поднимается у него в груди. – Она хочет, чтобы вы немедленно приехали в поместье. Я сожалею, но… мадам Аврора умирает. Глава десятая Мишель резко встал с места. – Что ты такое говоришь, Ле Пюи?! Управляющий прямо смотрел в горящие глаза герцога. – Она зовет вас, потому что смертельно больна. Потому что предпочитала молчать о своем болезни и заставляла молчать слуг, чтобы не беспокоить вас. – О, Господи, – Мишель упал в кресло и закрыл побелевшее лицо руками. – Надо ехать, ваша светлость, иначе будет поздно. Ехать? У него всего три или четыре дня. Черт возьми, почему все так не вовремя?! Он не хотел потерять еще и мать. Остаться одному на всем белом свете? Он отпустил Ле Пюи, дал приказ оседлать лошадь. Только верхом. Быстрее, быстрее. Только бы успеть. Через двадцать минут два всадника вылетели из ворот особняка Лермона, пронеслись по солнечным улицам Парижа, и скрылись на дороге, ведущей в Шато. Тихий вечер опускался на Францию: щебетали сонные птахи, над деревней поднимались дымки вечерних костров, а за всем этим воплощением умиротворения возвышался старинный замок, издавна принадлежавший роду герцогов де Лермон. Анри-Мишель с грустью смотрел на величественные башни старого замка, где он провел, пожалуй, самые счастливые мгновенья своей жизни. Управляющий подгонял своего уставшего коня, стремясь скорее попасть под прохладную тень надежных стен. Лермон не спешил. Он чувствовал, что сейчас ему будет необыкновенно тяжело проехать по подъемному мосту, пройти в замок, в материнские покои… Он ехал рысью, подставляя лицо ветру и солнечным лучам. Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на стремительную черную тень, выехавшую из ворот и скрывшуюся на небольшой дороге, через лес выходящей на тракт, который в конечном итоге привел бы путешественника в Марсель. Всадник задержался на возвышенности, окинул взглядом долину перед замком и само поместье. Увидел Лермона. Только орел мог бы заметить, что в глазах, сверкавших из-под черной маски, в этот момент промелькнуло выражение странного сожаления и злобной грусти. Вороной унес незнакомца в лес, а Мишель даже не увидел его, полностью погруженный в себя. Бросив поводья слуге, Лермон оцепенело замер у входа. – Успели, господин герцог, успели! – Ле Пюи подскочил к спешившемуся Лермону.